Лицо сделалось вздувшимся, красным и некрасивым. Ладони, сдавившие виски, тянули веко, делая ее похожей на некрасивую, зареванную азиатку. Слезы, размером с фасолину, закапали ее письменный стол, вернув ему на время исчезнувшую с годами полировку. Прямо там образовалось целое озеро сейчас. Озеро ее слез…

Надо было немедленно успокоиться, взять себя в руки и перестать реветь. И она пыталась, но стоило подумать, почему люди такие дураки, как озеро на ее письменном столе немедленно пополнялось новой порцией влаги.

Почему люди такие дураки?! Почему они не умеют ценить то, что имеют?! Зачем стремятся к чему-то призрачному?

К людям-дуракам Даша относила прежде всего своего непутевого брата Леху. Именно он явился причиной ее полуторачасовых рыданий. Точнее, его неожиданное решение уйти из семьи. Правда, в момент скандала Лехи и его супруги Варвары, свидетелем которого Даша оказалась, она не уловила конкретики. То есть Леха ни разу не сказал об этом прямо. Орал что-то про измученную душу, про одиночество, про боль, которая не проходит, и… про не разогретый вовремя обед, невыглаженные рубашки и невыстиранные носки. Но вот про свой уход от Вари и сыновей…

Нет, этого точно не сказал. Об этом очень громко, точнее, истерично заявляла без конца Варвара. И призывала его рассказать сестре всю правду. А Леха…

Леха изумленно таращил глаза, мотал головой, то и дело крутил правым пальцем у правого виска и все время твердил одно и то же:

– Ты че, Варька, дура, что ли?! Ты дура, да?!

Варвара отвечала неизменно одно и то же:

– Я не дура!!! Это ты козел!..

И потом все сначала и в той же последовательности. Прерывались супруги лишь на перекур. Варька хватала свою пачку сигарет и неслась на балкон. Леха хватал свою и топал на лестничную клетку. Он всегда там курил. У него там даже собственная пепельница имелась: жестяная банка из-под чая с высверленными дырочками по диаметру горловины.

Когда перекур заканчивался, супруги снова сходились в гневном поединке. Они скандалили с таким упоением, с такой неиссякаемой энергией, что порой Даше казалось, что они получают от этого удивительное удовольствие. Но потом вдруг Варвара расплакалась вполне натурально и вполне натурально упала в обморок.

Хвала небесам, дети были в этот день у ее родителей, иначе к Вариным слезам прибавились бы еще и вопли мальчишек. Они бы непременно напугались распростертого на пятнистом ковре гостиной тела матери. Лешка и тот напугался. Даша тут же подлетела к Варе, отослав брата за водой и лекарствами на кухню. Склонилась над ней, а та вдруг открыла глаза и подмигнула, прошептав:

– Молчи, Дашка, пускай попрыгает, козел!

Козел перепугался конечно же. И напрыгался вволю, и чувство вины его едва не задушило. Ну а уж когда Варвара «пришла в себя» и принялась слабым умирающим голосом составлять устное завещание, умоляя не оставлять после ее смерти мальчишек, Леха совершенно рассопливился и принялся покрывать поцелуями тело жены с головы до пяток. А этими пятками, между прочим, Варька шлепала по пыльному полу лоджии, когда выскакивала на перекур.

И это умные люди?!

Даша, воспользовавшись моментом, тихонько просочилась в прихожую. Сняла с вешалки свою куртку, сунула ее под мышку, натянула сапоги и вышла на лестничную клетку. Дверь за собой закрывала, боясь дышать. Даша прислушалась, приложив ухо к двери, – тишина. Никто не поспешил за ней следом – значит, мировое соглашение сейчас заключается прямо на том же пятнистом ковре в гостиной, где теряла сознание притворщица Варвара.

Даша ее не осуждала – нет! Как раз напротив, считала, что Лехина жена – молодец. В любви и войне, как известно, все средства хороши. У Варьки вот были свои. Но…

Но все равно до боли в сердце было жалко Леху. Так жалко, что, вернувшись в свою квартиру, которая осталась после смерти родителей и которую Леха даровал ей, переехав на жилплощадь супруги, Даша разрыдалась.

Начала рыдать еще у порога, стоило двери за ней закрыться. Стянула с себя сапоги. Закинула куда-то в угол куртку, туда же полетела и сумочка. Прошаркала в свою детскую спальню, уселась за стол и… просидела там, рыдая, целых полтора часа.

Леха позвонил ближе к вечеру.

Даша как раз немного успокоилась, приняла душ и, облачившись в толстенный, как валенок, халат, сидела на кухне и ужинала набившей оскомину яичницей.

– Привет, сестрища, – шепнул виновато в трубку брат и засопел тут же, засопел. – Ты уж прости нас, дураков, лады? Разошлись, как самовары тульские, а ты небось ревела потом час.

– Полтора, – уточнила Даша, снова почувствовав отвратительное покалывание в глазах.

– Что – полтора?

– Полтора часа ревела.

– А-а-а… – протянул Леха.

И Даша тут же представила, как тот запрокидывает почти налысо стриженную голову, и виновато крутит ею из стороны в сторону, и зажмуривается, и жалеет ее, жалеет – свою маленькую, осиротевшую не ко времени сестренку.

– Леш, ты это… – Даша снова заплакала, не удержалась, она ведь тоже жалела его, всегда жалела, а любила еще больше. – Ты только от Варьки не уходи, идет?

– Да ты че, Дашунь? Сдурела, да? Да разве я пацанов кому отдам своих?! Ага, щ-щас, размечтались!!! Придет какой-нибудь пентюх чужой и станет им пальцем тыкать и указывать, да?! Ни хрена так не получится, сестрища!

– А чего же тогда Варька говорила? – Крупная слеза шлепнулась в самый центр яичного желтка, бриллиантово блеснув в свете кухонного светильника.

– Варька, она любит всякий вздор молоть, чего ей! – хохотнул Леха, но совсем не весело, а с печалью какой-то маетной. – Ты не слушай ее, Дашунь, не слушай. Ты вот лучше расскажи старшему брату, как провела минувшие выходные? Ездила к Татьяне на дачу?

– Ездила, – вздохнула Даша, ткнув вилкой в собственную слезу, застывшую на оранжевом яичном кружке.

– Ну! И как там? – воодушевился моментально Леха.

– Как обычно бывает на таких вечеринках. Сначала носились с мангалом по участку, не зная, куда его лучше пристроить. Пока носились, пару раз приложились к стаканам. Пока устанавливали – еще по разу. Пока костер, пока угли, пока мясо жарилось… – Даша еле успела подавить еще один тяжелый вздох и, чтобы не расстраивать брата, закончила с фальшивой радостью: – Короче, мясо все мне почти досталось. Есть было уже некому.

– Почему? – По голосу стало ясно, что Леха насупился.

– Все обожрались, как свиньи, братец! Все обожрались к тому моменту, как мясо было готово. Так-то…

– Нечего было тебе туда ездить, – моментально изменил он свое мнение, тут же представив свою единственную сестру в обществе пьяных идиотов. – Лучше бы… Лучше бы… Лучше бы ты в библиотеку сходила, и то польза.

– Ага, или в планетарий. Или на лекцию о вреде табакокурения или алкоголизма, – закончила она за него противным голосом.

Стремление Лехи поскорее устроить свою сестру, вернее, пристроить, иногда доводило Дашу до бешенства.

– Мне всего двадцать два года! Я не хочу так рано замуж!!! – пыталась она увещевать брата.

И так ведь Леха все подстраивал всегда нелепо. То он с неженатым приятелем якобы мимо ехал, и машина заглохла, пока ее ремонтировали или они ждали службу эвакуации – здесь были разные варианты, – замерзли, зашли погреться и попить чаю.

Потом еще был вариант с телефоном. Товарищу Лехи непременно нужно было кому-то позвонить, а все таксофоны, как на грех, вымерли на ближайшем километре.

Однажды он привел к ней целую бригаду – вроде бы для того, чтобы нанять их для ремонта ее квартиры. Ремонт давно назрел, средства Леха выделял и все такое… Но смотрины прошли неудачно, ни одному из четверых Даша не понравилась – больно сурова, равно как и они ей – сплошная разнузданность. Ремонт пришлось отложить.

Ремонт отложили, а вот попытки выдать ее замуж – нет. Взять хотя бы день рождения Лешкиной начальницы – Татьяны. Как Даша не хотела туда ехать, как не хотела! Нет, настоял, и что вышло?