Наверно, поэтому Сережка так старался ее поддеть при каждом разговоре – сыновей тетушки так не встречали, хотя оба приезжали пару раз в год, живя с семьями в столице.

– Как книга? – поинтересовалась Евгения, когда они перешли к десерту и обсудили новости недели.

Аня пожала плечами.

– Я все еще не до конца решила, что именно хочу сказать в этот раз.

– Ну, не переживай, как-нибудь напишешь, – улыбнулась Лидия. – Родные стены помогут.

А помогут ли они от разбитого сердца, хотелось спросить Ане, но она промолчала. Про причины своего побега из Города она особо не распространялась. Расстались и расстались, с кем не бывает. В конце концов, семья столько в нее вложила, как можно продолжать жить так далеко от нее? Вот и вернулась.

Город был ее прибежищем с пятнадцати лет, но она там так и не стала своей.

– Жить надо дома: где родился, там и пригодился, – вторя ее мыслям, резюмировала Евгения и налила всем еще шампанского.

– Кстати, а бабушка же тоже в молодости уезжала? – невзначай спросила Аня, надеясь, что тетушки разболтаются, как обычно.

– Ты путаешь ее с матерью. Бабушка Авдотья в конце тридцатых жила где-то на Урале, – учительским тоном начала Лидия. Профессия наложила на нее сильный отпечаток. – Потом вернулась сюда, в Джукетау, и вышла замуж за дедушку.

– Ты знала, что это был ее второй брак? – перебила Евгения. Лидия недовольно покосилась на нее, но та этого не заметила. – Отец выдал ее лет в семнадцать за какого-то более зажиточного кулака, но она отказалась с ним жить и вернулась к отцу.

– Крепкая была женщина, а характер какой крутой!

– Будешь такой, когда не мать воспитала, а мачеха. Уж в деревне не баловали, наверно, тем более неродную дочь. Они же только в конце двадцатых сюда переехали.

– А от чего умерла ее мать? – вклинилась Аня.

– Инсульт на фоне родильной горячки. Молодая была, немного за тридцать, – и Евгения печально вздохнула, явно вспомнив Анину маму, Веронику, которая была всего немногим старше Авдотьи, когда покинула этот мир. За столом повисла неловкая тишина, и Аня, сглотнув комок в горле и ощутив привычную дрожь в коленках при упоминании мамы, спросила:

– Вы так много знаете про бабушку Авдотью, но почти ничего про нее не рассказываете. Какая она была в молодости?

Тетушек как подменили. Обида на холодную, придирчивую мать так их никогда и не покинула, даже после ее смерти.

– Наверно, такая же гордая и резкая, как и во времена нашего детства, – бросила Евгения. Более мягкая Лидия лишь вздохнула и добавила:

– Она только вспоминала иногда, что они дружили большой компанией, в ней она и познакомилась с папкой. Там были и татары, тогда мамка, видимо, еще не взъелась на всех них за что-то.

– А бабушка хорошо говорила по-татарски?

– Никогда и слова от нее не слышала, с чего ты взяла? – удивилась Лидия. – Тогда татарский стал кухонным языком, а все татары стремились говорить по-русски и имена меняли на наш манер.

– У нее была подруга, – вспомнила Евгения, снова перебив ее. – Имя такое интересное, как ягода или камень.

– Фируза, – кивнула Лидия, у которой всегда было лучше с памятью. – А фамилию не знаю, не говорила.

– Думаете, из-за того, что они перестали дружить, бабушка и относилась так ко всем татарам? – догадалась Аня. Тетушки синхронно кивнули.

– Парня не поделили, наверно.

– Да точно, мамка еще вспоминала иногда его. Говорила, что подруга увела.

– Это он еще офицером, что ли, стал потом?

Аня слушала их разговор, и в ее голове все яснее складывался образ юной бабушки. Ульяна Красильникова была загадкой как для дочерей, так и для внуков. Очень требовательная, на грани перфекционизма. Единственными, что она любила, был сад и яблоня. О том, что тоже считалась ее любимицей, Аня узнала уже после смерти бабушки – от тетушек.

– С папкой они жили на соседних улицах, за углом, а вот этот офицер-то был из семьи побогаче, – продолжала Евгения.

– Его отец потом собственный дом отгрохал, по тем временам это вообще редкость.

– Она же говорила вроде, что он врачом работал, так что чему удивляться. Пока мог, заработал.

– Откуда вы столько знаете? – удивилась Аня.

– Я же в музее одно время работала, там была целая экспозиция, посвященная героям войны. Да и мамка иногда обсуждала с коллегами, которые приходили в гости. Близкой подруги-то у нее всю жизнь не было.

За окном медленно наползали ранние декабрьские сумерки. Аня поежилась, представляя обратный путь по морозу.

– Куда делся тот офицер?

– Так и дожил, наверно, тут свою жизнь, – предположила Лидия. – Мамка про него уже почти не вспоминала.

– Ну не при папке же! Он так ее ревновал к нему!

– Был повод?

Тетушки переглянулись и пожали плечами.

– Наверно, нет. Она же такая ханжа была, какая ей измена. И в голову бы не пришло.

Аня вздохнула и залпом допила шампанское, поминая про себя бабушку. Уж она-то любила этот напиток.

– Ладно, мне пора. Еще в магазин надо зайти, – засобиралась она.

– И не скучно тебе одной!

– У меня же есть Карамелька! И я всегда могу позвонить вам, – улыбнувшись, Аня расцеловала в обе щеки сначала Евгению, а потом Лидию. Новенькая посудомойка, купленная ею для них еще во времена жизни в Городе, справится с горой посуды куда лучше, чем она.

А ее ждут собственная квартира и подготовка к новой напряженной неделе.

Ночью Аня спала очень плохо. Часто просыпалась, переворачивалась с боку на бок, разбудив кошку, которая недовольно мяукнула и ушла спать в свою корзинку.

Наконец ей удалось крепко уснуть в третьем часу ночи. Сон перенес ее в просторную комнату со слабым освещением и высокими потолками. У длинного стола выстроилась вереница женщин. Аня проходила мимо них и удивлялась.

Вот мама, как всегда печальная, бабушка с любимой брошкой-бабочкой на груди, прабабушка – но не такая, какой ее запомнила по фотографиям Аня, а молодая, ясноглазая. Затем ей встречались незнакомые женщины – в повязанных на крестьянский манер платках, в вышитых фартуках и сарафанах, в ярких юбках-понёвах. Каждая улыбалась, тянулась к ней и стремилась погладить по руке. Странно, но ни тревоги, ни страха Аня не чувствовала. Только узнавание, будто давно виденные в детстве фотографии вдруг ожили.

Вереница предков уходила далеко в сумрак, но что-то остановило Аню. Напротив стояла красивая какой-то резкой красотой скуластая женщина. В ее карих глазах застыли тоска и жесткость. Темные косы по обеим сторонам лица не были спрятаны под платок, а свободно лежали на покатых плечах. Она была чуть ниже Ани, но казалась куда больше и солиднее, вызывая трепет.

Протянув к ней руки, она положила что-то прямо в ее ладонь и тут же сжала ее пальцы. Аня разжала кулак и удивленно уставилась на лежащую в них железную подвеску-рыбку – будто украшение для волос или подвеска с ожерелья, вроде того, что висело на шее кареглазой женщины. Но не прошло и секунды, как рыбка ожила, превратившись в серебряную уклейку, и тут же нырнула прямо в вены Ани. По телу словно прошелся электрический ток, и последнее, что она запомнила перед пробуждением, были слезы в глазах той женщины.

Наутро Аня привычно принялась за работу. Она твердо решила ни на что не отвлекаться, а вечером купить что-нибудь к чаю и наведаться к бабушкиной подруге – ведь после рассказа тетушек уже не сомневалась, что это и была Фируза. Вдруг та расскажет что-то интересное о бабушке и их молодости? Мысль, что она может просто не захотеть или не суметь в силу возраста с ней поговорить, Аня настойчиво отгоняла. Тем более не хотелось думать про того сурового парня, видимо, ее внука.

Покончив с работой на сегодня, Аня быстро собралась и, забежав в пекарню у дома, села на автобус до центра. Она вышла на давно знакомой остановке – рядом со школой, которой было отдано одиннадцать лет жизни. Дорога вела мимо нее – трехэтажной, построенной из красного добротного кирпича в начале прошлого века. Аня отметила, что окна их класса еще горят – наверно, Лилия Рафаиловна задержалась на работе после уроков. Надо как-нибудь к ней наведаться, когда будет время…