– Да, да, я помню, были две книги, – подхватил Прохоров. – «Артёмка в цирке» и «Волшебная шкатулка». У меня сохранились, кажется. Я поищу тебе.

– Не стоит: а вдруг разочаруюсь?

Взяв с полки, она медленно вращала в пальцах, разглядывая, деревянную фигурку – лениво потягивающуюся девушку.

– Правда у Наташки руки – прелесть? – спросила Нина, проследив за взглядом Игоря.

Вспомнив утренний разговор с Фаиной, он промолчал.

– С такими-то ногтями, – грустно проговорила Наташа, ставя фигурку на место. – Всё мечтаю переменить профессию, чтобы отрастить ногти. Нельзя же печатать – с длинными.

– Игорь дурачок: я бы влюбилась в тебя из-за одних только пальчиков.

– Андрей, Андрей, что ж ты не написал мои руки? Тогда не пришлось бы ставить холст в тёмный угол.

– Он говорил, что почти не пишет портреты… – начал Аратов, но Наташа перебила:

– Оставь, пожалуйста. Лучше расскажи про клоунов, каких вы сегодня видели.

– Лучшими клоунами были мы сами. С грустными и умными лицами, как положено.

– Слушай, Наталья, ты и в самом деле хочешь сменить работу? – спросила Нина. – Молодец, на одном месте много не высидишь. Какое, конечно, место… А то у нас в доме одна девчонка выкинула номер: устроилась в «почтовый ящик», в военную приёмку. С одной стороны, понятно: кругом молодые офицеры, женихи – да что толку, если ради этого надо за гроши сидеть за колючей проволокой? Она оттуда и шагу ступить не может: ни в парикмахерскую выбежать, ни в магазин. А ведь до того работала в обувном отделе – и в почёте была, и деньги имела.

– Я вот тоже сижу, чудак, – пробормотал Аратов.

– Сравнил. Так бы всякий сидел.

– За «Москвича» – вдове, – проронил Прохоров.

Аратов предостерегающе посмотрел на него, но Наташа уже насторожилась:

– О чём вы?

– Старый пустой разговор, – махнул рукой Игорь.

– А я бы не могла так сидеть, – сказала Наташа. – Не потому, что – за гроши (гроши – это у меня сейчас) или что в галантерею не сбегать, а из-за дурацких этих расчётов, просчётов, железок, а теперь ещё и командировок в глушь, о которой и вслух сказать не смеешь, и в которой уж точно шагу в сторону не ступить.

– Что напрасно говорить? Дело сделано. Я жду этих поездок.

– Не слушай, я, наверно, от зависти так говорю. Просто у меня настроение дурное. А тут ещё и в цирк не взяли.

– Ты и в самом деле так обиделась? Вот не думал.

– Шучу, конечно, шучу. Я же не младенец. Человек имеет право похандрить, это бывает даже полезно, только жаль, что тогда приходится задевать других. Но вам-то я вечер не испорчу, скоро уйду: мне ещё заниматься.

Девушку удержали, и она ушла нескоро, а вместе с нею, хотя её и не нужно было провожать – Игорь («Если только вы не станете целоваться на лестнице», – шепнул Прохоров, но эта пара целоваться не собиралась: их отношения давно сложились иным образом).

Своих спутников он узнал в аэропорте издалека, так эта группа бросалась в глаза своей одеждой – унтами, сапогами, лётными тёплыми куртками и даже ватными солдатскими бушлатами, но только не туфлями и пальто, какие как раз и были на Аратове; даже Ярош, такой же новичок, как и он сам, явился в яловичных сапогах. Посторонние поглядывали в их сторону с интересом, гадая, что это за народ – не охотники, не военные…

– Всех задерживаешь, старый, – сказал Аратову Виктор. – Одного тебя ждём.

– Что, уже? – непонимающе уставился на часы Аратов. – Я думал, загодя приеду, вот – полчаса в запасе.

– В другой раз приезжай, всё-таки, за час-другой, – посоветовал Ярош. – Усердие незамеченным не останется: вспотел – покажись начальству.

– Сам-то когда приехал? – огрызнулся Аратов, раздражаясь шуткой товарища.

«Бездна остроумия, – подумал он. – Тяжко мне там будет без Андрея».

– Я! Мы все – на своём автобусе, от проходной. Шофёр спешил, ему ведь ещё назад пилить, а времени – полночь.

– Так мы летим или нет?

– Нет, конечно, – захохотал Ярош. – Рейс задерживается, так что брось чемодан в общую кучу, да пошли побродим, а ещё лучше – присмотрим пару кресел да соснём.

– Самолёт не прозеваем?

– Парни позовут.

Кресла, собранные в центре зала, все были заняты; та же картина открылась и на втором этаже, но Ярош брёл дальше и дальше, пока не остановился у дверей ресторана, на которые швейцар как раз вешал табличку «Перерыв».

– Вот уж как начнёт везти, так не остановится, – вздохнул Виктор. – Что делать, спустимся в буфет. Мы люди не гордые: нет хлеба – давай пироги.

И они встали в очередь к кофеварке.

– Для начала – по шампанскому? – предложил Ярош, оглядывая небогатый прилавок.

– Зачем?

Такой вопрос мог озадачить кого угодно: в подобной обстановке его не задавали.

– Ты даёшь! Как это зачем? Последняя возможность.

– Шампанское – на ходу? Не грех ли? А впрочем – возьмём.

– Вот это – по-нашему. А то я решил было, что с тобой каши не сваришь.

– Из тебя тоже кашевар… А кстати, я на тебя в обиде: что ж ты не поддержал мой самоотвод на собрании? – вдруг вспомнил Игорь.

– Честно говоря, думал, что ты сопротивляешься для приличия.

– Серьёзное дело, а они устроили балаган. Лишь бы кого-нибудь выбрать.

– Благодари своего Сан Димыча.

Речь шла о перевыборах комсомольского бюро, проходивших накануне отъезда. Аратов тогда подивился многочисленности собрания, представив, сколько же всего народу занято в отделе, если одна лишь молодёжь – и та с трудом уместилась в просторном зале; ему невдомёк было, что это и есть почти весь состав службы испытаний. Слушая выступления вполуха, Игорь оживился лишь при появлении на трибуне Гапонова. Тот, выходивший из организации по возрасту, произнёс нечто вроде прощальной речи и вдруг, посетовав, что на его памяти никто, кроме него самого, не представлял в бюро бригаду анализа, предложил выбрать Аратова. Считая, что знает Димыча, Игорь заподозрил здесь дурную шутку – и, возможно, был прав. Но если тот и вздумал просто лишний раз порезвиться, то всё же не достиг желаемого: Игорю стало и не обидно, и не весело, а – скучно, хотя чего-то в этом роде – не шутки, а выделения из массы – он, оказалось, ждал с самого начала. И в школе, и в институте его тоже избирали в такие же бюро – и он не считал, что, согласившись, марает своё имя, оттого что не воспринимал комсомол как политическую организацию: в доступном взгляду пространстве тот себя с этой стороны будто бы не проявлял, а коли так, то и Аратов не горевал по поводу своих избраний. Неизменно получая на откуп сектор культуры, он принимался в своё удовольствие устраивать танцевальные вечера вместе с какими-нибудь сугубо женскими заведениями – и ничего больше; от него и не требовалось другого. Но и такая деятельность поднадоела ему за несколько лет, и теперь, ещё незнакомый почти никому, он надеялся остаться в стороне от юношеской суеты. Безвестность, однако, оказалась слабым доводом. Самоотвод Аратова оставили без внимания, но худшее было ещё впереди. Он думал, если уж на то пошло, и тут взяться за безобидную культмассовую работу, однако при распределении обязанностей его неожиданно выбрали секретарём – и напрасно было доказывать, что такой пост никак не должен занимать новичок.

После собрания Аратов ещё не видел Яроша.

– Тут не Димыча надо благодарить, – сказал он, – а Лободу.

– Как? Он-то как раз будто бы понял тебя.

– И оказал медвежью услугу: едва он заикнулся, что кандидатуру надо отвести как не согласованную с партбюро, так всё немедленно и решилось. Ребята не стерпели нажима и стали намертво. А кто-то просто погорлопанил в своё удовольствие.

– Руслан, наверно, забыл, как всё это делалось в его время.

– Так же и делалось. Не настолько он старше.

– Ладно, не горюй. Идёшь в гору, так радуйся. Тебе здесь жить да жить.

– Жить как раз лучше на равнине. А вот и виновник, – кивком указал Аратов на лениво бредущего к ним Гапонова, не сразу, впрочем, издали узнав того, одетого в нелепый солдатский бушлат с латунными пуговицами.