– Да я интернет, – сказал Демьян.

– Я тебе дам тырнет! – громко закричала старуха, замахнулась, а потом стала колотить в ближайшую к ней дверь. – Людок! Людок! Открывай! Звони Петровичу!

– Не надо Петровичу, – сказал Демьян и обогнул возможно дальней дугой старуху. Она продолжала колотить. – Я иду уже.

– Вот и иди! – крикнула она. – Обколются и ходют!

Демьян, тщательно выбирая места, куда поставить ногу, спустился по ледяным ступенькам на первый этаж. С надеждой прислушался.

Но надежда не оправдалась.

Медленно, торжественно, монументально, как в трейлере боксёрского матча, из-за лестницы появились две старухи, одинаковые с лица: руки они – одна в шубе, вторая в истёртом до призрачности халате – скрестили, и смотрели одним на двоих взглядом. Презрительным, с гонором.

Твари такие.

– Ну! – сказала та, что в халате.

Демьян вздохнул, нажал на кнопку, дверь запищала.

А потом захлопнулась.

Уже за ним.

Ему открылось тусклое утро: мерцающий искусственный свет уставшего фонаря, протоптанные в разных направлениях тропинки, вросшие в сугробы машины.

Пятачок перед подъездом был припорошён вчерашним снегом и сегодняшней шелухой от семечек, укрывшей расплющенные бычки. Где-то наверху, за спиной, хлопнула дверь, там невнятно заговорили, пошагали, и Демьян решился. Большими скачками, стараясь никуда не вляпаться, он понёсся к следующему подъезду. Подёргал дверь. Закрыто. Побежал дальше.

Ноги горели, лёгкую лабораторную пижаму насквозь продувал ветер. Сильно хотелось в туалет.

Впереди образовались люди: это была женщина, она вела закутанную по самую макушку девочку. Демьян развернулся. Делая вид, что вышел на пробежку, художественной поступью он рванул назад. К дороге, к гудкам и шуму.

Пробежал мимо тётки в сером платке, – та сопроводила его долгим взглядом, а напоследок плюнула в спину – и остановился перед дорогой. Здесь нашлось безжалостно разделанное голенище от войлочного валенка. Демьян поднял ворсистый этот кусок, отряхнул, подул, – воздух тут же обращался в пар – и встал на него пятками; ноги уже почти ничего не чувствовали. Несколько человек суетливой утренней походкой, мало обращая внимания на окружающее, прошагали рядом.

Стоять на месте было тяжело. Ступни побелели, мочевой пузырь шевелился остро и больно. Демьян помялся, зажимаясь, а затем поскакал вдоль дороги, плохо понимая, что вокруг него.

Пробежал мимо остановки, не глядя ни на чёрную шевелящуюся толпу, ни на размазанные огни автобусов; далее обнаружились мусорные баки, а за ними – «Пятёрочка». Демьян свернул за угол.

Здесь тёмным пятном выделялась из заснеженного фона рампа для разгрузки, подъезд к ней был расчищен; Демьян пробрался между сугробом и утопленной в окурках мусоркой, оттянул штаны и направил струю подальше в снег, но через пару секунд остановился.

Засмеялся.

Засмеялся хрипло и громко. Самозабвенно, взахлёб.

Поднял голову вверх: серое утреннее небо над ним было исчерчено патиной тонких веток, а выше, там, над ветками, кометами проносились в разные стороны воробьи: свободные, говорливые, лёгкие.

Демьян задрал штанину. Подставил ногу.

Струя покатилась вниз, ногу окутал пар; Демьян вытянул вторую.

Покрутил ступнёй. Осторожно пошевелил пальцами.

Хохот не отпускал.

Горячий поток щекотно и мягко обвивал его ноги, одну за другой.

Грел. Оживлял.

Демьян снова поменял ногу.

Он чувствовал, как трясётся его спина, как спазмами сводит горло, как лёгким хочется, чтобы продолжать смех, жадно хватать колючий воздух. В голове было легко, и поэтому всё, что он делал, – не по правилам – получалось правильно.

Ноги постепенно начали приобретать нормальный цвет.

– Чё ржём?

Демьян обернулся. С рампы на него смотрел мужик в сером фартуке. В пальцах у него была сигарета. Мужик ударил спичкой о коробок, взял огонь в кокон ладоней, склонился, втянул в себя дым, задержал его внутри, закрыл глаза, а потом через уголок губ выдул наружу.

– Да я тут, – сказал Демьян.

– Вижу. Другого места не нашлось?

– Это… Холодно. Я без обуви.

– Морж?

– Чего?

– Продал, что ли? Ты ещё почку продай.

– Да не. Я это. Ваш я. В «Пятёрочке» тоже.

– Бывает, – равнодушно сказал мужик и щелчком запулил спичку в космос.

За спиной у него, в тёмном зеве подсобки, видны были стеллажи, уставленные коробками.

– Есть что-нибудь из еды? – спросил Демьян. – Пожалуйста.

– Вали давай.

– Дай хотя бы шоколадку.

– Вали, сказал.

– Я не ел уже давно.

– Бывает. Иди отсюда. Щас охрану позову.

– Есть что-нибудь человеческое у тебя? Видишь же! Я тут окоченею! Вот лягу, и все! Сдохну! На твоей совести!

Мужик не ответил. Он стоял, задумчиво глядел в шевелящиеся ветви и, придерживая окурок двумя пальцами, сильно и часто всасывал дым.

– Если бы не аутсайдер, – Демьян отвернулся и стал смотреть на усыпанный шелухой снег. Говорил он вполголоса, для себя словно. – Не надо было ставить на него. Но там кэф такой… Рискнул. Да! А что? Если не рисковать, то и не получишь ничего! Никогда! И потом эти… Ботаны эти… А сейчас психичка. Песни поёт… Без лица. Она… Дай хоть что-нибудь, а? Хоть кусок хлеба? Всегда ведь есть что-то.

– В последний раз тебе говорю, – ответил мужик. – Ох. Ра. На.

– Я могу работать, – сказал Демьян. – Перенести что-нибудь. Разгрузить. Что нужно. Всё сделаю. Просто скажи. Перетаскаю. Инвентаризацию могу.

– Да ты достал уже, – сказал мужик.

– Или поменяемся, – осенило вдруг Демьяна. – У меня…

– Нет у тебя ничего, – сказал мужик. – Вали отсюда.

– Нет, есть, – запальчиво возразил Демьян. – У меня есть! Карабин! Сайга двенадцать! Рабочий! И два патрона есть! А? Я карабин, а ты еды? С патронами! Давай?

Мужик мрачно посмотрел на Демьяна, ткнул окурок в стену, бросил его вниз, и скрылся у себя в сумраке.

Демьян, будто бы им вдруг двинула неизвестная сила, шустро забрался на рампу, и лунатически вошёл внутрь. Осмотрелся. Сунул руку за ящики, потянулся пальцами. Пошарил. Натолкнулся на гладкое и прохладное. Уцепил. Вытащил в два приёма шоколадки и банку энергетика. Прижал к животу.

– Этот? – услышал он близкий голос. – Ну-ка положи.

Грузчик вернулся и теперь смотрел на него вместе с жирдяем; в руках жирдяя была резиновая палка.

Демьян взглянул на шоколадку.

Вязкая апатия коснулась вдруг его ватным бесчувствием; обессилела, высосала часть жизни. Иногда такое случается в бою. Просто останавливаешься, опускаешь перчатки: что я здесь делаю, зачем всё это? И принимаешь удар одни за другим. Падаешь. Лежишь, закрыв глаза.

Он осторожно поставил добычу на полку. Показал ладони.

– Твоё? – повернулся охранник к грузчику, тот с некоторым усилием помотал головой. – Опять неучтёнка. Ну-ка, иди сюда. Подойди, сказал. Бомжатина.

Демьян отступил на свет улицы, стараясь не поворачиваться к жирдяю спиной. Спрыгнул с рампы.

– Я в «Пятёрочке», – сказал Демьян, стараясь, чтобы голос его предательски не оборвался посередине фразы. – Я не бомжатина…

– Ты поговори, – сказал жирдяй.

– Они такое умеют… Без лиц ходят… И поднимать могут сколько хотят. Если я узнаю… – Демьян почувствовал, как жизнь его снова возвращается, наполняет теплом и смыслом, будто его сняли с паузы, тормозившей отчего-то мысли и движения. – Когда я узнаю… Не обижайся тогда! Ясно? Приду к тебе! Приду! Это щас я! А потом будет по-моему!

– Да он шизанутый, – сказал жирдяй мужику, и хлёстко ударил палкой по стене. – Считаю до трёх, понял? Раз. Два.

Демьян заплакал: вдруг, сразу; слёзы неконтролируемо потекли по щекам. Плакал он беззвучно. Не опуская голову. Он стоял и смотрел в лица этих людей, и не видел их. Вместо лиц были только размытые пятна.

Размытые пятна.

Не сдаваться!

Не сдаваться!

Не опускать перчатки!

Не вышло тут – не страшно. Он не даст себе скрючиться здесь, на неухоженных этих улицах, в подворотнях.