Долго и мучительно Нора думала, что делать… Как помочь ему? Мать… Она добрая… Она его простит. Не сейчас, конечно. Кто может их соединить? Только она, Нора! Больше некому. Отец побит и исцарапан. Худ – не узнать. Вряд ли ему хорошо с той женщиной. Еще не зная ее, Нора уже ненавидела. За отца. За мать.
Единственное, что пришло ей в голову – нужно уговорить отца пожить одному, без той женщины. Нора уже представляла, что будет готовить отцу еду. А потом, быть может, ей удастся уговорить мать… Отец поправится, его никто не будет бить и обижать… Так ей виделось.
План этот Нора сразу же начала приводить в исполнение. Позвонила отцу. Попросила о встрече в субботу, в квартире дедушки. Отец сказал: «В десять». Нора согласилась. Конечно, это было рано. Из ее подмосковного города до квартиры дедушки было ровно три часа езды в электричках. Встала – ни свет, ни заря. В четыре утра, чтобы успеть приготовить отцу еду. Пожарила мясо, заправила борщ. Первое – в термос. Мясо – в судок. Долго тряслась в двух электричках. Судки грели ей колени. Знакомой до боли с детства дорожкой шла от станции до дедушкиного дома. Каждый поворот, каждый дом – будто старые друзья. Вот ее любимые качели. Они огромные, у них мощный размах. Ах, как летели навстречу высокие, шумливые тополя! После дождя от них особый, какой-то клейкий и терпкий запах… Было лето. Лето – всегда здесь. Бабушкины пельмени и клубника на завтрак – на табуретке. Потому что по телевизору идет ее любимый фильм «Кортик» по роману Рыбакова. Нора шла, и детство шло вместе с ней, за плечами. Зимой, как сейчас, каждую субботу и воскресенье – сюда… Знакомые порожки. Каждая выбоина в них. Вот здесь, перед домом стоял гроб бабушки. Норе тогда стало плохо.
Первый этаж. Высокие окна. Сердце билось взволнованно. Тренькнул родной звонок. Сколько раз вот так же в детстве он радостно звонил… Даже сейчас ей показалось, что бабушка откроет дверь. Со страхом отогнала эту мысль.
Открыл отец. С первого мгновения Нора поняла: что-то не так. Что-то неузнаваемое, чужое было в нем. Неестественное. Так манекена пугаешься на улице. В каждом жесте, приветствии – фальшь, игра. Будто не он это, не ее отец. Вскоре Нора поняла, почему. Из кухни вышла невысокая темноволосая женщина. Разглядывала ее, Нору, как купец товар. Молчала. Ждала, что Нора поздоровается?! Ужас охватил ее. Руки сразу оттянули тяжелые судки с едой. Сердце билось в горле. Она же просила отца быть одному! Зачем он привел ее?! «Валентина Ивановна» – представил отец свою жену. «Рогова Валентина Ивановна» – поправила она, назвав фамилию отца и ее, Норы. Их фамилию. «Проходи» – снисходительно сказала жена отца. – «Чай сделаю. С травами. Тебе понравится». И пошла по коридору прочь. Нора смотрела ей вслед и не верила глазам, до такой степени она была похожа со спины на ее умершую бабушку, мать отца. Та же фигура, рост, тот же цвет волос, даже походка, даже легкий наклон тела … Вот так же бабушка шла этим коридором… Будто в глазах стояла.
«Чай? С травами?!» – думала Нора. – «С какими травами?!».
Всякой нечисти развелось тогда много. Как всегда, когда народу открывают глаза, когда он рождается к духовной жизни, но, как дитя, еще не понимает, что хорошо, а что плохо, как в любой переходный период. Модный колдун предлагал достижение любых целей с помощью дьявольских амулетов, огромное количество экстрасенсов, магов всех мастей, знахарей, гадалок и ведьм вышли на рынок труда.
«Чай с травами! Час от часу не легче!» – думала Нора. Женщина вернулась. Пока ее не было, и мысли вихрем неслись в голове Норы, она пыталась оставить отцу приготовленную собственноручно еду. Он отказывался.
«Так что?!» – властно спросила женщина.
«Нет» – тихо, но твердо сказала Нора. «Не буду пить ваш чай с травами. Зачем вы с отцом пришли? Я только его просила».
«Я – его законная жена! А вот кто ты?! Хочешь, я тебе отвечу?! Ты – недоразумение! Тебя вообще не должно было на свете быть!!!»
Нора густо покраснела, будто ее ударили хлыстом по лицу. Она беспомощно посмотрела на отца. Тот молчал. Молчал. Молчал. «Что это значит?!!» – прыгали непослушные, сумасшедшие мысли. «Недоразумение»?! Зачем она вообще живет на земле?!» Нора не знала, что ответить женщине. Просто не знала. Она не умела ругаться. Никто ее не учил. Скромная и застенчивая, просто стояла и смотрела на жестокую женщину. Отец молчал, молчал, молчал. Сумки оттягивали онемевшие вдруг руки. В голове Норы стучал вопрос: почему отец не заступается за нее. Почему? Он должен был сказать: «Нет. Ты неправильно говоришь. Это неправда. Чушь. Глупости». Но он молчал. Женщина развернулась и ушла на кухню. «Артур, ты идешь? Чай остынет» – отец невольно дернулся за ней. Нора стояла. Сумки стали вовсе невыносимыми. И неуместными. И вся она – тоже неуместная. Так и не прошла дальше коридора. А там, где-то там, в комнатах, карта мира на стене, старое бабушкино зеркало, ее швейная машинка, огромный письменный стол со скрипучими ящиками, глупые фарфоровые безделушки, репродукция картины Шишкина «Рожь»… старый, любимый дом…
Нора повернулась и вышла из него. Навсегда. Вместе с сумками. Чтобы никогда уже не вернуться.
Слезы градом катились по горячему лицу. Слезы – всю дорогу. Как дошла до станции – не помнила. Едва различала дорогу. В электричках плакала, стоя в тамбурах. Прислонялась пылающим лбом к стучащим замерзшим окнам. На нее, наверное, смотрели люди. Она не видела. Нестерпимая мука разрывала сердце – потому что только так умирает любовь. И жгучая обида. «Недоразумение!» За что?! Разве можно человеку говорить такие слова? Тем более юному человеку?! Как же так – отец – не заступился… Отец – заступился бы. Значит, думает так же, как его женщина? К концу третьего часа слез, почти добравшись до дома, обессиленная, остановилась в проходе между домами. Тут всегда был ветер. Леденящий щеки. Сильный ветер. Он терзал полы ее зимнего пальто, пробирая до костей. Нора ощутила странную пустоту под сердцем. Перестала плакать.
И вдруг поняла, что теперь у нее нет отца. Хотя он, бывший им, жив.
Дома вылила скисший борщ и неизвестно как умудрившееся испортиться мясо. Вымыла судки.
Близился ее день рождения. Нора очень любила это время в природе, когда весны еще нет, но она – будто просачивается исподволь сквозь отяжелевший наст, падает искрами с сосулек, голубеет вдруг развеянным небом… И льется особым, солнечным, зимним еще теплом…
Вскоре она узнала, что квартиру дедушки и бабушки отец отдал старшей дочери новой жены, выписавшись из нее.
Не сказать, что Нора расстроилась. Приняла, как должное. Ведь это не ее отец…
Она пригласила Артура на свой день рождения. Его одного. Потому что мечтала побыть с ним, только с ним. Им было всегда интересно вдвоем. Нора твердо обещала себе, что ничего не будет рассказывать про отца, про то, что до сих пор терзало ее и не покидало мыслей…
Артур явился нарядный, надушенный и сияющий. С цветами. Нора умилилась его праздничным видом. Чмокнула его в губы. Стол мама собрала замечательный. Разумеется, Нора помогала ей. Цветы его еще больше украсили. Мама сказала, что уходит к подруге. Хлопнула дверь. Нора осталась с Артуром вдвоем. Все, как она мечтала. В числе подарков были вездесущие у врачей конфеты и странная маленькая бутылочка – не более десятка сантиметров высотой. На ней было написано: Courvoisier cognac luxe 40% France. Видимо, кто-то привез врачам в подарок из duty free какого-нибудь аэропорта.
Сначала чинно ели, что-то обсуждали, над чем-то смеялись… Зажженное бра на стене лило таинственный и чарующий свет. Тихая музыка. Как раз такая, которая не мешает умной и тонкой беседе. Нора знала, что нравится ее Артуру. Выпили шампанского. Оно расслабило Нору. Есть уже не хотелось. Боль, державшая ее в тисках все время со встречи с отцом, отступила. Нет, она не прошла, только сделала шажочек прочь… Нора никогда не пила, полбокала вина – максимум. И то в редких случаях, как этот, например, день ее рождения. Она, все же, была еще юной. Сразу поняла, что шампанское дало облегчение ее сердцу. Выпила еще. Артур удивленно поднял брови. Удивленно и значительно, тая улыбку. Он над ней смеялся. Она – смеялась тоже. Он считал хорошим тоном не допить и не доесть. Нору это веселило. Потому что она так не считала. Уж если есть вино, его надо допить! Тем более в бокале! А еду на тарелке – доесть! Что за интеллигентские глупости! Хохотала над его серьезным, праздничным видом – до слез…
