Лето 1940 года запомнилось двумя событиями, свидетелем которых я впервые стал сам. Родители сняли дачу в довольно приятном посёлке Клязьма, стоявшем на реке того же названия. На улице, где мы жили, недалеко находился маленький дом какого-то пожилого русского немца, жившего в посёлке круглый год. Он жил в этом доме со своей дочерью – тихо и скромно, ухаживая за небольшими садом, окружавшим одноэтажное строение. Был он очень дружелюбным, вежливым, всегда здоровался с детьми и взрослыми, проходившими мимо его дома. Как-то утром мы узнали, что ночью его арестовали. Сразу же маленький белый дом стал нести какую-то печать скорби. Дочь его, лет двадцати с небольшим, сидела днём за деревянным садовым столом, закрыв лицо руками. Нам всем было её очень жаль. Интересно, что никому не приходило в голову, что этот человек мог быть в чём-то виноват. Хотя и никто этого вслух не произносил, но разговоры, которые были посвящены такому значительному местному событию, явно носили характер сочувственный к нему самому и его дочери. Вскоре исчезла и она.

Второе такое же событие произошло в самом конце лета на одной из дач, располагавшихся ближе к реке. Там жил один из каких-то важных работников – чуть ли не заместитель Наркома. Был он уже немолодым человеком. Зато его жена была чрезвычайно молодой, а их сын всегда гулял с няней и никогда не подходил к детям, игравшим на улице. Вообще они вели себя обособленно и даже несколько надменно. В одну ночь всё изменилось. Утром я увидел небольшую группу людей на улице, недалеко от их дачи. Все что-то оживлённо обсуждали. Стояло там и несколько взрослых – местных «зимников». Обсуждался, естественно, ночной арест. «Зимники» почему-то выражали злорадное удовлетворение. Из злополучного дома больше никто не выходил – дом был пуст…

Я так никогда не узнал их имён – ни немца, ни ответственного работника. Но помню хорошо, как они выглядели. Немец был сухощавый, с бритой головой, неприметный человек среднего роста. Другой – ответственный работник – был похож немного, как я это понимаю теперь, на Троцкого – темноволосый с сединой, пронзительными тёмными глазами, с бородкой и в пенсне. Были люди, и исчезли – как будто никогда не существовали…

Мои сверстники и я помаленьку росли, наш кругозор расширялся день ото дня, и последнее предвоенное лето было каким-то особенным. Вышла книжка для детей, которая называлась «Гибель “Орла”». Она была посвящена гибели военного корабля, если не ошибаюсь, в годы Первой мировой войны и расследованию водолазами её причин, а главными участниками драмы были боевые моряки. Повествование было настолько захватывающим, что мы разыгрывали сцены из книги почти на каждом дне рождения моих приятелей. Душой всех этих «представлений» для самих себя был мой друг детства Николка – сын маминой приятельницы, как и моя мама – витеблянки. Её муж погиб в 1933 году в железнодорожной катастрофе в Средней Азии. Он был бывшим подпоручиком царской армии и, как многие его коллеги, перешёл на сторону советской власти ещё в начальный период Гражданской войны. Многие из них, как мы знаем, погибли в годы «великого террора» 30-х годов. Так что, быть может, трагическая смерть в катастрофе на железной дороге была спасением для его семьи? Из его выпуска школы младших офицеров из 24 человек к концу 40-х годов уцелело… трое! Остальные погибли в основном до войны.

Николка был моим другом детства до самых наших студенческих лет. Его неистощимая фантазия создавала для всех окружавших его детей иллюзию реальности истории гибели корабля – он придумывал «декорации», создавая капитанский мостик из одного стула, и все мы начинали верить в происходившие события, описанные в книге. А вскоре вышел и фильм того же названия. В общем, мы в те годы никак не могли пожаловаться на скуку. В том же 40-м году друг моего детства чуть не погиб от дифтерита. Второй раз его жизнь была в опасности из-за воспаления аппендицита (

почему-то очень частого заболевания у детей в те годы). Его бабушка успела сесть с ним в последнюю электричку под Киевом, где они жили на даче, и привезла его в больницу до начала перитонита. Много раз его хранила судьба. И всё же он умер, не дожив до 38 лет, от цирроза печени в 1972 году. Но это была уже другая история.

Интересно, что начало Второй мировой войны 1 сентября 1939 года не оставило почти никаких воспоминаний. Все были гораздо лучше осведомлены об испанской гражданской войне. Возможно из-за того, что много испанских детей приехало в Советский Союз, и детские газеты и журналы, которые читали нам родители, уделяли этому событию гораздо больше внимания, чем вступлению Красной Армии на территорию Польши. Правда, Львов, отошедший Советскому Союзу по советско-германскому пакту, запомнился всем нам.

Собственно никто из нас там не был и не мог быть, но кое-кто из артистов цирка был послан туда для выступлений, как в цирке, так и на многочисленных сборных концертах для местного населения. Побывал там и Кио. Он рассказывал потом о сказочном изобилии товаров в магазинах Львова в первые месяцы после вступления туда Красной армии. Впервые мы увидели привезённые оттуда немецкие игрушки – автомобили с маленькими электромоторами, работавшими от батареек к карманному фонарю. Это были невероятные игрушечные модели реальных вещей – моторные лодки, грузовики, военные игрушки, не говоря уже о куклах, игрушечных домиках с полным оборудованием и даже одеялами и бельём на миниатюрных постелях! В общем, это было для детей открытием какого-то волшебного мира и первым соприкосновением нашего поколения с западным образом жизни в таком миниатюрном масштабе.

О присоединении, лучше сказать, полной аннексии Прибалтики мы слышали много больше. Почему-то оттуда приходили тревожные сообщения о похищениях и убийствах военных и гражданских советских людей. Не знаю, насколько это соответствовало истине, но знаю, что один из друзей отца и его руководитель в аспирантуре Московской консерватории – профессор Григорий Арнольдович Столяров – был назначен главным дирижёром Рижской Оперы вскоре после присоединения Латвии. В начале 50-х Столяров рассказывал у нас дома, как он с женой в июне 1941-го выбрался из Риги за три часа до вступления туда гитлеровских войск. Он чудом уцелел. Когда он зашёл к главному администратору Оперы на его квартиру, тот встретил его с ужасом и зашептал ему: «Что вы здесь делаете! Исчезайте немедленно!» Краем глаза Столяров увидел в комнате под абажуром на столе разостланные карты – местные фашисты уже открыто готовились. В растерянности он с женой вышел на улицу – и тут произошло чудо! Один из последних военных грузовиков взял их на борт, успел уехать и доехать до расположения советских войск, хотя был обстрелян ещё в Риге несколько раз.

В общем 1940-й принёс много событий, запомнившихся, вероятно, из-за убыстряющейся динамики развития ситуации в Европе и благодаря постепенному осознанию нашими родителями и вообще всеми окружающими нас друзьями и знакомыми факта абсолютной неизбежности войны с Германией. Через много лет, когда мы выросли и читали в 70-е годы мемуары Жукова и других генералов, писавших о том, что нападение Германии хоть и ожидалось, но было «внезапным», мне всегда вспоминался климат 1940 года, когда тема войны была, так сказать, застольной темой в любой семье, где слушали радио (московское, а не иностранное!) и читали газеты.

Тема «внезапности» была абсолютно несостоятельной даже для детей – военные учения и приготовления не оставались незамеченными нами (детьми 5–6 лет), всеми, у кого не было дефицита наблюдательности или просто элементарного умственного развития.

Несмотря на некоторую стабильность и улучшение жизни многих и многих людей, всё же конец лета 1940 года был тревожным – все очень ясно чувствовали, что, быть может, это последнее предвоенное лето. Приезд Молотова в Берлин в ноябре был снят для кинохроники, и мы много раз видели на экране почётный караул, который обходил Молотов на берлинском вокзале, а затем и некоторые фрагменты его встреч с нацистскими главарями. В кино нацисты выглядели для детского восприятия очень странно – они появлялись перед камерами какими-то взвинченными, неестественно и возбуждённо жестикулировавшими. Словом, несмотря на вполне нейтральный текст, они производили неприятное впечатление. Вероятно, это было потому, что дети слышали от родителей, что всё происходящее на экране – это дипломатия и этикет, а в действительности они злейшие враги нашей страны. Пока же, мирная жизнь продолжалась.