– Именем Отца, и Сына, и Святого Духа…

Он крестит Кригова, потом идет нетвердо вдоль всего ряда и гундосым голосом человека, который себя не может услышать, выговаривает это.

На лице его странное выражение. Судорога. Не такого, наверное, ждут от него сейчас казаки, которым отсюда ехать за мост. Которые не знают еще, с чем они там сейчас встретятся.

Егора опять подмывает слезть с подоконника и все им рассказать. И вдруг он соображает: а ведь этот самый отец Даниил знает про то, что ждет экспедицию за мостом, не в пример больше него. Трупы на мосту он наверняка видел. А может быть… У Егора на загривке подшерсток поднимается… А может быть, он видел, как все эти люди умирали. И знает, от чего они бежали.

– Именем Отца, и Сына, и Святого духа…

Идет себе, бубнит – и ничем не выдаст себя.

Сердце у Егора ускоряется. Что-то тут не то, не то творится. Нехорошее.

Глухой осеняет последнего в строю крестным знамением, но не отходит от людей. Атаман, который собирался уже командовать погрузку, с почтением ждет.

Отец Даниил, глядя в землю, говорит:

– Знайте, что праведные спасутся, а грешным туда и дорога. Несите крест впереди себя, молитесь денно и нощно. Молитеся священномученику Киприану, дабы оборонил вас от бесов. Молитеся своими словами, которые от сердца идут. Святой Киприане услышит вас, как меня услышал. Все. Езжайте. Помилуй нас всех Господь, коли не оставил Он еще наш мир.

Казаки от такого благословения пытаются отшутиться – но потихоньку. Надевают фуражки, начинают рассаживаться по дрезинам. Раскашливаются моторы, закуривается вкусный сизый дымок.

Еще не поздно соскочить с подоконника.

Мишель делает шаг к атаману, тот шлет ей воздушный поцелуй, не таясь.

Караульные на воротах тянут створы в разные стороны, и дрезины трогаются с места.

Но тут вылетает на их пути высокая худая фигура, раскидывает руки и перегораживает казакам дорогу.

– Нет! Не поедете! Не пущу! Не пущу!

Мать.

Рулевой первой дрезины, уже набравшей ход, еле успевает затормозить: Егорова мать стоит на рельсах твердо, не шелохнется. Кажется, ей неважно, собьют ее или нет.

Кригов оборачивается к Полкану.

– Это как понимать?

Полкан, красный как рак, идет к Тамаре, берет ее за руку. Она вырывается. На мужа даже слов не расходует, обращается сразу к Кригову:

– Вам нельзя туда! Разворачивайтесь. Езжайте к себе в Москву. Куда хотите, а туда нельзя!

– Вот так-так! – Кригов спешивается. – Это почему же?

– Зло там. На том берегу. Спит, ждет, чтобы его разбудили. Вам кажется, у нас тут мирная жизнь, да? Спокойная? Это потому что мы тише воды, ниже травы сидим. Оно не замечает нас, вот поэтому. Ему нас через реку не видно. А вы хотите к нему прямо в пасть.

Полкан снова берет жену под локоть. Святой отец наблюдает за Егоровой матерью, наморщив лоб, хочет понять, какого лешего тут творится.

– Пойдем, Тамара. Не позорь перед людьми. Нагадала она тут на кофейной гуще и будет еще…

– Уйди! Сам трусишь – дай я скажу!

Она отталкивает его. Не глядит на него, не хочет на него глядеть. А смотрит на отца Даниила:

– Что вы их благословляете, батюшка? На что? На погибель! Вы, может, не знаете, потому что вам видеть не дано, хоть вы и праведник. А я, хоть и грешница, вижу! Тьму вижу. Вижу, что на том берегу не важно уже будет, кто грешен, а кто праведен. Никто там не спасется. Всех до единого сожрут и сюда поползут. Там как паук на паутине спит, ждет, откуда за ниточку потянут. Сами погибнете и на нас навлечете! Уезжайте в свою Москву, не трогайте его!

– Тамара! Прекрати!

Полкан в бешенстве, весь пунцовый. Отец Даниил тоже нахмурился, будто понял, когда к нему обращались. Кригов поднимает руку. Говорит насмешливо:

– А что, Тамара… Откуда разведданные-то? И что за зло?

Тамара смотрит в него исподлобья.

– Видела я. Показали мне. Не знаю что… Чувствую беду.

– Здрасте-приехали. А вы и не говорили, Сергей Петрович, что у вас супруга – экстрасенс.

Казаки начинают пересмеиваться. Отец Даниил морщит лоб, пытается понять, о чем ругаются.

– Видения были.

– Сны то есть. Черная собака, пауки… Так? Что там еще?

Егор глаз не сводит с матери. Он тоже привык потешаться на ее тревожными видениями. Но сейчас – он знает – мать чует правду. Не видит, но чует. Зло.

– А я расскажу.

– Тамара! Все, хватит. Пойдем. Хватит! – рычит Полкан.

– Нет, что уж. Давайте. Мы послушаем, – ухмыляется Кригов.

Люди вокруг шушукаются, но никто не вмешивается: дела семейные. К тому же кое-кто тут, может, и за Тамару.

– Видела, туман над рекой развеялся! И через реку видела вас всех, атаман! Видела на части разорванных! Видела, как волки твоих солдатиков глодали! Видела себя – на костре! Видела своего сына! Голова вся в крови, из ушей идет!

Полкан своей кабаньей силищей перебарывает ее, тащит к дому.

– Хватит!!!

– Оставьте ее вы, Сергей Петрович.

Кригов забирается обратно на свою дрезину. Осматривает с нее собравшихся. Поправляет фуражку. Начинает так:

– Есть вера, а есть суеверия. Вера у меня в Христа и в то, что Он нас от всех бед защитит. Дело наше правое, и на дело это нас благословили, и не только сейчас. А суеверий у меня нет. Мы раньше на югах стояли, в диких землях. Там у людей глаз злой, что ни старая карга, то ведьма. И пообломали они о нас там зубы, эти их ведьмы, я вам доложу. Вот мы здесь, а их не видать что-то.

Тамара рвется из Полкановых объятий:

– Я не проклинала тебя, идиот ты несчастный! Я предупреждаю тебя!

– И предупреждать меня без надобности. Вы что, думаете, мы на курорт собрались? Я за дело, за Родину готов в любую секунду умереть. И каждый из моих бойцов готов – тут все добровольцы. Потому что, чтобы вернуть нашей Отчизне все ее земли, надо быть готовым на все. Сейчас – сейчас! – настало время собрать все по кусочкам. И это время скоро выйдет, потому что если мы не подберем, другие подберут. Великая страна была, от одного края земли до другого! Потому что те, кто ее создавал, за реки и за мосты уходили без страха. Потому что те, кто ее оборонял, костьми в землю ложились, чтобы сохранить ее для нас! Величайшая в мире была страна, потому что наши отцы думали о нас, а не о себе. О нас! Это дело огромней, чем одна моя или ваша жизнь. Что, думаешь, мне сдохнуть страшно? По-любому же умирать! А волками – вон, сосунка своего пугай.

Егор, спрыгнувший уже с подоконника, делает шаг назад, от окна. Ему кажется, что сейчас каждый человек внизу – и в толпе, и на дрезинах – начнет искать его глазами. Но никто не ищет, все смотрят в рот Кригову. Людей его речь пришибла. Казаки на дрезинах вытянулись во фрунт. А Кригов набрал воздуха и силы, кулаком небо молотит, заколачивает в него слова:

– Но мы еще, перед тем как погибнуть, увидим, как наша Родина встает с колен. И вы это увидите! За нашим отрядом придут новые! Мы что? Там такие силы собираются, которые любого врага сметут! Мы от вас границу отодвинем! Будет не по Волге проходить, а по Каме, а потом по Енисею, а потом и по Амуру. Это все – наше по праву. Нашими дедами и прадедами сполна оплаченное. И если мы не пойдем и не возьмем это, значит, они все – все, слышите? – все зря жили и зря погибали! Значит, нам и осталось, что только выродиться и сгинуть! Значит, бабские суеверия да цыганский сглаз нам – самое то, самое правильное для нас пророчество! А не то, что нам Патриарх предрек! А предрек он, что еще на нашем веку быть Московии снова огромной, единой, грозной и что зваться ей снова как раньше – великой Россией!

Тут кто-то из казаков как закричит, а другие за ним:

– Слава России! Слава России! Слава России!

И Кригов тоже, обведя всех таким взглядом, что до кишок прожигает, тоже за ними:

– Слава России! Открывай ворота! Братцы, запевай! Про-щай, девчооооонка! Пройдут дожди! Солдат вернеееоотся! Ты только жди!