Чтобы остановить сумбурные эти мысли, – он чувствовал, как близко прижался к болезненному и суетному жару зарождающейся паники; это злило, заставляло сжимать непонятно на кого кулаки – Демьян нашарил в термосе шарик, и закинул его в рот. Поддавил снизу языком.
И тут же выплюнул.
Дрянной вкус давно пропавшего молока заставил его язык дёрнуться. Демьян крутанул вентиль крана. Прополоскал рот.
– Такое бывает, – сказала Асмира, продолжая возиться над кастрюлей. – Некоторые плохие. Лёд надо менять уже.
Демьян в какой-то прострации закинул ещё один шарик, потом взял с подоконника карабин, перехватил его поудобнее, и вышел в комнату.
Боров по-прежнему подбрасывал мягкую свою игрушку вверх, и ловко хватал. Улыбался. Похоже, он был счастлив.
– Наказать сотрудников, – сказал Демьян вслух. – Взять лабораторию. Продать информацию.
Вот его план. Коротко и ясно.
Отомстить и заработать.
Наказать и победить.
И поможет ему в этом…
Поможет ему вот этот неандерталец. Всё равно не человек уже. Овощ.
***
Я протискиваюсь – въехал кому-то локтем… нормально, пусть терпит – по бровке, пристраиваюсь в спину Борзова. Сейчас я четвёртый. Моя любимая позиция. За два круга до финиша подёргаю их немного. А на последнем – начну валить.
Ноги уже прилично подзабиты. Дышится пока нормально. Не рубит, хотя тяжело. Пульс… По ощущениям, запас ещё есть. Нормально. Нормально.
Следить имеет смысл только за Борзовым. За ним, и за Лёхой. Остальные – массовка.
Нет, здесь, конечно, любой может доставить неприятности. Если пустить всё на самотёк.
Но только не сегодня. Не сегодня. Я не дам никому помешать мне. Я готов. По максимуму.
Ничто… Никто меня не остановит. Никто.
Слишком важный день.
Самый важный за последние… сколько? девять лет? За всю карьеру. За всю жизнь.
Выиграю – отберусь на мир.
Получу контракт.
И смогу купить Золгенсму.
Золгенсму.
Ту самую таблетку в невозможные два миллиона долларов. Чтобы поставить, наконец, Альку на ноги.
Да. Приходится поработать ногами, чтобы подарить ноги дочери.
Другого варианта у меня нет.
Так и будет.
А если не выиграю…
Нет, даже думать про такое…
Не выиграю – продолжу сидеть в этой заднице: без денег, без контрактов, без известности.
Без перспектив.
И с Алькой… Которая молча смотрит снизу, и уже не спрашивает, за что ей такое, и почему. Большая стала. Большая. Умничка моя.
И даже не факт, что сидеть-то буду. Через два месяца на место главного тренера приходит этот урод… он не даст мне ничего сделать. Хоть гражданство меняй. Или в школу учителем физкультуры иди.
По дыханию понятно, что сосед скоро отвалится. Уже на этом круге, может быть.
Всё, что нужно сейчас – смотреть в спину Борзова. На его лопатки. Раз. Раз. Раз.
Нормально.
Шаг в шаг, ритмично: только ритм не даёт сдаться, он держит, гипнотизирует, вовлекает; ритму подчиняешься, заставляешь себя быть внутри него, потому что он тащит. Ритм – как скелет забега. Всё держится на нём. Тренировки, питание, экип, подводка – всего лишь прилагающееся к ритму мясо.
Всю дистанцию – за исключением финиша – нужно идти на ритме.
Это как танец. Танец горящих лёгких, деревянных ног и заволакивающей обзор тьмы.
Ну а потом.
Потом, когда уже умер. Когда каждый шаг и вдох – агония. Натуральная, разрывающая клетки тела агония.
Вот тогда нужно прибавить. Отключить страх. Отключить голову.
И ввалить на все. А потом – сверх этого. И добавить.
Я так и сделаю.
Все идут негативным сплитом: сейчас, на середине второй пятёрки уже подбирают десятую за десятой. Терпят.
Терпите. Не поможет. Я всё равно перетерплю.
Борзов обходит второго. Подтаскивает меня к Лёхе. Я цепко держусь за его спиной.
Очень.
Очень тяжело.
Только бы не накатило безразличие; это случается: когда ломаешься вдруг, внезапно. Ломаешься, отпускаешь ноги, идёшь, дышишь, размахиваешь руками. Упираешься в колени. Хватаешь воздух. Смотришь исподлобья в стремительно уходящие спины. Сердце колотит. Слёз нет. Отчаяния нет. Мыслей нет. Всё это придёт потом. Позже. А в этот момент – только тугое безмыслие, словно балансируешь на гребне бархана, и с правой стороны его рутинные тренировки, заботы, обязанности: то, что называется жизнью, а с левой смерть.
С левой – смерть.
Такое со мной было.
Больше не будет.
Спину Лёхи я знаю. Знаю её наизусть. Сразу могу сказать, сколько он ещё сможет терпеть. Мы с ним – сколько? Да вот эти девять лет. Так и бегаем.
И если я сегодня сделаю его… а я сделаю… То всё. Ему можно будет вешать шиповки на гвоздь. Девять лет насмарку. Без контрактов, без перспектив. И Светка уйдёт от него. Это точно. Она сама мне как-то сболтнула. Тогда, в тот раз. Когда мы… Да неважно.
Что ж.
Извини, брат.
Извини.
Твоё «хочу» против моего «надо».
Лёха начинает растаскивать: сделал ускорение, оторвался на полметра. Нет, не уйдёшь. Я знаю каждый твой шаг. Каждый вдох. Не выйдет.
Борзов надёжно повис за спиной у Лёхи, я – третий. Бежим плотно, шаг в шаг.
Ну, всё. Вираж. Прямая. Пошёл.
Выхожу на Борзова. Тот косится. Зубы его сжаты. Упирается. Нужно дотянуть до поворота и занять внутреннюю сторону дорожки.
Демонстративно улыбаюсь: я легко тебя сделаю, сил у меня полно, сдайся, сдайся. Не перетерпишь меня. Просто уйди мне за спину. Нет у тебя шансов. Нет. Сдайся.
Эта улыбка обходится мне дорого: плюс ещё один удар сердца в и так уже предельную частоту. Нормально, додержусь.
Длина шага сломалась, ноги бьют в настил чуть под другим углом: это всё отнимает лишние силы. Задирает пульс. Но не у меня одного.
Да. Получилось. Захожу в вираж по внутренней. Борзов касается меня. Шаг у него сбивается. Его проблемы.
Отлично. Терплю за спиной Лёхи, а потом, на прямой, ещё чуть клонюсь вперёд и начинаю давить. Хочется закрыть глаза.
Лёха предсказуемо прибавляет. Я пробую удержать этот темп, но ноги – уже не деревянные, уже каменные, мраморные – не способны это сделать. Грудь и горло, кажется, сейчас просто прожгут футболку.
Возвращаюсь перед виражом ему снова за спину. Терплю. Нормально. Всё пока нормально.
Нормально!
Даже хорошо. Раздёргал его немного. Ещё поднял ему пульс.
Пусть он слышит, что я тут. Пусть удирает. Как жертва. Пусть чувствует мой взгляд между лопаток.
Я сломаю ему технику. Его идеальную технику, на которую ездят посмотреть вживую тренера со всего мира. Снимают на видео. Включают в пособия.
Но техника – это не всё. Далеко не всё.
Он знает, для чего я бегу. Знает.
Каждый из нас тут – за себя.
А я ещё и за Альку.
Звенит колокол: последний круг.
Сразу после гонга Лёха начинает уходить вперёд. Я чуть не отпустил его; тянусь. Снова сажусь в спину.
Терплю.
Мне видно, как помаленьку монотонные его, отточенные движения начинают разваливаться: здесь шаг на полсантиметра короче, чем следовало бы, здесь рука идёт не так плавно, как раньше; а вот и слишком сильный наклон… хорошо, хорошо, сейчас.
Сейчас я его сожру.
Жду последний вираж и выныриваю из-за спины.
Ухожу. Он остановился. Не цепляется. Всё, не может. Не тянет. Сдался.
Сдохни! Сдохни!
Сдохните все!
Они где-то там, за спиной: неудачники, слабаки. Плетутся по моим следам. Вторые. Последние.
Всё.
Всё.
Вижу камеры видеофиксации.
Черта. Нужно пересечь черту. Я должен пересечь вот эту черту.
Всего лишь.
И всё.
Я – победитель. Я уделал их. Всех. Всех и каждого. Перетерпел. Передышал. Так. Вот так вот, ясно?
Ясно?
Я – первый.
Я раскидываю руки. Лечу. Лечу! Десять шагов. Восемь. Да! Это будет эпичное фото: я на финишной ленте, с руками, а позади, моим фоном, в размытом блюре профессиональной камеры – все они. Массовка на моём забеге.
Нужно просто докатить на инерции. Всё.
