– Думаю, что, пожалуй, человек действительно старается найти настоящую любовь. Вы правы, конечно, что мило и глупо, знаете, наверное, как бывает: смотришь на человека и видишь в нём идеал своих мечтаний, воплощение всего самого светлого, что только существует на белом свете… а потом оказывается, что она занята, или того хуже, ты побоялся подойти, и её увели, будто на удочку поймали!.. – он засмеялся и тут же из-за болезни раскашлялся, – словно женщина для мужчины – царь-рыба какая! Главное, конечно, чтоб такая рыбёха не была, как в рассказе Астафьева…

– А вы слышали выражение: «мужчина в женщине ищет зеркало, а женщина в мужчине – нож?».

– Нет, признаться честно, впервые слышу.

– Удивительно, но мне в какой-то момент действительно этого хотелось…

– Хотелось умереть?..

– Нет, хотелось, чтобы нашёлся такой, кто бы меня из любви убил. Странно звучит, понимаю. Но вообразите, это-то – наивысшая форма любви, даже выше настоящей. Тут человек не только дарует тебе свою жизнь, но и забирает её в свои владения, то есть вы как будто объединяетесь… не знаю, трудно вот так это выразить по телефону… Как бы человек сначала отдаёт всего себя, а потом то, что вышло после совместного синтеза во веки вечные забирает себе или из сильной ревности забирает душу любимой… не знаю, забудьте…

– Пожалуй, мне это не совсем понятно. Всё-таки мне казалось, что каждый ищет в другом самого себя, и чтобы нож… вы из-за этого расстались?..

– Отчасти, знаете ведь, как бывает, женщина – очень противоречивое существо, которое никогда не будет до конца понято мужчиной, и это, конечно, логично, вследствие физиологических особенностей хотя бы. Так, к тому же, женщина обожает преувеличивать, я, можно сказать, допреувеличивалась, ему это не понравилось, он из тех, кому была нужна сильная и независимая, а не размазня, какою пребываю я, цели у него, как у всех мужчин, наполеоновские, думаю, что Наполеоном и закончит…

– Зачем же преувеличивать?

– Вот видите, вы не понимаете. Я постараюсь объяснить, хотя это будет и весьма тяжело, всё же пропасть между полами неустранима… женщине, которой нечего особенно рассказать, а непременно хочется впечатлить мужчину, приходится чуть-чуть приукрашать объективную действительность. Если же говорить серьёзно (хотя это, пожалуй, самая логичная версия, которая может быть дана мужчиной о женщине), то это такая своеобразная игра. Отчего же нет? Ведь всегда же приятно, чтобы кто-то позаботился, как, скажем, муравей о муравье, или даже муравей о королеве, приятно, когда кто-то вступается за тебя, вырастает стеной, за которой можно и укрыться, и передохнуть. Взамен, если это отношения муравья с муравьём, то можно и поухаживать, облагородить эту стену, если же это не так, или этой стене и не нужно, то… впрочем, признаться честно, я не совсем понимаю антипод «настоящей любви» – куртизанство…

А у вас… вы были в отношениях?

– Честно говоря, никогда.

– Отчего же так? – Ольга Фёдоровна с телефоном наперевес и с нечего делать, и из взыгравшей лёгкости улеглась на пол, смотря в растрескавшийся потолок и воображая на нём голубое небо.

– Не могу найти себе оправданий, хотя их было тысячи… а теперь как-то не могу найти ни одного, которое бы сгодилось вам.

– Стеснение? Боль? – нахмурилась Ольга Фёдоровна.

– Скорее, боль. Ну да, как мне кажется, эта тема должна быть под неким запретом, как и ваша с отношениями…

– Почему же? Она не под запретом!

– Почему же вы режете себя до сих пор?

Воцарилась гробовая тишина. За это время Ольга Фёдоровна прикусила губы, раздумывала. Алексей Владимирович же, вцепившись в красную трубку пальцами, слушал и томительно ждал ответа, отчего-то он думал, что непременно прав в этом отношении.

– Что же, да, вы проницательны, – медленно и с осипшим голосом заключила Ольга Фёдоровна, одобрительно вздохнув, – я истязаю себя из-за тех злополучных отношений, знаете, им в июле третий год минёт, а я всё никак не могу это отпустить… уж, что скрывать, вы знаете, из-за этого прозвана сумасшедшей…

– Три года, если подумать, – большой срок, – сърезюмировал Алексей Владимирович.

– Не нравоучайте то, что не понимаете! – по-детски недовольно засмеялась Ольга Фёдоровна, – я, между тем, ему одному всю себя завещала, можно сказать, строила вашу чёртову «настоящую любовь». Да что толку, если ему это оказалось ненужно?

– Но неужели никак нельзя это перешагнуть? Ведь надо же идти дальше…

– Вы, похоже, по образованию учитель, ведь мучаете бесстыдно, – съязвила Ольга Фёдоровна и вдруг замолкла на полуслове, по всей видимости, что-то хотела сказать, но не решилась.

– Простите меня, я не хотел вас обидеть… теперь признаю, между нами, как не посмотри, а лежит непреодолимая пропасть…

Пауза. Оба вдруг стали говорить.

– Начинайте вы, – бросила Ольга Фёдоровна, вскочив и начав семенить по комнате, лавируя меж стульев по крохотной кухне (в общем, выглядело это несуразно и бессмысленно, словом, ей нужно было кое-что немедленно обдумать).

– Уж лучше вы, я не решусь сказать, что думаю, снова…

IV

Ольга Фёдоровна, не сказав ни слова, положила красную трубку телефона. Закончила разговор. «В этом человеке ни «настоящей любви», ни зеркала, ни ножа нет», – заключила она по итогам общения, – «он – конструкт, не человек, уловка, спровоцированная, по всей видимости, Мариной Николаевной» (за скобками заметим, что врач Ольги Фёдоровны, несмотря на дешёвую, грязную, неприбранную дыру, в которой она проводила месяца и года, был очень и очень недурно оплачен её родителями, а потому подобное могло быть так). В конце концов, можно ли утверждать в её случае, что вдруг сломается телефон, а её, больную, уходящую в магазин, заинтересует крик и раболепство, которое она на тот момент искала, что, наконец, этот незнакомец, не знавший её судьбы, но живущий в том же доме, вот так сразу начнёт говорить о том, что терзает её день ото дня? «А может, это приступ?», – носилась мысль по стучащему сознанию, пока сама Ольга Фёдоровна собирала вещи, только родители могли поступить с ней так жестоко, – «но даже если это и так, то какая разница? Что я теряю от того, что бросаю какого-то наивного глупца? Он пытается уверить меня в том, что мои проблемы…», – мысль была брошена, звонил телефон. Резким движением Ольга Фёдоровна подскочила к телефону, схватила нож, которым сегодня утром резала свою руку, разрубила провод; устройство замолкло.

Я буду смеяться над собственной ямой,

Когда похоронят на кладбище, в яслях.

Я буду смеяться над собственным трупом,

Когда человечеству стану не нужен.

Да, смерть для меня – безобразная клятва,

Поэтому стану смеяться над паствой

Всех тех, кто рыдает над смертью моею,

Кончина моя – неизбежность донельзя.

Так тычьте же эго своё безрассудно,

И смейтесь со мной в распрекрасном безумьи.

Я буду смеяться над собственной ямой,

Над собственным трупом, над смертью – и вами.

15 декабря 2023.

В своей августовской статье я, вероятно от того, что тогда недостаточно знал основы капитализма, филистерски пропустил момент с монополизацией, вижу нужным исправиться.

Исторический переход от феодального общества к капиталистическому – безусловный прогресс всего человечества. Почему? Потому, что вместо того, чтобы держать мужика на содержании, следить за тем, чтобы он не погиб от болезни или на работе, мы платим ему определённую сумму, и он уже сам занимается вопросом своего жилища, собственным здоровьем и проч. Также потому, что переход от человека крестьянского, занимающегося исключительно сельским хозяйством и по возможности торговлей, к человеку рабочему, трудящемуся на производстве, ведёт к тому, что город, рядом с которым стоит производство, начинает бурно расти, развиваться, богатеть (и из-за налогов, и из-за того, что богатым людям хочется жить богато). Этот этап зарождения капитализма называется честной конкуренцией. На ранних этапах, к тому же при переходе от феодального, помещичьего строя, это хорошо.