– Отец, ответь мне еще на один вопрос.

– Спрашивай!

– Когда ты потерял пальцы на левой руке?

Тимофей Егорович нахмурился, он даже не пытался скрыть, что вопрос ему неприятен. Сын невольно затронул одну из самых чувствительных струн его души, которая болезненно зазвенела.

– Мулла тебе велел о пальце спросить?

Александр не стал лукавить:

– Да.

– Ты мне можешь сделать одолжение?

– Для тебя все, что угодно, отец.

– Я хочу поговорить с Муллой. Устрой мне встречу с ним.

– Понимаю… Сделаю!

Тимофей Егорович Беспалый проработал в Печорской колонии без малого пятнадцать лет. При нем строились новые бараки, вышки, ограда, при нем зона превратилась в крепкую цитадель, способную выдержать многомесячную осаду. На ее территории ему были знакомы каждый столб, каждая доска, даже колючая проволока была протянута в том месте, где он указал. Беспалый-старший никогда не думал, что ему придется входить в зону в качестве посетителя.

– Пойдем ко мне в кабинет. Там ты почувствуешь себя увереннее. – Александр повел отца по длинному коридору, по которому гулко раскатывалось эхо шагов. – Насколько мне известно, это был и твой кабинет. – Он распахнул перед Тимофеем Егоровичем тяжелую металлическую дверь.

Беспалый-старший на мгновение остановился на пороге.

– Нет… Мой кабинет находился через комнату, – отозвался он каким-то глухим голосом.

Но и это помещение ему было хорошо знакомо. Три года подряд он являлся сюда каждый месяц в первый понедельник. Садился за стол и терпеливо дожидался, когда из коридора смертников приведут очередного заключенного.

Ждать приходилось, как правило, недолго: ровно в двенадцать часов дверь открывалась, и в сопровождении трех сверхсрочников и офицера сюда приводили «полосатика». Тимофей Егорович был палачом и приводил в исполнение смертные приговоры. Его всегда поражало, что смертники уходили покорно, без борьбы. Только через много лет он осознал, что в этом не было ничего странного. Каждый из них уже давно смирился с грядущей вечностью и исполнение приговора воспринимал как освобождение.

…Последний свой выстрел Тимофей Егорович помнил так отчетливо, как будто он был произведен не много лет назад, а вчерашним вечером. По случаю предстоящего увольнения он тогда облачился в парадную форму и прикрутил ордена на парадный китель.

Смертников в его колонию привозили со всего Союза. Среди заключенных она пользовалась дурной славой. И прежде чем переступить порог казенного заведения, кто-то трижды крестился, а кто-то тихо читал молитву, стараясь уберечься от беды. Некоторым это помогало.

Смертники занимали длинную вереницу камер в подвале административного корпуса, где всегда царила неестественная глухая тишина. Присутствие близкой смерти действовало на всех угнетающе, и даже контролеры, которые, казалось, должны были бы привыкнуть к еженедельным казням, общались между собой вполголоса.

Тимофей Беспалый три года совмещал обязанности начальника лагеря и палача.

До него приговоры приводил в исполнение двадцатисемилетний старшина, который уже на четвертый год службы возомнил себя карающей божьей десницей и не всегда здоровался даже с начальником лагеря. За кружкой пива он любил рассказывать о последних откровениях обреченных. Однажды, крепко перепившись, старшина принялся палить по воронам, что темной тучей летали над караульными вышками. Ему, видите ли, показалось, что это души убиенных, вознамерившиеся преследовать его.

О второй должности Беспалова знал весьма ограниченный круг лиц, с каждого из них была взята подписка о неразглашении государственной тайны. Даже супруга Беспалого, тихая сердечная женщина, не подозревала, по какой причине ее муж, задерживаясь по понедельникам на службе, домой является таким усталым и едва ли не с порога выпивает полный стакан водки.

Возможно, Тимофей Егорович сумел бы отвертеться от смежной «профессии», не вмешайся в это дело замполит, который cчитал, что подобное задание есть высшее доверие партии и настоящий партиец не вправе отказываться от него.

Тимофей Егорович по возможности старался не встречаться заранее со своими клиентами, даже не всегда прочитывал их дела, но непременно перед каждой акцией выпивал для поддержания духа рюмку водки.

В тот день Беспалый тоже не пожелал изменить установившейся традиции и из тяжелого граненого графина налил себе против обыкновения полный стакан. Он посмотрел на часы: через шесть минут должны были привести смертника. На столе лежала толстая папка с его делом, однако знакомиться с «послужным списком» приговоренного Тимофею Егоровичу не хотелось. Беспалый слышал о том, что другие исполнители сознательно прочитывают дела приговоренных, чтобы разжечь в своей душе ненависть. Беспалый не нуждался в этом: он знал, что за каждым из смертников всегда тянется длинный шлейф кровавых преступлений и что сам он всего лишь карающая десница судьбы, которая должна поставить крест на никчемной жизни осужденного.

Тимофей Егорович выпил. Закусывать хмельное зелье не стал – взял с тарелки тоненький ломтик солененького огурчика и громко вдохнул в себя ядреный дух. Потом выдвинул ящик стола, в котором лежал черный с полированной рукоятью «макаров», и стал ждать.

Через несколько минут дверь отворилась, и охранники ввели в комнату пожилого худощавого мужчину. Черты его лица показались Беспалому знакомыми, а когда тот заговорил, полковник понял, что перед ним был не кто иной, как старый знакомый – вор-рецидивист Шельма.

– Здравствуй, гражданин начальник! Неужели не признал бывшего кореша?

Настоящее имя Шельмы было Афанасий, фамилия – Степанов. Он, как и Беспалый, тоже был из беспризорников и тоже когда-то состоял в кодле Муллы, которая потрошила карманы граждан на толкучках и рынках. Афанасий был старше Беспалого на два года и, прежде чем они познакомились, уже успел отсидеть шесть месяцев в колонии, где сошелся с матерыми уркаганами и перенял у них многие секреты воровского ремесла. Шельма был удачлив, как воровской бог, и хитроумен, как голодная лисица. Собственно, за это он и получил свое погоняло. Отчаянности ему было тоже не занимать, он тырил не только засаленные потертые кошельки с мелочью, но и золотишко в ювелирных магазинах. С Шельмой всегда было легко, он умел не унывать, знал огромное количество блатных песен и частенько в развлечение себе и на потеху базарной толпе исполнял под гитару воровской репертуар. А Мулла и Тишка, не теряя между тем времени, собирали в карманах зевак, ошарашенных звонкоголосым пением безымянного артиста, легкие рублики.

Вот такой существовал у них подряд.

– Шельма? – удивился Тимофей Егорович.

– А то кто же? Вижу, что не сразу меня признал. А я ведь чувствовал, что нам еще придется встретиться. Вот, значит, как свидеться довелось.

– Капитонов! – обратился Беспалый к старшему караула. – Выведи свою команду.

– Товарищ полковник… так это же… не положено по инструкции. Приговор…

– Я кому сказал – выйди вон! – Кулак полковника грозно стукнул по столу.

Старший лейтенант Капитонов никогда не видел начальника колонии таким рассерженным. Даже во время прошлогоднего бунта зэков он казался куда более сдержанным.

– Есть! – Капитонов пожал плечами и вышел, увлекая за собой в открытую дверь подчиненных.

– Встретились… Жаль, что таким образом. За что же тебя под вышак подвели? Ведь ты же вор, а не мокрушник.

– А ты что, Тимошка, дело мое не читал? – сощурился Шельма.

– Признаюсь, не читал, – сказал Беспалый, усмехнувшись, добавил: – Чтобы потом не жалеть, в кого стрелять придется.

– Хм… Так, стало быть, ты – палач?

– Да.

– Ты меня как – сразу пришьешь или все-таки стульчик предложишь? – невесело съехидничал вор.

– Садись, – Беспалый показал на единственный стул, стоявший у стены.

– Ну, спасибо! Ты всегда был гостеприимным. – Шельма охотно опустился на привинченный стул. – Спрашиваешь, за что под вышку попал? У государства стибрил больше, чем нужно. А оно такие шалости не прощает.