«Какой он муж – говорила она. – Очкарик, да и невзрачный еще».

А девушка она была видная. Высокий рост, груди торчком торчат. Зад у нее – мужики просто падают. А какая она еще продвинуто умная была. Нет, все же она ошибочку тогда совершила, когда она поступала после этого кулька, в этот иняз. Надо было ей послушать отца, который почти кричал ей в лицо, чтобы она пошла юрфак. Кто теперь прав, никто ведь не знает. Итальянский она теперь, в совершенстве знает, русский язык – это ее почти родной язык, а мокшан скую, мама сама не захотела, чтобы она совершенстве знала. Сказала, как отрезала:

«Ты в городе живешь. Нечего голову забивать. Мы среди русских живем. Изъяснятся, умеешь, ну и, ладно».

***

А тогда, если бы Яна послушала отца, пошла по другой стезе. Возможно даже, она бы стала, как и ее папа, политиком. Пусть даже, по региональной стезе. Там тоже такая была политика, как и везде. Но, видимо, не судьба ей было служить в политике.

– Валь, что молчишь? Задала тебе вопрос. Кто он у тебя теперь?

– Яна, забыла? Он же у меня журналист.

– Да знаю, Валентина. Знаю. Он, что так и остался в таком качестве? Помнишь, как было тогда интересно жить. Перестройка, становление той демократии. Концерты с экрана политиков. Драчки, кулачные бои, в Государственной думе. Сегодня, вон, просмотрела наши местные газеты, что отец выписывает. Там, одной мертвечиной пахнет. Чуть от скуки не умерла. Ни одной живой строки в газете не увидела. Все серо, хвалебно, лизоблюд, но. Больше половины страничек в газете, запиханы рекламы и программы телевидения. Помнишь? Как твой и эти его дружки, газету свою выпускали? «Семь дней», назывался. Умопомрачительно было интересно читать. Какая была борьба за первенство. Жить хотелось. А в итоге? Пшик. Всех раскидали потом, кого куда. Главный редактор теперь, слышала, в книжном издательстве отшивается, газету прикрыли, а зама его, слышала, вышвырнули из нашей провинции. Теперь он, говорят в Москве. Будто бы пристроили его советником по культуре, в администрации мэра. А твоему мужу, выходит, везде отворот? Не отыскали тепленькое место у нас. Извини, он же у тебя, как и ты, из русских. А тут, сама знаешь, из своих только местных, назначают на такие должности. Удивлена? Да, ладно. Все это знают, только делают вид. Вон по телевизору. Одни евреи, деньги зарабатывают. И что удивительно. Все они политологи и олигархи. Как он сейчас? Пишет также свои хлесткие статьи? Помню, хорошо он писал.

– Пишет, Яна. А что, толку. Не дают ему, как есть она жизнь, писать. После потому, закрыли их газету. Табу пока там на такие темы. Не совсем, видимо, еще обокрали Россию.

– Ладно, потом поговорим. А, привет мальчики. Вы долго нас ждали? Сидите. Мы сейчас домой забежим. Постойте пока.

Оставив парней на скамейке у подъезда, не обращая на их ворчливое недовольство, Яна с Валентиной скрываются за стальной дверью подъезда.

***

Лучше бы она сейчас, не торопилась попасть в дом. Да еще с Валентиной. Но как бы там не было, они уже вошли в квартиру. К удивлению Яны, папа у нее, в такой час, когда он должен еще находиться у себя на работе, сидел на кухне один, да еще распивал водку, в одиночестве. Такого отца, Яна никогда не знала. Обычно он по утрам, уходил из дома, и пропадал почти до самой ночи на своей работе. А тут, что же могло такое с ним произойти? Обычно, он всегда был: непьющим и не курящим, – с нашего президента пример брал, соли дарил с ним, – а тут, что он вытворяет? Да и где еще ее мама? Яне так неудобно, что Валентина видит ее отца в таком не пристойном виде, с бутылкой водки. В их семье, не было принято, чтобы кто-то из посторонних видел, как они ведут у себя дома, да еще такое, папа ее пьет, как какой-то заправский алкаш, стаканами водку. Это было не свойственно, дико. Яна, хотя и прогрессивно образована, но такого она отца, видела, и правда, впервые.

– Папа, – обращается она, подойдя к нему. – Что стряслось? Где мама?

– А-а, это ты что ли, Янка, – расплывается в пьяной улыбке он, корпусом повернувшись к ней. Под его тяжестью жалко скрипит кухонная табуретка. Вот – вот развалится под его тяжестью. – Это я, того, дочь… Праздную свое увольнение.

– Увольнение? Ты, папа, уволен? Чего я такое упустила? – Яна всерьез, мучительно трет свой высокий лоб, а затем переглядывается с Валентиной, которая стоит с нею рядом, и нерешительно переминает ноги, не зная, что ей в данную секунду делать: спуститься вниз к ребятам, или извиниться перед Яной и заторопиться домой. Ведь обещанное слово мужу, что она вернется домой через полчаса, давно уже истекли. Можно было и позвонить мужу, сказать, чуть она еще задержится, но тут ее отвлек Янины папа, который, как бы увидев в доме незнакомую девушку, хотел было привстать с табуретки, но не рассчитал свои возможности, рухнул под своей тяжестью на пол. Тут, действительно, надо было подъемный кран, чтобы его такого приподнять с пола. Вначале Яна так и хотела сделать. Подбежала к нему, взяла его за руку, дернула, чтобы помочь ему подняться с пола. Ну, куда там, с ее возможностями? Силы были не равные. Он там, на полу, тихо матюгаясь, кряхтел, помогая себя сначала встать, хотя бы на четвереньки. В конце – концов, понял, видимо, свою беспомощность. Вырвал руку от Яны. Беспомощно, расслабленно уселся на полу, прикрыв руками свое с жиром наплывшее лицо, а после, как малый ребенок, расплакался. Такого отца Яна, и, правда, никогда не видела. Обычно он, в повседневной своей трудовой административной жизни, вел себя совсем по – иному. Яна, когда еще несмышленая была, видела папу в доме, собранного, целеустремленного, хотя и, с хитринкой на глазах. Но эта его вид, предназначался там у него, на административной работе. Такая специфика была у него, перед своими подчиненными, держать себя значимой. Но что же произошло тогда с ним? Почему он такой теперь жалкий, беспомощный, что даже у него сил нет, чтобы себя поднять с пола. Но как же она забыла, вылетело у нее из головы слова, сказанные отцом еще минуты три назад, что его с работы уволили, и он сейчас праздновал на кухне это событие, в одиночестве, с бутылкой водкой. Яна еще вспомнила, когда с Валентиной поднимались по лестнице, к своей квартире, на площадке она, да и Валентина, обратили на большой упакованный картонный ящик.

– Папа, успокоился ты? Давай помогу тебя подняться с пола и объясни мне, что за ящик там за дверью у нас на площадке стоит?

***

– Это, дочурка, там, стоит мое унижение, за мою усердную работу в администрации города. Там мотоблок. Это они мне подарили. Как кость в горло кинули, отправляя меня на бессрочный отдых. Теперь я, по их увещеванию, должен работать на своем огороде. Примером своим наращивать продовольственную программу.

– Папа, ты пьян? Что ты болтаешь? Ты же заслуженный человек? Тебя ценили. Сам же нам говорил? Теперь что, там, они у тебя, сума стали сходит, с приходом новой этой главы во власть?

– Новое веяние, дочка. Новое веяние, по словам «уважаемого» нашего губернатора. Помнишь? Сколько лет прошло. Ты говоришь, я пьян. А я помню, как ты мне зачитывала наизусть, для Ельцина написанную конституцию. Слово – слово помню. Как ты там говорила. «Земля и другие природные ресурсы используются в Российской Федерации как основа жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории». Обрати, доченька. Основа жизни и деятельности народов. Народов! Все же. А я тебе еще с иронией посоветовал прочесть дальше, что было предписано дополнительно там в конституции. «Земля и другие природные ресурсы могут находиться в частной, государственной, муниципальной и иных формах собственности». Разницу улавливаешь, доченька? Сыр – бор получается так. Вот и наш провинциальный губернатор, «в кавычках» доченька, почуяв это веяние, присвоил своей семьёй, всю эту территорию. Все там, как по конституции. Даже знаменитое озеро, что недалеко от города, под высокий забор припрятал, чтобы его челядь не загрязнил своим грязным телом эту воду. Вот, доченька, к чему мы пришли от этого веяния.