Судя по тому, как я смотрю на него, по тому, как он смотрит на меня, Аксель это знает. новый румянец заливает его щёки. Он поворачивается лицом к книжному шкафу. Его задница. В этом трико.

Я кусаю кулак и вжимаюсь в постель.

— Хочешь, я почитаю тебе? — спрашивает он.

Я скулю, но вселенная помогает и прикрывает мою спину, потому что в этот самый момент Скугга выдает: «МЯУ».

Аксель вздыхает, держа книгу в ладони, затем бросает её на постель.

— Я проверю её.

— Вообще-то… — я сажусь, насколько мне позволяет Гарри. Он так сосредоточен на своей позиции на моём животе, что даже не реагирует на звуки котёнка. — Как думаешь, может, она тоже навестит меня?

Аксель смотрит то на меня, то на пса.

— Серьёзно?

— Он вроде не возражает, — я пожимаю плечами. — Даже не моргнул, когда она мяукнула.

— Если Гарри нападёт на меня, когда я принесу её, и я умру, то это на твоей совести.

— Справедливо. Я раз в год хожу на исповедь, чтобы моя бабуля не преследовала меня как призрак. Тогда и разберусь с этим.

Застонав, Аксель скрывается за дверью в студию и мгновение спустя возвращается с крохотным комочком шерсти на руках.

О боже. Это не было продуманным решением. С крохотным котёнком на руках он каким-то образом становится ещё сексуальнее. Это весьма похоже на то, как он держал Скайлер за ужином ранее, когда она раздавила его яйца, усевшись ему на колени, а потом командовала всем его творческим процессом создания рисунка, который она же и заказала. Он терпел всё как святой. Совсем как Гарри терпит любопытное изучение Скугги, пока та семенит по кровати и игриво шлёпает его лапой по носу. Его взгляд скользит от меня к ней, затем обратно ко мне.

Я глажу его по голове.

— Хороший мальчик.

Скугга смотрит на меня и говорит тоненьким голосочком (мы все уже знаем, что это притворство):

— Мяу.

— И тебе мяу, — говорю я ей, когда она сворачивается на моей груди. Она урчит, мнёт лапками одеяло, затем лижет мой подбородок.

Аксель с интересом наблюдает, как она устраивается. Затем поворачивается к Гарри, треплет того по голове, чешет за ушами, по спине.

— Хороший мальчик.

Гарри закрывает глаза и удовлетворённо вздыхает. Я делаю то же самое. Я слушаю, как Аксель наливает себе чай. Затем чувствую, как постель мягко проседает, когда он опускается на матрас.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он.

Я беру книгу, которую он положил между нами, листаю её. Мне нужно что-то сделать.

— Не то чтобы отлично. Но уже нет такого чувства, будто я вот-вот умру, так что прогресс.

— Извини, — тихо говорит он. — Мне надо было сказать Беннету, чтобы готовил без бобов…

— Ууф, — я стукаю себя книгой по лбу. — Нам необязательно говорить об этом. Это постыдно.

Аксель слегка сдвигается на постели, поворачиваясь ко мне.

— Почему?

— Потому что… — я взмахиваю рукой. — Ну не знаю, это туалетные штуки, и вовсе не весело говорить об этом с тем, с кем ты собираешься заняться акробатическим сексом…

— Акробатическим сексом?

— Ты меня слышал. Не сексуально. Вообще.

Аксель ставит чай на прикроватную тумбочку, для чего приходится потянуться через меня. Откинувшись обратно на подушки, он оказывается уже ближе ко мне, и его твёрдое плечо задевает моё.

— Руни, — он берёт мою руку и нежно массирует. — Во-первых, я не знаю, откуда ты взяла идею с акробатическим сексом, но если я бегаю, это не означает, что я гибкий. А во-вторых, случившееся сегодня не делает тебя менее привлекательной для меня, — он на мгновение притихает, глядя на мою ладонь. — Ничто не может сделать тебя менее привлекательной.

Моё сердце падает, а затем обретает крылья, паря всё выше и выше.

— Ну. Ты не слышал, как я пою.

Его губы изгибаются.

— Это не смущает меня, и это не является сексуальным или несексуальным. Это просто… жизнь. Это твоё тело. Мне ненавистно, что тебе от этого больно, и что ты болеешь. Но это не убивает влечение.

Я проглатываю ком в горле. Ну почему мне обязательно надо было выйти замуж за кого-то столь идеального? И почему я так скоро расстаюсь с ним?

— Окей.

Аксель мягко тянет за каждый из моих пальцев в отдельности, выпуская напряжение, которого я даже не осознавала. Я растекаюсь по матрасу, и Скугга слезает с моей груди. Она забирается на живот Акселя, сворачивается в складках его толстовки, и её мурчание удваивается по громкости.

— Этот маленький комочек шерсти начинает мне нравиться, — бормочет он. Её урчание усиливается. Она вытягивает крохотную лапку и дотрагивается до его руки. — Ты сказала, что место, где ты её нашла — секрет. Почему?

Ну естественно, он спрашивает именно сегодня. И естественно, по какой-то необъяснимой причине я собираюсь ему сказать.

Потому что Аксель помог мне почувствовать, что самая уязвимая часть моей жизни, самые постыдные секреты моей болезни не изменят то, как он меня воспринимает. В отличие от моих родителей, которым нужно, чтобы я стала лучше, чем я есть, или от моих друзей, на которых я это проецировала. Он заставил ту усталую, вымотавшуюся часть меня сесть, закинуть ножки повыше и почувствовать, что это нормально — быть не в порядке.

Так что я собираюсь сказать ему, и это будет позорно, и надеюсь, это сдержит в узде ту растущую нежность, что завладевала мной в последние несколько недель.

— Я нашла её, потому что мне пришлось свернуть на обочину, — говорила я. — Потому что я не успевала доехать домой. Так что я съехала с шоссе и… воспользовалась полем.

О Боже. Зачем я это сделала? Такое чувство, будто я только что выпрыгнула из самолета и осознала, что забыла парашют.

— Там я её и нашла.

Аксель склоняет голову набок, смотрит на Скуггу.

— Вот тебе и неожиданные плюсы. Должно быть, это было ужасно. Но хотя бы эта ситуация принесла тебе её.

Вот и всё. Всё. Он двинулся дальше.

Я ошеломлённо моргаю, глядя на него.

Аксель тянется мимо меня к своему чаю, делает глоток, ставит кружку обратно. Откинувшись на подушки, он говорит:

— Однажды мы с Райдером пошли в поход. Это было много лет назад. Мы довольно часто приезжали сюда на Рождество, и мы с ним ходили в большой Рождественский поход. И вот клянусь Богом, тем утром он подмешал мне что-то в овсянку. Мы встали рано, только мы вдвоём, позавтракали и прошли половину маршрута… — Аксель качает головой. — Я так тепло оделся и внезапно понял, что у меня есть, типа, секунд десять. Я никогда в жизни не раздевался так быстро.

Я закусываю губу.

— Ты успел?

— Едва-едва. И Райдер так сильно хохотал. Мудак.

— О Боже, Аксель. Это кошмар, когда в кризисный момент на тебе надето много одежды.

Он мрачно кивает, а его ладонь поглаживает спину Скугги.

— Иногда я покрываюсь холодным потом, просто вспоминая об этом. Райдер до сих пор это отрицает, но накануне я знатно надрал его задницу в Марио Карт, а до этого момента у него была довольно длительная череда побед. Он сделал то, что ему хорошо удаётся — вёл себя спокойно, безразлично, заставил меня утратить бдительность. Он вёл себя так буднично, что я думал, будто между нами всё хорошо. И это было наивно. Я знаю, что Райдер предпочитает такую месть. Исподтишка и проворно. Думаю, он подмешал мне в овсянку слабительное, когда я встал за молоком. Потому что клянусь, когда я вернулся, вкус изменился.

Я старалась не рассмеяться, но я не могу сдержаться.

— Твоя семья ничего не делает вполсилы, да?

Он вздыхает и смотрит на меня.

— Да, это точно.

После небольшой паузы я говорю ему:

— Ты единственный, кому я когда-либо открыто признавалась в этом.

Он заправляет прядку моих волос за ухо и спрашивает:

— Почему?

— Потому что нас всю жизнь учат: позорно и нежелательно обсуждать этот аспект наших тел, и уж тем более когда с этим есть проблемы. Я не могу рассчитывать, что люди отнесутся с состраданием к этой части меня. Так что я старательно её оберегаю.