Московский философ Никита Гараджа высказывается по этому поводу следующим образом: «Есть нечто отталкивающее и сомнительное в понятии „профессиональная философия“. Здесь что-то противоречит обыденному представлению о подлинном философском призвании. Сами профессиональные философы нередко подчеркивают, что они являются не более чем знатоками философии (ее историками), эрудитами, но не философами в подлинном смысле слова… Нынешние генералы от философии, хотят, чтобы философия ни в коем случае не была служанкой идеологии. С садомазохистским наслаждением вспоминают они тоталитарное прошлое и гордятся обретенной свободой. Но ведь на месте идеологии они без зазрения совести поставили корпоративные интересы профессионального сообщества, – вот чему они рабски преданны, вот бог, которому они служат»[16].
Что значит поставить свои корпоративные интересы выше идеологии? Это значит поставить вопросы техники («как говорить») выше вопросов идеологии («что говорить»). Мы видим, что уход в технику в философских практиках возникает тогда, когда философы начинают обсуждать, как философствовали Гегель и Декарт, но сами они при этом не философствуют. Так происходит скрытый, но, что очень важно, легитимный отказ от основных профессиональных практик. Это приводит к формированию фигуры хранителя философского знания и росту статуса такой фигуры внутри философского профессионального сообщества. Быть хранителем – значит быть компетентным, поэтому хранитель всегда – знаток и, чаще всего, предстает как знаток истории философии, но сам он при этом не философствует. Позиция хранителя выгоднее исследователю, т. к. дает большую свободу в плане свободы от ответственности высказывания. Это и есть профессиональный инфантилизм, вызванный потерей и предмета, и объекта философских практик.
Сегодня стала проблемой профессиональная идентификация в таких областях как поэзия, философия, наука, потому что эти идентичности стали ценностно нагруженными и их ценностная нагруженность обусловлена указанной инфантильностью. Эти категории – философ, поэт, ученый – становятся нагружены внутри сообщества тогда, когда они становятся ценностно нагружены людьми вне сообществ. Особенностью современной социализации является формирование представлений о сумме сложных текстов, создание которых требует немалого таланта.
Для носителя обыденного сознания ученый, философ, поэт – три великих воспитателя и поэтому это – великие категории, прилагать которые ко всем, кто имеет соответствующий диплом, нелепо. Но когда и внутри того же философского сообщества происходит такая же ситуация, то это уже – признак профессиональной инфантильности: страшно именовать себя философом, лучше сказать, что работаешь преподавателем философии. (То же самое применимо к поэтическим практикам: страшно говорить, что являешься поэтом, корректнее сказать, что пишешь стихи).
Конечно, тут встает вопрос: а является ли то, что делают преподаватели философии, философией. Этот вопрос вызван тем, что у философов появилась специализация и очевидно, что специалист по Сартру сам не является экзистенциалистом, да никто от него этого и не потребует. Сама техника исследования у философов, в сравнении с социологами или археологами, намного менее жесткая, процедурные вопросы мало актуальны для современного российского философа. Но это большая возможность свободы оборачивается не возможностью свободы в профессии, а возможностью свободы от профессии, свободы от риска ответственного высказывания.
При этом надо различать свободу отдельного философа в рамках сообщества и профессиональную свободу самого сообщества. У отдельного философа, по проекту, предполагается крайне малая свобода от профессии, но конкретное философское сообщество, конечно же, занимается конструированием такой свободы от профессии. Сообщество нуждается в такой свободе для своих членов. Точнее наоборот, поскольку члены философского сообщества нуждаются в некоторой свободе от профессии, и главная задача, которую решают представители профессии – выработать некую конвенцию по поводу этой свободы, и тогда происходит смещение от предметности практик к регламентации технологий. И тогда фигура блюстителя, хранителя канона, хранителя технологий, традиций становится чрезвычайно значимой, потому что именно он знает, что такое философ. Когда мы смещаем акцент, то значимым становится тот, кто знает как смещать акцент, трансформировав категорию «философ», не разрушив ее; как сохранить право называться философом.
Когда происходит сдвиг в сторону техники, то возникают представления о философии как о единой и великой философской традиции, т. е. философия реконструируется в некий непрерывной поток мысли. Но мы знаем, что можно привести аргументы по этому поводу и показать, что история философии – это не история преемственности. И тогда возникает вопрос: какую традицию хранит конкретное сообщество. Вопрос о традиции для философа крайне важен, т. к. для него крайне важно в ходе своей презентации заявить о включенности в ту или иную традицию. Именно традиция, а не методология помогает ему предъявить себя перед той или иной аудиторией. Для этого философу нужна компетентность в заявленной традиции, даже если он не является последователем. Поясним это следующим образом: любой философ может написать «Картезианские размышления», но при этом он не прослывет последователем Декарта. Такой философ просто демонстрирует навык размышления в этих категориях и по поводу этих категорий. Мало того, тексты, написанные такими интеллектуалами, проблематизируют критерий аутентичного философского текста, ибо в таком случае, этот критерий становится сугубо формальным.
Итак, любая интеллектуальная и художественная практика, философская практика тут не исключение, предполагает соблюдения канона как норматива творческой легитимности той или иной деятельности. Любому сообществу этот канон помогает формировать свою идентичность и выдерживать свои практики в «приемлемых границах». Но как только философы перестают философствовать: уходят в технику и становятся хранителями и комментаторами, то вопрос об идентичности сразу становится проблемой, т. к. встает вопрос: «А кто из нас философ?» Заметим, что для автора «Так говорит Заратустра» было не важно, является ли его текст философским, для него также не важно было, имеет ли он право называться философом. Он претендовал на иное: на признание себя философом. И тут встает вопрос об инстанциях признания интеллектуала философом.
А. А. Гуссейнов абсолютно прав, подчеркивая, что «… философов в известном смысле делают профессора философии. Профессора философии помогают обществу идентифицировать философов, распознавать их»[17]. При этом он подчеркивает, что не верит в возможность для современного философа творить из самого себя, вне основного массива философского знания, обращая внимание на то, что «нет ни одного опыта, ни одного случая философа, который бы опровергал данное утверждение»[18]. Это выводит нас на необходимость различия институциональной и неинституциональной философии.
Институциональная и неинституциональная философия. О возможности деления философии на институциональную и неинституциональную в нашей литературе уже указывалось. Современный российский философ В. Н. Киселев отмечает, что философия в культуре может быть институциональной, если в обществе существуют формальные структуры, имеющие философию в качестве центральной и организующей практики, и неинституциональной, если таких институтов не существует или философия существует в обход их (например, философские идеи в литературе или в иных гуманитарных дисциплинах)[19].
В. Н. Киселев, выражая ту же точку зрения, что и академик А. А. Гуссейнов, пишет, что «история не знает примеров, когда бы отдельный философ вне рамок институциональных форм оказался содержательно выше институциональной философии. Правда, отдельный философ от институциональной философии может оказаться слабее, чем неинституциональный философ»[20]. Но весовые категории «философской школы» и философствующего индивида, конечно, разные, поэтому содержание «философской школы» всегда побеждает содержание «философии индивида» силой своих формально-организационных и технических возможностей (по аналогии с модным сейчас понятием «использование административного ресурса»)[21]. Тут в качестве примера демонстрирующего начало становления приоритета институциональной философии над неинституциональной, справедливо указать на фигуру Христиана Вольфа. X. Вольф был по религиозным мотивам изгнан из Галльского университета и только благодаря поддержке Фридриха II смог туда вернуться. В. Н. Киселев прав, когда замечает, что «с Вольфа, можно говорить о завоевании содержательного лидерства университетской философией в культуре Европы»[22].
