Шебаршов был на буровой, когда из конторы прискакал нарочный и сообщил:

– Приехал инженер из Москвы. Никонов.

На мгновение Шебаршов почувствовал, как у него заколотилось сердце.

– Кто? – переспросил он, хотя прекрасно знал и кто такой Никонов, и зачем он сюда приехал.

– Инженер Никонов. Из Москвы, – повторил посыльный.

– Хорошо. Передай, сейчас приеду.

Шебаршов отвечал внешне спокойно, а у самого сердце готово было выпрыгнуть из грудной клетки и мысли проносились, как грозовые тучи над землей.

«Приехал все-таки! Приехал…»

Сколько труда вложил Шебаршов в этот район! Он открыл и разведал здесь пласт каменного угля, построил поселок, организовал образцовое по всему Союзу бурение. О нем говорили, ставили другим в пример. Сам министр прислал поздравительную телеграмму. И вдруг проклятый уголь исчез.

Два последних года бился Шебаршов над пропавшим углем. Два года искал, мучился, боролся с попытками вмешаться в его работу. Уголь не показывался.

И вот теперь этот Никонов приехал указывать ему, где и как искать уголь. Его уголь. Им найденный. Им обжитый. Будет задавать ехидные вопросы, расспрашивать о том, что он, Шебаршов, даже при желании не мог бы рассказать.

ПЛАСТ УГЛЯ

Ожидая, когда успокоится сердце, Шебаршов заехал домой, побрился, надел белоснежную шелк-полотна форму. Перед тем как пойти в контору, он снова подошел к зеркалу. Со стекла на него смотрело спокойное, чуть одутловатое лицо с серыми угрюмыми глазами. Щеки были гладкие, чистые, даже как будто блестели. Шебаршов провел по ним рукой, вздохнул: – Надо идти… Пятнадцать лет не виделись, лучше бы и вовсе не встречаться.

Шебаршов помнил Никонова застенчивым угловатым пареньком, а сейчас перед ним сидел мужчина в зеленом брезентовом костюме, какие носили прорабы с его буровых. Лишь форменная фуражка, добротные кожаные сапоги и внимательные серьезные глаза отдаленно намекали на то, что перед Шебаршовым сидел инженер.

Шебаршов, в противоположность Никонову, почти всегда носил форму. И хотя ему приходилось большую часть рабочего времени проводить за письменным столом и мало ходить – Шебаршов имел собственную «Победу», и фигура его потеряла былую стройность, но против Никонова выглядела внушительно и солидно. Разглядывая Никонова Шебаршов с удовлетворением отмечал, что, похоже, сидят не два начальника, а он с прорабом, вызванным для очередного отчета.

– Приехал-таки, – сказал он, стараясь, однако, придать этой фразе интонацию доброжелательности.

– Приехал, – коротко ответил Никонов.

– Да-а, давненько не виделись…

У Шебаршова не хватало духа первым начать говорить о деле. Он перебирал бумаги на столе, делая вид, что занят чем-то серьезным.

– Изменился ты… Возмужал.

– Ты тоже… раздался.

– Сидячая работа. Все за столом и за столом. Не помню, когда и с молотком ходил. – Шебаршов откинулся на спинку кресла, мечтательно глядя куда-то поверх Никонова. – А, кажется, совсем недавно спорили, ты боксом занимался… Теперь, вот, высокопоставленное лицо. Ревизовать меня приехал.

Последнюю фразу Шебаршов сказал в общем тексте, как нечто незначительное. Никонов ответил шутливо:

– Где уж мне до тебя. Смотри, сколько звезд нахватал. Гремишь по всему Союзу. Скоро генералом будешь.

– И буду! – неожиданно резко сказал Шебаршов и в этом «буду» проступили и раздражение и недовольство, которые он до сих пор старался скрывать.

Никонов удивленно взглянул на него, прочел в глазах уже ни чем не скрываемое отчуждение и вдруг снова стал тем стеснительным и неразговорчивым Никоновым, каким всегда бывал с посторонними людьми.

– Ну, вот… Так значит… – смущенно сказал он, чтобы как-нибудь закончить начатую фразу и испытывая неловкость за Шебаршова. – Может быть, карту посмотрим?

Шебаршов тяжело поднялся из-за стола и открыл сейф. Движение рассеяло раздражение. Ведь, в конце концов, он был у себя в кабинете, в поселке им выстроенном, у месторождения, которое он, Шебаршов, открыл и разведал. А Никонов был только гостем.

Он достал карту и расстелил ее на столе, прижимая края образцами кернов, украшавших его кабинет. И эти любовно подобранные им «музейные» керны и карта, вычерченная хорошим чертежником, оформленная красивыми надписями и выглядевшая, как сам Шебаршов, внушительно и парадно, еще более успокоили его. На минуту, забыв о только что происшедшей вспышке, он и Никонов склонились над ней.

– Разбираешься?

Никонов кивнул утвердительно. Он легко находил интересующие его участки и с вниманием и пониманием разглядывал их. В сердце Шебаршова закралось подозрение.

– Ты давно приехал?

– С месяц.

– Значит, уже работаешь?

– Да, осмотрелся немного.

– Ну и как?

Сам того не замечая, Шебаршов ждал оценки.

– Вообще, похоже, – сказал Никонов. – Но, в принципе, – не то!

Это слово выпрямило Шебаршова. Он стоял теперь во весь рост, упираясь кулаками в края карты и глядя на Никонова сверху вниз.

– Я проработал здесь пять лет. Приехал – одна заимка стояла. Я проложил дороги, построил поселок, собрал людей…

Шебаршов говорил не по делу, а Никонова интересовала геология. Улучив момент, когда Шебаршов замолчал, он спросил:

– А почему, по-твоему, угли не показываются?

– Уголь будет, – ответил Шебаршов. – Вот добурим до продуктивного горизонта…

– Два года бурите, – заметил Никонов.

Шебаршов нахмурился.

– Из-за временных неудач нельзя ставить под сомнение всю работу.

– Временных?

– Да, временных.

Никонов уже чувствовал, что Шебаршов не скажет ему больше того, что он сможет увидеть сам. И он по-прежнему напряженно вглядывался в карту. Ему казались странными огромные мощности толщ, их однородность. По утверждению Шебаршова, угли залегали на конгломератах, но даже в тех кернах, которые стояли на столе, Никонов видел разницу в составе пород, правда незначительную, почти незаметную, но, может быть, существенную.

– А остальные керны можно посмотреть? – спросил он.

– Отчего же!

Шебаршов облегченно вздохнул. Тягостный для него разговор не состоялся.

Они вышли.

ПОБЕДА

У крыльца стояла Шебаршовская «Победа». Несмотря на тщательный уход, неезженые дороги, ветви и камни заметно сказались на ее блестящих, покрытых синим лаком боках. Но, и с царапинами и вмятинами, в такой глуши, как поселок Чик, она, несомненно, производила впечатление.

Шебаршов вел машину сам. Никонов сидел рядом и смотрел в окно. Шебаршов был вправе гордиться своим «хозяйством». Организовав буровые работы в районе маленького, затерянного в горной тайге селенья, он превратил это селенье в большой и благоустроенный поселок. Новые рубленые дома вытянулись вдоль шумной горной речушки со странным названием – Ижица! В центре поселка стояли большие дома: контора, клуб, магазин; на окраинах дымили две бани, лязгал металл в кузнечной и механической мастерских. Из районного центра села Андреевского к поселку была проложена грунтовая автомобильная дорога. Такие же, но менее наезженные дороги вели от поселка к буровым.

Шебаршов вел машину по поселку медленно, как бы показывая: видишь дома? Это я построил. И магазин, и клуб, и мастерские. И тайга, и горы, и река – все мое. Я открыл. Я обосновался здесь. А ты? Явился на готовенькое учить меня…

Но Никонов, казалось, был далек от этих мыслей. Он с удовольствием осматривал не успевшие потемнеть, хранящие свежий запах смолы и стружки дома, внушительное здание клуба, контору, мастерские. Все было поставлено домовито, добротно, с расчетливой хозяйственностью: чтобы было удобно, красиво и долговечно. Даже в выборе места для поселка чувствовался вкус. Пусть поселок несколько удален от буровых – рабочих возят на автомашинах, но зато он стоял у воды, на хорошем месте и скорее походил на небольшой курортный городок, чем на горняцкий поселок.