— И как я должна с тобой попрощаться, — тихо говорит она.

Ноющая боль возвращается, резко скручивая мои рёбра. Любовь. Теперь у меня есть для этого имя. Любовь только к ней.

— Прощание всегда сложное. Он будет по тебе скучать.

— Пока он не забудет меня, — бормочет она.

— Нет, — я хрипло сглатываю. — Он тебя не забудет. И он всегда будет рад видеть тебя, когда тебе захочется приехать в гости.

Рука Руни замирает, затем она нежно проводит пальцами по его ушам.

— Мне можно приехать в гости?

Боль в моей груди становится резче. Я делаю глубокий вдох, но это не помогает.

— Да. Приезжай в любое время. Он будет в восторге. Но может, не после того, как ты найдёшь своего… компаньона. Думаю, если бы ты привезла его или её, ему было бы сложно. Ты же знаешь, какие собаки.

Руни косится на меня, её выражение напряжённое и непроницаемое.

— Что, если бы я сказала ему, что не хочу кого-то другого? Что, если я хочу его?

Я смотрю на неё, разрываясь. Я ужасен в понимании подтекста, но я сам пытаюсь говорить подтекстом. Который говорит ей, что я чувствую к ней, не идя на полный риск. Потому что я не уверен, что правильно в данной ситуации. Я никогда не любил никого вот так, не говоря уж о том, чтобы этот человек был одной ногой за порогом.

Если я скажу ей о своих чувствах, что почувствует она? Захочет ли она остаться? Почувствует ли она вину за свой отъезд? И если так, разве это любовь — говорить любимому человеку то, что заставит его или её разрываться из-за планов на будущее?

Всматриваясь в её глаза, я говорю ей:

— Думаю, он бы сказал, что ему хотелось бы поехать с тобой и подстроить свою жизнь под твою, но он не создан для тех мест, для которых создана ты. Ему нужен его маленький мирок, который он выстроил для себя, маленькое безопасное пространство, и он не хотел бы, чтобы ты когда-либо меняла свои планы ради него.

Я нежно заправляю ленту золотистых волос за её ухо, и мои пальцы проходятся по её горлу.

— Он бы сказал, что больше всего хочет твоего счастья, и он не смог бы жить с пониманием, что ты в итоге лишилась своего счастья, пытаясь разделить его с ним.

— Что, если бы я сказала, что уже не так уверена в этих планах? Что, если бы я сказала, что испытала счастье, о существовании которого даже не догадывалась, пока не разделила его с ним?

Я всматриваюсь в её глаза. Она говорит то, о чём я думаю?

Но что, если нет?

И если нет, и если я понял неправильно, что, если я всё испорчу? Этот кусочек времени с ней перед её отъездом. Ту робкую дружбу, которую я обрёл с ней. Возможность того, что я могу просто увидеть её вновь, когда она захочет приехать сюда, даже если она не будет моей.

— Он бы сказал тебе одну мудрую фразу Боба Росса: «Сложно видеть вещи, когда ты слишком близко. Сделай шаг назад и посмотри».

Руни хмурится.

— Очень загадочно со стороны пса.

— Собаки — философские создания, — я краду очередную ленту её волос и накручиваю на палец. — И он бы дал тебе этот совет, ибо что бы ты ни выбрала, какие бы планы ты ни построила, он бы хотел, чтобы это было то, чего искренне хотела ты, и что станет инструментом твоего счастья. Не его счастья или чьего-то чужого. Твоего. И он знает, что на выяснение подобного требуется время. Время и взгляд со стороны. Совсем как с хорошей картиной.

— И он подождёт? — спрашивает она, убирая ладонь от Гарри и находя мою руку, переплетая наши пальцы. — Пока я разбираюсь с этим? Пока я делаю шаг назад и осматриваюсь?

Я позволяю её пряди развернуться мягким, освещённым огнём локоном и подношу его к своим губам.

— Да, он подождёт.

Затем, укрывшись в безопасности другого языка, я шепчу ей в волосы: «Он будет ждать вечно».

— Это что? — спрашивает она. — Шведский?

Я киваю, позволяя её волосам спасть с моих пальцев. Она хмурится. Она очаровательна, когда хмурится, потому что делает это так редко. Может, она чувствует то же самое, когда я улыбаюсь.

— Что это означает? — спрашивает она.

— Если я скажу, это испортит всё веселье.

Хмурая гримаса сменяется недовольным взглядом.

— Какое веселье?

— Иди сюда, — я хватаю её и привлекаю поближе. Она наваливается на меня, и это не совсем приятно с моей повреждённой спиной, но у меня так мало времени. Я потратил так много бл*дского времени впустую и не собираюсь растрачивать ещё больше.

Руни поднимает взгляд, всматриваясь в мои глаза.

— Что такое?

Я опускаюсь на бок, поворачиваясь к ней лицом, обхватываю рукой её талию, нежно поглаживаю ладонью спину.

— Я хочу тебя.

— Я тоже тебя хочу, — тихо отвечает она, теснее прижимаясь к моему телу.

— Придётся действовать иначе, из-за моей спины, но…

— Я не возражаю, — шепчет она, затем наклоняется и мягко целует меня.

Руни стягивает свою толстовку, затем футболку, обнажая мягкие груди и розовые соски. Я стону при виде них, притягиваю её ближе, пока они не прижимаются к моей груди, и мы глубоко целуемся.

— Обычно они не такие маленькие, — говорит она. — Ну то есть, они маленькие. Но это потому, что я теряю вес, когда болею, и он всегда первым делом уходит из грудей…

— Руни, — шепчу я, мягко целуя её сосок, затем проводя по нему носом. — Они прекрасны. Я уже их люблю.

— Просто я немножко смущаюсь. Мои груди, потом мой живот, чувствительный к прикосновениям и… вздутый, за неимением лучшего слова. Просто я не чувствую себя очень сексуальной, когда я не чувствую себя самой собой, с крошечными грудями и чувствительным животом.

— Маленькие груди и животик — это предмет искусства, — бормочу я, не отрываясь от её кожи. — Вот спроси у Ботичелли. Готов поспорить, ты знаешь самую знаменитую его картину. Рождение Венеры.

— Ооо, — она улыбается. — Ты прав. У неё есть небольшой животик и маленькие груди.

Я целую другую её грудь, лаская большим пальцем сосок. По моему телу разливается жар, и я так болезненно твёрд, что приходится закрыть глаза от того, что мой член задел её бёдра, даже через мои спортивные штаны.

— Я был тринадцатилетним ребёнком, который неприлично долго стоял перед этой картиной в Уффици. Маме пришлось утаскивать меня оттуда. Абсолютно смутил её.

Руни смеётся.

— Я не знала, что вы отправлялись в семейную поездку по Италии.

— Не отправлялись. Это был подарок мне на день рождения от родителей. Каждый из нас получил большой подарок на день рождения, когда нам исполнилось тринадцать — своего рода способ почтить превращение в подростка и совершение очередного шага к взрослению. Я хотел любоваться искусством в Италии, так что мама повезла меня туда на целую неделю, — я оставляю поцелуй между её грудей, мои руки одобрительно бродят по её телу. — И теперь я перестану говорить о моей матери, пока целую тебя.

— Хорошая идея.

Я провожу ладонью по её животу, следя, чтобы прикосновение было осторожным и лёгким.

— Что тебе нравится? Как тебе нравится кончать?

— Ну, эмм… — она откашливается. — Я нечасто получаю удовольствие от типичного П-в-В, но когда это случается, это требует много времени и касаний.

— Так что дарит тебе удовольствие? — бормочу я, целуя её шею.

— Р-руки и языки и… другие вещи.

— Например? — спрашиваю я.

Она прерывисто выдыхает, её касания бродят по моим бёдрам, затем поглаживают меня через спортивные брюки.

— Так нормально?

— Да, — выдыхаю я. — Но я реально могу кончить, если ты продолжишь..

Она медлит.

— Хочешь, чтобы я остановилась?

— Возможно, буквально на секундочку, — я нежно целую её, затем пускаю в ход язык. Я чувствую её мятную конфетку, свою, и сладость, присущую лишь ей. — Почему ты мне не отвечаешь? Когда я спросил про «другие вещи»?

— Могу я спросить кое-что? В качестве ответа?

Я отстраняюсь, слушая.

— Да.

— Тем вечером на кухне. Когда ты сказал, что иногда получаешь удовольствие от того, что не получаешь удовольствие. Ты имел в виду… отказ в оргазме? И другие вещи… в этом ключе?