И замер.

Запах ли это был или шорох – он не понял, только вдруг ощутил, что рядом (сзади? справа? слева?) кто-то есть.

Кто-то большой, сильный и молчаливый.

Разбойник?

Зверь?

Или…

Кадет сипло откашлялся и подал голос:

– Не спишь, Данила?

Данила продолжал сопеть.

Спал.

Тишина стала насмешливой – так, словно этот кто-то, кто был рядом, молча, бесшумно смеялся над нехитрой и простецкой хитростью Глеба.

Шляхтич снова шевельнулся, словно тянулся к обломку ветки – подбросить в костер. Положил ладонь на рукоять пистолета – теплое отполированное ладонями Карбыша дерево, и холодное гравированные железо. Рывком вскинул пистолет и вскочил на ноги разворачиваясь лицом к угрозе (лицом? ой ли?). Второй пистолет он держал полуопущенным в левой руке, готовый в любой момент стрелять.

Тишина стала глубже, вязкая и густая, словно овсяный кисель, он глядела Глебу прямо в лицо, скалилась гнилыми зубами – вот-вот, и бросится.

– К… кто здесь? – просипел Глеб. Внезапно пропал голос, воздуха на хватало.

Кадет Невзорович трусом не был. Средь бела дня, он, пожалуй не испугался бы с этими двумя пистолетами выйти и против троих здоровых разбойников.

Но в ночном лесу, не видя противника… куда стрелять-то станешь? В первый куст?

Невзоровичу стало не по себе.

Чужое присутствие никуда не исчезало, наоборот – ощущение его стало только сильнее. Так, словно чужак теперь был не один, словно их было двое.

И почти тут же Глеб услышал едва заметные шаги – шелестела под ногами трава и прошлогодняя листва, засохшая по осени, намокшая и подгнившая весной. Кто-то шел прямо к нему, легко раздвигая ивовый прутняк, шёл легко, словно ничего не весил – ни веточка не хрустнет, ни каблук по земле не стукнет.

– Кто здесь?! – уже с отчаянием спросил Невзорович, вскидывая и второй пистолет изо всех сил надеясь, что его крик достаточно громкий для того, чтобы проснулся, наконец, Данила.

Впустую.

Данила продолжал сопеть. А этот, в темноте, в ивняке, был уже совсем рядом, в какой-то сажени или полутора.

А потом вдруг раздался голос – спокойный, негромкий, но Глеб всё равно вздрогнул и выпалил бы на звук, будь курки пистолетов взведены.

– Не стоит стрелять.

Голос был низкий и бархатистый, словно старый ловелас убалтывал молоденькую инженю10. Глеб попятился, пытаясь взвести курки пистолетов большими пальцами.

Сил не хватало – пружины тугие, а бросить один пистолет, чтобы взвести второй другой рукой казалось невозможным, словно брось его – и страх победит.

Костер вдруг с лёгким треском выбросил сноп огня, осветив всё вокруг на сажень, и в этом свете из кустов вдруг шагнула на поляну лёгкая тень.

– Позвольте погреться у вашего огня? – всё тот же голос проникал в уши, словно забивая их чем-то тягучим.

Человеческая фигура оказалась в круге света – темный, почти черный плащ, сбитая набок такая же черная шапка – обычная круглая шапка, похожая на русский гречневик. Чужак подошёл к огню и, не дожидаясь разрешения, присел у огня напротив Глеба. Невзорович, помедлив мгновение, тоже шагнул к огню, опуская пистолеты – стоять дальше в такой позе было просто глупо. Опустился обратно на рядно.

Глянул на чужака.

Волосы, брови, усы и борода странного светло-серого цвета с уклоном в палевый, словно волчья шерсть, пронзительно-серые глаза, резко очерченные, словно из мореного дуба резанные черты лица, прямой хрящеватый нос. От него исходила странная, почти ощутимая, почти видимая глазом сила – не человеческая, не звериная. Какая-то иная.

– Кто вы? – спросил Глеб, сглатывая.

– Живу я тут, – невразумительно ответил чужак и умолк, словно считал, что этим ответом он сказал достаточно. Может быть, так оно и было. Протянул руки к огню, и Глеб, похолодев, увидел на тыльной стороне ладоней и на высунувшихся из суконных обшлагов запястьях ровную и редкую шерсть, тоже похожую на волчью. Опять судорожно сглотнул.

Оборотень?!

Чужак покосился на него и усмехнулся, словно мысли Глеба прочитал.

– Твой спутник не проснется, пока я не уйду, – сказал он. – Не нужно пугаться, я не хочу причинять никому вреда.

Глеб молчал, лихорадочно соображая, что сказать.

– В тебе, человек, есть что-то… – он помедлил, словно подбирая слова, – что-то знакомое, словно я видел когда-то тебя или… или твоего отца.

– Мой отец никогда не бывал в этих краях, – покачал головой шляхтич. – Когда это было?

– Давно, – обронил чужак хмуро. – Очень давно, много лет… мой народ иначе живёт, это для вас важно считать время…

Глеб уже не удивлялся, что чужак словно бы и отделяет себя от людей. Он хотел спросить ещё что-то, но тут чужак вскинул голову, глянул на шляхтича прямо, в глазах его вспыхнули огни.

Перед Глебом словно занавес распахнулся и открылся широкий и глубокий провал, замелькали перед глазами огни и тени.

В ночи дымно-багровым светом пылали факелы, тянуло горелым мясом и смолой, плескалась вода в камышах. Слышались далёкие невнятные крики на незнакомом языке, гулко и грозно звенело железо – ритмично били клинки о железные пластины. Храпели кони, топотали копытами, позвякивала сбруя.

Совсем рядом кричали, дружно, хором:

– Всеслав! Всеслав!! Всеслав!!!

В руке тяжело лежала рукоять меча – травленые щёчки рыбьего зуба, чернённое по серебру яблоко (Глеб откуда-то знал, что оно называется именно так), клинок почти касается скругленным концом камышовой вязанки.

На пригорке около горящего костра стояли двое. Высокий сухощавый старик в белой одежде и длинным резным посохом в руке – дубовое древко, железное остриё, бычий череп с рогами на вершине. И рослый коренастый воин – кольчуга до колен, алый (багряный в темноте) плащ на плечах, высокий островерхий шлем на голове, меч у пояса – серебро, зелёный сафьян ножен, хищная серая сталь. И пронзительный, с темным огнем, взгляд зеленоватых глаз, что-то звериное в них тяжело давило, удерживало на месте.

– Всеслав! Всеслав!

Шляхтич вздрогнул, наваждение пропало, в ушах постепенно затихали крики, ржание и звон железа.

– Что это было? – помотал он головой.

– Память, – коротко ответил чужак и, видя, что Глеб не понял, пояснил. – Моя память. Ты видел глазами своего предка, которого я когда-то знал.

– Как… – мальчишка поколебался, но всё же договорил. – Как мне называть тебя?

– Здесь меня обыкновенно зовут Тапио11, – нехотя ответил чужак. – Но тех, кто меня знает и помнит, сейчас осталось мало… как и таких как я.

– Что тебе от меня нужно?

– Ничего, – Тапио поднялся на ноги. – Я и правда всего лишь хотел побыть у огня. Скажу напоследок – в благодарность за огонь. Будь осторожен – не всегда друг тот, кого ты таким считаешь. Даже если ты с ним на одной стороне.

– Что это значит? – Глеб озадаченно моргнул, но Тапио уже стоял в полутора саженях от огня.

– Я сказал то, что вижу и не умею выразить яснее, – покачал он головой, шагнул в сторону и пропал среди кустов, которые словно сами раздвинулись, пропуская его.

Ни шороха, ни шелеста, ни треска.

И почти тут же пропало ощущение чужого присутствия, словно тот, в кустах, видя, что разговор Глеба и Тапио закончился добром, бросился бежать вслед за чужаком. Так сторожевой или бойцовый пёс бежит за господином, когда тот уходит прочь.

Наутро дорога нашлась сразу же, быстро вывела из еловых дебрей, а ещё через какой-то час карета Невзоровича уже подъезжала к заставе на Обводном канале, где в прошлом году он сражался против уличников вместе со своими будущими друзьями.

До ворот корпуса добрались ещё до полудня. И первыми, кого увидел Невзорович в воротах, были Грегори и Влас – они оба стояли за воротной решеткой, словно ждали его, и, завидев знакомую карету, разом замахали руками.