При этом В. Н. Киселев справедливо разводит такие категории, как «философский профессионализм» и «институциональная философия». Философ Нового времени, типа Декарта или Локка, может рассматриваться как философ-профессионал, но и институциональный параметр его деятельности весьма проблематичен: «между представителями эмпиризма и рационализма существовала устойчивая связь в виде личных бесед, переписки, взаимовлияния идей, порой приближающаяся к отношению „учитель – ученик“, но все это держалось на тонком личном участии, любая случайность – и связь эта ослабевала, грозя прерваться совсем»[23]. Именно эта неиституциональность не позволила им стать содержательными лидерами в европейской философии. «И когда профессиональная философия смогла институционально свободно существовать в системе образования, в первую очередь в университетах, содержательное лидерство перешло к ней»[24]. С середины XVIII в. и до наших дней лидерство удерживается философией, связанной с образованием и встроенной в институт образования и, прежде всего, в институт университетского образования. Поэтому университет сейчас является институциональным контекстом производства профессионального философского знания. Без анализа значения университета в производстве философского знания невозможно говорить о развитии философского сообщества.

Значение университета в профессионализации философского знания. Для рассмотрения этого вопроса воспользуемся результатами монументального исследования современного американского социолога и философа Рэндалла Коллинза, изложенными в работе «Социология философий: Глобальная теория интеллектуального изменения».

Рэндалл Коллинз, рассматривая университет как продукт европейской цивилизации, указывает, что основанные на университетах интеллектуальные сети существовали на всем протяжении европейской истории, но никогда они не предоставляли исследователям такую степень самостоятельности в определении собственных путей и такую власть над всеми сферами интеллектуальной жизни, как со второй половины XVIII века. Мало того, он указывает, что почти все философские вопросы последних 200 лет были порождены динамикой распространения этой системы[25].

До середины XVIII века, т. е. перед академической революцией, главной материальной основой для философского творчества был патронаж или «самопатронаж» тех философов, которые были достаточно богаты для поддержки своей писательской активности. «Наиболее типичной была личная зависимость от аристократии: так Гоббс, домашний учитель в королевской семье, и Локк, личный врач лидера оппозиции лорда Шефтсбери, структурно находились в одинаковой позиции. После 1690 или 1700 г. произошел некий сдвиг в сторону коллективных форм патронажа. Лейбниц, интеллектуальный и организационный антрепренер par excellence распространил по Центральной Европе организационную форму, названную академией, в которой князь устанавливал доход группе интеллектуалов, таким образом обеспечивая определенную меру автономии и непрерывности их деятельности. Сходной формой патронажа стал обычай вознаграждать интеллектуалов постами, находящимися в распоряжении правительства. Это было особенно характерно для Британии, где с утверждением парламентского господства установилась политическая традиция „дележа добычи (spoils system). Беркли и Юм достигли многого в погоне за патронажными назначениями, первый – в Церкви, второй – с большим успехом на дипломатической службе. В Германии… видные интеллектуалы находили работу помимо Берлинской академии на государственной службе у сочувствовавших им князей (например, Лессинг был придворным библиотекарем, Гердер – суперинтендантом в лютеранском клире, Гёте – придворным советником)“»[26].

Академические должности существовали, ибо существовали университеты, но эти университеты находились во власти Церкви и давали философам низкое жалование и малый статус. «Во Франции Сорбонна являлась бастионом богословской ортодоксии, тогда как провинциальные университеты представляли собой просто местечки с несколькими студентами, где можно было быстро и дешево купить степень»[27]. Но даже в тех университетах, где «социальное обеспечение» философов было хорошим (например, в Шотландии) философы были ангажированы миром политики и внеуниверситетскими карьерами.

Альтернативой патронажной системе в течение 1700-х гг. являлись рынки книг и журналов. Эти рынки породили феномен «Бури и натиска» в Германии, движение энциклопедистов во Франции, философов, группировавшихся вокруг партий вигов и тори, в Англии. Понятно, что политические связи имели решающее значение, «поскольку ключом к авторскому успеху была предварительная подписка среди богатых читателей; наградой автору, прославившему свою политическую фракцию и сослужившему ей идеологическую службу, обычно становилось престижное политическое назначение»[28]. Но эта ситуация мало способствовала развитию философии, ибо издательский рынок не принимал высокий уровень абстракции, отдавая предпочтение страстной полемике, литературному стилю изложения и постоянному педалированию актуальных общественных проблем. Сам институт университета, как указывает Рэндалл Коллинз, был близок в 1770-е годы к упразднению, ибо рассматривался европейскими интеллектуалами как устаревшая и ретроградная структура.

Какой же вклад внесло сохранение средневековой университетской структуры в определение роли современных интеллектуалов и в содержание их работы? Прежде всего, надо указать на факт автономии средневекового университета по отношению к окружавшему мирскому обществу в создании собственных тем и методов аргументации. «Именно средневековый университет, как самоуправляемая корпорация, создавал ученые иерархии и конкуренцию, выражаемые в стиле и содержании академических дисциплин… Именно университетская структура, образованная внутренней борьбой многих поколений за пространство в интеллектуальном споре относительно начал теологии и права, кристаллизовала логику, метафизику и эпистемологию как некие самосознательные предприятия ‹разума›»[29]. Поэтому без университетской структуры функция философа размывается, достигнутый уровень абстракции и рефлексии утрачивается и вместо философов на первый план в деле осмысления эпохи выходят литературные или политические интеллектуалы. Такие интеллектуалы ангажированы идеологической борьбой, но лишены мотивации к осуществлению сложной и технически изощренной философской процедуры. Именно университетская реформа рубежа XVIII–XIX веков, проведенная сначала в Германии, а уже потом в иных странах, создала современный исследовательский университет, в котором от профессоров ожидалось не только преподавание накопленного знания, но и создание нового знания. «Стимул к инновациям происходил из конкурентной структуры, институализированной в средневековом университете: публичный диспут, диссертация и ее защита – вот что делало человека полноправным профессионалом в академическом мире; сюда же относится конкуренция с другими профессорами и другими университетами за привлечение студентов»[30].

Причем, как указывает Р. Коллинз, основная битва, которая шла в Германских университетах с 1780-х по начало 1800-х гг., велась за реформирование положения именно философского факультета. Это дало блестящие результаты, выразившиеся в создании того, что сейчас мы называем «немецкой классической философией». «В философии, которая является центральной темой настоящего исследования, университетские состязательные структуры быстро установили некий уровень утонченной концептуализации, которая стала господствовать в пространстве внимания над сырой, неразработанной аргументацией „мирских“, т. е. непрофессионально ориентированных интеллектуалов. Со времени немецкой академической революции практически все значительные философы были профессорами. Это обобщение не точно; вернее будет сказать, что в каждой национальной культуре, как только она переживала университетскую революцию в немецком стиле, академические философы завоевывали центр внимания, отбирая его у неуниверситетских философов… Если любительская философия оставалась интеллектуально недифференцированной и технически неизощренной, то где бы ни совершалась университетская революция, там непременно происходил всплеск технически проработанной и метафизически ориентированной философии»[31]. Развивая эту мысль Коллинза, можно добавить, что профессорская ипостась в философии – это тоже творческая ипостась, но эта творческая ипостась – иная, чем у философа-творца. Если использовать предложенное Пьером Бурдье разделение всех участников творческого процесса на творцов (auctors) и трансляторов (1есtores), то творчество auctor'a состоит в создании новых концептов, предъявляемых аудитории в новых текстах, а творчество профессора философии (lector'a) состоит разработке критериев понимания этих концептов и этих текстов. Профессорская философия, возникающая и существующая в университете, учит понимать текст, разрабатывая соответствующие критерии понимания. Понимание – это творческий акт, и понимать – значит следовать тому правилу, которое не определено изначально. В нахождении этого правила для понимания предъявленного текста и состоит задача профессорской философии, а последняя предполагает наличие университета.