Главный королевский художник нетерпеливо вскинул подбородок:

– Я вижу, он вам не нравится, леди Аттвуд?

– Напротив, очень нравится, – поспешила она успокоить автора портрета, – просто это так неожиданно – увидеть себя со стороны.

– Да, мы очень редко представляем себе, как выглядим.

– Но вы просто поразительно передали сходство!

Добсон поклонился:

– Благодарю вас, леди Аттвуд.

Николь подошла ближе к холсту и спросила:

– Это правда, что вы сделали копию? Последовала долгая пауза, после чего Добсон произнес:

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что на этом портрете я держу в руке красную розу, а на другом у меня в руках – незабудки.

Добсон в изумлении уставился на нее:

– Но как вы узнали?..

– Я его видела, – загадочно произнесла Николь и, оставив художника в полном недоумении, покинула комнату, чтобы распорядиться запаковать портрет и уложить его вместе с другими вещами, уже собранными для поездки.

Ее не переставали преследовать странные мысли и загадочные вопросы. Если Арабелла Локсли умерла при родах, тогда кто же эта женщина, изображенная на этих двух портретах? Неужели она сама? А может быть, она действительно была когда-то Арабеллой, а теперь просто заново проживает ее жизнь? Все это казалось странным и загадочным, она не могла ответить ни на один вопрос. Единственное, она теперь знала наверняка: у ее деда был портрет, на котором она держала в руках незабудки, значит, это был холст, принадлежавший принцу Руперту. Ничего не понимающая и растерянная, Николь в тот же день отправилась к Эмеральду Дитчу, чтобы попытаться получить у него объяснения, а заодно и попрощаться с ним.

Но домик в лесу оказался пуст, ничто не говорило о том, что здесь кто-то живет. Правда, не было и следов борьбы, крутом царили чистота и порядок. Удивленная и немного испуганная, Николь поднялась наверх в спальню, желая убедиться в том, что там тоже никого нет. Она не обнаружила там ни карт, ни магического кристалла, ни тонкой деревянной дудочки. Значит, цыган забрал свои нехитрые пожитки и покинул хижину. Николь могла только гадать, что заставило его оставить такое безопасное место, но эти пустые стены ни о чем не могли рассказать, и, побыв в доме еще несколько минут, она села на лошадь и вернулась в Оксфорд.

В эту ночь к ней пришел СОН, которого она почти ждала, но на этот раз он сильно отличался от ее предыдущих снов. Начался он, правда, как всегда, в больничной палате, где лежало ее бедное тело. Но сейчас, посмотрев на себя несколько мгновений, Николь выскользнула из больницы и села в автобус, идущий в Холланд-Парк. Ее никто не видел, она простояла всю дорогу, опасаясь, что если сядет, то кто-нибудь окажется у нее на коленях.

Было совсем нетрудно – проскользнуть от автобусной остановки по тротуару до знакомого дома, и, подойдя к нему, она увидела, что дедушка дома, потому что из одного из окон, выполненных в великолепном георгианском стиле, лился яркий свет, и Николь смогла даже различить фигуру деда, сидевшего в своем любимом кресле и читавшего газету. Она позвонила, и, когда он открыл дверь, влетела в дом. Дед тоже не заметил ее, потому что выглянул наружу, раздраженно нахмурился, а потом закрыл дверь и вернулся в свое кресло.

Николь приблизилась к портрету с незабудками, который висел на прежнем месте, над камином, и вгляделась в такое знакомое лицо, написанное много лет назад. Портрет потемнел и потрескался, время сделало свое дело, но блистательно красивая Арабелла Аттвуд все так же улыбалась с холста, и маленькие тонкие пальчики одной руки все так же сжимали нежные цветы – символ «истинной любви».

– Дедушка, – произнесла Николь нормальным голосом, и так как после этого ничего не произошло, продолжила, – что случилось с принцем Рупертом?

Ее дед, этот старый красивый мужчина, неожиданно подпрыгнул и испуганно завертел головой. Убедившись, что в комнате никого нет, он произнес:

– Николь? – его голос дрожал от страха, ей стало его жаль.

– Не пугайся, пожалуйста, это всего лишь сон. Я просто очень захотела тебя увидеть, – сказала она, изо всех сил стараясь успокоить его.

Он не подошел к ней, а вместо этого пересек комнату и снял телефонную трубку. Когда он назвал номер, Николь поняла, что он звонит в больницу.

– Добрый вечер, сестра. Это Филипп Пагет. Извините, что беспокою вас, может, вы сочтете странным, но мне показалось, я только что мысленно разговаривал со своей внучкой, Николь Холл… Это та девушка, которая поступила к вам шесть месяцев назад… – его голос стал затихать, потом вдруг загремел, и последние слова: «шесть месяцев назад…» отдались эхом в голове Николь.

– Но я здесь уже два года! – закричала она. – Это просто невозможно! Почему время для моей души и для моего тела течет по-разному? Господи, почему так происходит?

Она проснулась, как всегда вся мокрая от пота, в страхе зовя деда и выкрикивая: «Почему только шесть месяцев?», пока ее голос не сорвался на хрип. И тут дверь спальни отворилась.

Чтобы Джоселин мог больше отдыхать, они спали в разных спальнях, но сейчас, несмотря на то, что он был очень слаб, муж нашел в себе силы дойти до ее комнаты. Он остановился в дверях, опираясь на косяк, лицо его было таким же белым, как надетая на нем ночная сорочка.

– Что случилось? – спросил он, и в его голосе послышались неподдельное беспокойство и страдание.

Николь выпрыгнула из постели и подбежала к нему, ее собственный страх растаял, теперь она беспокоилась только за мужа.

– Дорогой, тебе не нужно было вставать. Это был всего лишь один из моих глупых ночных кошмаров. Давай, я помогу тебе вернуться в свою комнату, – сказала она.

– Нет, – ответил он, и на мгновение его лицо озарила прежняя саркастическая улыбка. – Лихорадка прошла, и мне кажется, самое худшее позади. Я, вернее, мое жалкое подобие, очень хочет остаться с тобой.

– Для тебя или для твоего жалкого подобия, – прошептала Николь, – всегда найдется место в моей кровати.

С этими словами она подхватила его, подумав, что жалкое подобие – это скорее она, а он – вполне реальный и тяжелый мужчина.