22 апреля, 2023 год.

Она не любила такси. Это всегда оказывалась русская рулетка. Она предпочитала слушать музыку и молчать всю дорогу, разгребая новые сообщения и на автомате листая ленту новостей. Иногда везло, но чаще всего водитель оказывался из болтливых. В этот раз, видимо, сама вселенная была на её стороне, потому что водитель ни слова не сказал, даже когда заметил хлещущие из глаз слёзы. Добираться до пункта назначения было примерно полчаса. Где-то на пятой минуте таксист чуть опустил стекло и протянул ей пачку сигарет с зажигалкой. Он не мог знать наверняка, курит ли она. Бывают люди с такими лицами, к губам которых так и хочется приложить сигарету. В этот день у неё было именно такое лицо. И она, какое совпадение, курила.

Она с немой благодарностью посмотрела на водителя через зеркало дальнего вида, утерла слёзы и прикурила. Он заметил обручальное кольцо. Очень скромное, серебряное, без гравировок и камней. Когда по встречной полосе проехала машина и сверкнула фарами, белый свет залил её лицо, и за мгновение водитель также разглядел свежий лиловый синяк, переходящий со скулы на челюсть. Лицо у неё всё равно было красивое: очень тонкие черты, острый подбородок, восточный разрез глаз. Волосы выкрашены в кричаще-розовый цвет, пара маленьких колечек в каждой ноздре. Она курила и плакала, и рука, держащая сигарету, дрожала. Рука молодая, без пигментных пятен и морщин, а ещё очень маленькая, с торчащей косточкой у запястья.

Машина проехала и свет погас. Девушка снова спряталась в темноте, только огонёк сигареты давал понять, где находится её лицо. Доехали они в тишине.

Когда она скромно произнесла: «Спасибо большое», голос осип и сорвался. Ему очень захотелось сказать ей что-то. Когда ты полчаса проводишь наедине с плачущей девушкой, которая явно пережила что-то страшное, внутри всё дрожит и требует принять форму каких-то слов. Он не был сентиментален, и уж тем более не питал слабости к малолетним неформалкам. Но эти глаза, та благодарность, с которой она посмотрела на пачку сигарет! Так замёрзший на улице щенок смотрит на человека, который завернул его в плед и положил рядом с батареей.

Он резко развернулся и успел выпалить, пока она не хлопнула дверью:

– Теперь всё будет хорошо!

Девушка застыла на несколько секунд, глядя в пустоту. Глаза у неё были тёмные. Скорее всего, карие.

– Да, – шепнула она и улыбнулась, – теперь точно всё будет хорошо.

Было видно, как она сомневается, повторяя эти слова. Будто нарочно растягивая их, чтобы осознать значение. Но она улыбалась. Скорее на автомате, чем искренне. И улыбка была очень красивой. С такой улыбкой точно всё будет хорошо, – подумал про себя водитель, проводил пассажирку взглядом и уехал. Больше они никогда не встретились.

***

ЗА ДЕНЬ ДО ЭТОГО.

Однокомнатная квартира на одиннадцатом этаже. Ночь. В воздухе вместе с пылью витает тяжёлый запах хмеля. Вся квартира по периметру потолка обтянута светодиодной лентой. В ту ночь она горела зелёным. Кира лежала лицом к стене. Её укачивало рваными толчками взад-вперёд, иногда тыкая носом в шершавую обивку дивана. Сзади тяжело пыхтел Миша. Полчаса назад он приговорил двенадцатую бутылку «Амстелла» и чуть не заблевал всю постель. Перед тем, как лечь, Кира отвела его в ванную, побрызгала водой на лицо, подержала включённый душ над головой. Затем заботливо, трясущимися руками вытерла полотенцем его отросшие волосы. Когда закончила, Миша стиснул её в медвежьих объятиях. В этот момент она испытала невероятный прилив нежности, ведь, очевидно, он благодарил её за беспокойство и помощь. Но потом этот прилив перекрыло сосущее, накатывающее волнами чувство страха. И оно не проходило до сих пор.

Кира всегда соглашалась, даже если не хотела. Ей казалось, что так она помогает. Так они «мирятся». Мама с папой всегда делали так. Когда они ссорились, а вечером Кира ворочалась в попытках уснуть под стоны и вздохи, на следующий день они снова вели себя как самые счастливые люди на свете. Поэтому она сейчас тыкалась носом в спинку дивана. Она верила, что как только это закончится, и Миша уснёт, завтра солнце над их любовью снова взойдёт, и он обнимет также нежно, как обнимал, когда они только начали жить вместе. Но это не заканчивалось.

Они обсуждали детей. Кира представляла шустрого мальчугана с такими же пшеничными волосами, как у Мишы, и такими же светлыми длиннющими ресницами. Она бы не водила его на стрижки, чтобы волосы у него росли длинными, как у отца. Она видела, как наяву: она расчесывает каждую прядь и бережно вплетает её в колосок, а малыш сидит перед ней и нетерпеливо ёрзает на стульчике. Она видела его голубые глаза, напоминающие лёд на самом прозрачном в мире водоёме. Видела, как он хмурится. Так же, как Миша. Она всё это видела и, в целом, была готова через несколько лет подарить Мише этого малыша.

Когда Миша напивался, всегда поднимал эту тему. Говорил, что только ему решать, когда у него появятся дети – она не имеет права «диктовать свои правила». Кира отворачивалась и тихо плакала в подушку, а на утро Миша нежно обнимал её, и в глазах цвета Байкала не было ни одного намёка на воспоминания о минувшей ночи.

Миша вцепился пальцами ей в бёдра, так, чтобы она не смогла отстраниться, если вдруг надумает. Кира почувствовала что-то неладное и обернулась, чтобы поймать его взгляд.

– Что ты делаешь? – Прошептала она, готовясь к худшему.

– То, чего ты так хочешь. – Ответил он. В его глазах отчётливо пронеслись зелёные всполохи. Может, это была игра воображения и светодиодных лент, но Кире показалось, что в этот момент она смотрела в глаза самому дьяволу.

Толчки участились. «Процедура перемирия» становилась болезненной. Кира почувствовала, как внутри всё сжимается, протестует против всего, что сейчас происходит. Миша вжал её в обивку всем телом, так, что не пошевелиться.

– Остановись! – Крикнула Кира, осознавая, к чему всё идет, – прекрати, сейчас же!

Миша схватил её за волосы на затылке и ткнул лицом в подушку. Кира уже не кричала. Она понимала, что если начнёт, ей просто не хватит воздуха, чтобы дотерпеть до конца.

Конец наступил через каких-то две минуты, растянувшиеся в целую вечность. Миша отстранился, нашарил на прикроватной тумбочке сигарету и зажигалку и закурил. Он выдыхал дым в потолок, а Кира продолжала лежать лицом в подушку. Бёдра изнутри покрылись влагой. Сначала она подумала, что обмочилась от страха, но тут же отмела эту мысль. Она знала, что стекает у неё по бёдрам. Если бы её спросили, в какой момент она возненавидела Мишу, она бы сказала, что в этот. И даже не из-за того, что он сделал, нет. Из-за того, что он осквернил и запачкал мечты о том светловолосом мальчугане, которого она так хотела. Теперь голубые детские глаза потухли в её мыслях, и ничем не отличались от хмурого ноябрьского неба. Она больше не ждала его. Она его больше не хотела.

Миша затушил сигарету, наклонился к её уху и мокрым, пивным выдохом процедил: «Я сам распоряжаюсь своей жизнью», а потом плюнул ей в спину. Там была большая татуировка в виде трехглавой змеи, выползающей на пенистый морской берег. Татуировку сделал очень хороший друг, к которому Миша страшно ревновал. Хоть он ничего не говорил, но Кира знала, что он ненавидит её спину.

На следующий день Миша спозаранку уехал на работу. Он даже не заметил, что Кира осталась лежать в том же положении. За всю ночь она ни разу не пошевелилась, и не сомкнула глаз. Она дождалась, пока в замке повернётся ключ, поднялась с постели, и начала медленно и методично собирать свои вещи. Ходила из стороны в сторону, складывала одежду в огромные клетчатые сумки, набивала рюкзаки ванными принадлежностями, возвращала в коробки электрический чайник и настольную лампу, которые привезла с собой. Вся её жизнь поместилась в пару вокзальных баулов и один спортивный рюкзак. Сложности возникли только с плазменным телевизором, прикрученным к стене над диваном. Поначалу Кира думала оставить его. Ей хотелось, как можно быстрее покинуть это место. Но потом вспомнила, как заботливо отчим устанавливал этот же телевизор в её старой квартире, и каких денег он ему стоил. Сердце защемило, и Кира, вооружившись инструментами из Мишиного ящика, принялась за дело.