Богдан Бельский с боярами и дьяками, снял с груди образ Св. Николая на Лобном месте, поцеловал его и поклялся московитам, что Государь есть настоящий Иоаннов сын, убеждал их любить и верно служить ему. Князь Василий Шуйский перед народом не подтвердил клятвы Бельского, но стал говорить некоторым о новом царе, что он – самозванец в уверенности, что об этом станет известно. Басманов41 донёс о слухах царю. Кроме того, поляки сообщили о намерениях Шуйского поджечь польский посольский двор и 23 июня (3 июля) 1605 года его с братьями взяли под стражу и по решению Лжедмитрия отдали на суд собору, состоящему из всех сословий. По свидетельству летописцев Шуйский не отказывался от своих слов, но и под пытками “не назвал никого из соумышленников”. Его приговорили к смертной казни, а его братьев – к ссылке “в пригороды Галицкие; имение их описали, домы опустошили”. [1] В день исполнения приговора 25 июня (5 июля) 1605 года уже на плахе Лобного места в присутствии народа запыхавшийся гонец зачитал Царский указ о помиловании Шуйского.

“Видяху же многие люди на православную христьянъскую вьру гонеше, боляринъ князь Василей Ивановичъ Шуйской з братею начата помышляти, чтобъ православная христьянъская вьра до конца не разорилася. Онъ же той Гришка увьда ихъ и повелъ поимати и повелъ собрати соборъ и объяви про нихъ, яко «умышляютъ на меня». На томъ же соборь ни власти, яи изъ бояръ, ни ис простыхъ людей нихто жъ имъ пособствующе, всь на нихъ же кричаху. Онъ же Рострига виде то, яко нихто имъ не помогаетъ, повелъ ихъ посадити въ темницу; старьйшаго жъ брата ихъ, князь Василья, повель казнити, и едва упроси ево царица Марфа и боляре. Онъ же отъ казни ихъ свобода и розосла ихъ по градомъ въ Галицие пригороды по темницамъ.

Людие же Московски видяху надъ собою гонение и, другъ з другомъ глаголюще, а другъ на друга клеветаху. Онъ же окаянной наипаче яряшеся на православныхъ християнъ: многихъ поимавъ и розными пытками пыташе; иные же, не стерпьвъ пытокъ, на себя говоряху, а иные же крьпяхуся, а иные и впрямъ ево Ростригу обличаху. Онъ же Гришка розсылаше ихъ по темницамъ, Петра Тургьнева, выведъ на Пожаръ, отськоша главу ему, и многия бьды дьлаше, яко и языкъ человьчь не можаше изрещи его злодьйскаго жития.“ [14]

Историки так и не сошлись в едином мнении кто способствовал помилованию Шуйского.

Тогда же распространились вполне достоверные слухи в Москве не только от галичан, но и близких Отрепьева: дяди, брата, которые узнали его, и не хотели молчать. Дядю – Смирного-Отрепьева сослали в Сибирь, схватили Петра Никитича Тургенева и купца Фёдора Калачника, возмущавших народ против лжецаря. Тургенев всенародно объявил: "Ты не сын царя Иоанна, а Гришка Отрепьев, беглый из Железноборовского монастыря, я тебя знаю!" (https://ru.rodovid.org/wk/Запись:353582), а Калачник, даже на плахе называл царя самозванцем и расстригой. Их публично казнили 25 июля (4 августа) 1605 года на Лобном месте к удовольствию толпы. Справедливые и ложные доносы не прекращались, как и во времена Бориса. Лжедмитрий не жалел даже своих старых приятелей, удалив “многих Чудовских Иноков в другие, пустынные Обители, хотя … оставил в покое Крутицкого Митрополита Пафнутия68, который с первого взгляда узнал в нем Диакона Григория, быв в его время Архимандритом сего монастыря, но … лицемерным или бессовестным изъявлением усердия к самозванцу спас себя от гонения”. [1] За слово о расстриге “пытали, казнили, душили в темницах, лишали имения, ссылали.” [1] Столица притихла, а Дмитрий “снова окружил себя иноплеменниками: выбрал 300 Немцев в свои телохранители, разделил их на три особенные дружины под начальством Капитанов …” [1] Лжедмитрий ежедневно веселился, забавляясь музыкой, плясками и зернью. Его окружение во всём старалось не уступать царю. Новый царь праздновал во дворце, а московиты пили и веселились на площадях. Ближние люди советовали Лжедмитрию без промедления венчаться на Царство, для чего был нужен Патриарх.

“Той же Рострига начать думати, яко бы изобрать на престолъ такова жъ окаянново, какъ и самъ, на патрияршество. Отъ папесная (патреяршество) вьры бояшеся взять вскоре и взявъ съ Рязани архиепискупа Игнатия, а преже былъ Кипръскимъ архиепискупомъ въ Грекахъ и пришелъ къ Москвь при царь Федорь. Царь же Борисъ не позна въ немъ окаянномъ ерести, посла его на Рязань. И поставиша его на Москвь въ патрьярхи, онъ же Игнатей его еретика и вьнчалъ царьскимъ вьнцомъ въ оной церкви Пречистыя Богородицы.” [18]

Первым из русских Архиереев в Туле торжественно признал Самозванца царём рязанский Архиепископ грек Игнатий, прежде бывший Архиепископом Кипрским, изгнанный турками в царствование Фёдора Иоанновича. Его то и возвели в Патриархи 24 июня (4 июля) 1605 года. Повсюду были разосланы “известия о восшествии Димитрия на престол и возведении Игнатия” [2] в патриаршее достоинство взамен изгнанного Иова.

Окончательно утвердить нового царя на престоле могла лишь мать – царица Марфа. Царица-инокиня жила в Выксинской Пустыни лишь в пятистах верстах от Москвы, но они ещё не виделись. У неё было лишь два выбора: муки и смерть в случае упрямства или царская жизнь со всеми удовольствиями, о которых она со слезами вспоминала 13 лет. Великий мечник (новый титул, учрежденный Лжедмитрием), князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский69 привёз её в Москву 18 (28) июля 1605 года. Царь встретил Марфу в селе Тайнинском, где они наедине в шатре, “раскинутом близ большой дороги” долго говорили. Марфа выбрала второе. “мнимые сын и мать вышли из шатра, изъявляя радость и любовь; нежно обнимали друг друга и произвели в сердцах многих зрителей восторг умиления. Лжедимитрий посадил Марфу в великолепную колесницу; а сам с открытою головою шел несколько верст пешком, окруженный всеми Боярами; наконец сел на коня, ускакал вперед и принял Царицу в Иоанновых палатах, где она жила до того времени, как изготовили ей прекрасные комнаты в Вознесенском девичьем монастыре с особенною Царскою услугою.” [1] Царь ежедневно виделся с ней, удаляя от неё всех сомнительных людей, дабы она никому не могла проговориться. Царица Марфа всенародно признала Лжедмитрия родным сыном.

“Прьиде же къ Москвь царя Ивана Васильевича царица, царевича Дмитрея мать. Онъ же, окаянной, встрьти еь въ Танинскомъ. Тово же убо не вьдяше никто же, яко страха ли ради смертного, или для своего хотьшя назва себь ево Гришку прямымъ сыномъ своимъ, царевичемъ Димитриемъ. Онъ же прииде съ нею къ Москвь и устрой ю въ Вознесенскомъ монастырь и имьяше ю, яко прямою материю.” [14] “И как приехала, и он ее встретил в Танинском и к Москве ехал вместе, и у колымаги многое время шел пеш. И на Москве зделал ей хоромы в Вознесенском манастыре близ Фроловских ворот. А бояр женил многих: Мстисловского, Федора Шереметева46, Ивана Романова70, и сам у них в отцово место был. И того же времяни вскоре послал в Литву к сердомирскому и к жене своей великую казну: золотые и деньги, и жемчюг, и каменья, и суды серебряныя, и камки, и бархаты, и всяково узорочья без числа. Марфа искусно представляла нежную мать, народ плакал, видя, как почтительный сын шел пешком подле кареты материнской”. [16]

В Соборной церкви Успения Кремля Лжедмитрий позволил себе непристойность, когда вслед за духовенством ввел в неё многих иноверцев, чем осквернил храм. По разным источникам коронация Лжедмитрия, крайне изумившая присутствующих, состоялась 21 (31) июля или 30 июля (9 августа) 1605 года, ибо после обряда венчания на латинском языке его приветствовал иезуит Николай Черниковский. Иноверцы посещали православные церкви и не уважали святыни. Самозванец не соблюдал обряды и народ считал его еретиком, полагая что он уничтожит православие в государстве. Шуйские были в ссылке.

Как всегда, были объявлены многие милости ранее сосланным, которым даже заплатили долги ещё Грозного, и удвоено жалованье служилым людям. Он всячески оказывал своё благоволение к названной своей родне: вернул из ссылки и возвысил Нагих54. Братьев и дядей своей мнимой матери Марфы Фёдоровны провёл в думу. Мнимый дядя царя, боярин и воевода Михаил Федорович Нагой71, получил звание Великого конюшего, брат его и три племянника, двое Шереметевых, двое князей Голицыных, Долгорукий72, Татев49, Куракин73, Кашин, Иван Николаевич Романов стали боярами. Романовы были возвращены из мест заточения, им было пожаловано боярство. Тела умерших в ссылке Нагих и Романовых вынули из могил и с честью перезахоронили в Москве рядом с их предками,