Тиё с поклоном открыла дверь в ванную комнату. Она попыталась, как и каждый день до этого, помочь мне раздеться, но я остановила ее взмахом руки. Другие слуги наполняли ванну обжигающе горячей водой. Я сбросила свою грязную одежду, оставив ее лежать на полу мокрой кучей.
– Сожги это, – велела я Тиё, залезая в ванну.
Моя одежда провоняла кровью, и спасти ее было невозможно, даже если бы я захотела.
– Обычно божества не тратят столько кимоно впустую, – упрекнула она меня, собирая грязный ворох ткани.
– Обычно божества ничего не делают, – парировала я, вымывая кровь из-под ногтей. – Они лишь наслаждаются человеческими молитвами, пока их подчиненные делают за них всю грязную работу. Но у меня есть задачи, выполнить которые правильно могу только я.
Тиё что-то уклончиво промычала себе под нос – она всегда так делала, когда не могла подобрать достаточно вежливые слова, чтобы ответить своей богине. Однако спорить Тиё не стала. Истории всех синтоистских божеств наполнены великими приключениями, грандиозными завоеваниями и слезливыми трагедиями, но все это происходило во времена зарождения мира. Начиная же с эпохи современности особенно деятельным, казалось, никто из них не был.
Хотя я и не ожидала, что кто-то из них примет меня с распростертыми объятиями, никто даже не соизволил послать мне весточку. Тиё немного рассказывала мне об их деяниях: когда по Японии проносились тайфуны, это, скорее всего, было дело рук Фудзина, бога ветра. А если начинало расти население – это вступала Инари, богиня плодородия. Однако никто из них никогда не осушал моря, не окрашивал небо в пурпурный цвет и не совершал богоподобного чуда – словом, не делал ничего, что нельзя было бы объяснить природой или удачей. Я представляла их безвылазно сидящими в своих дворцах и праздно наблюдающими за переменчивыми ветрами.
– Случилось ли в мое отсутствие что-нибудь важное? – спросила я.
Тиё прекрасно понимала, что под словом «важное» я имела в виду любую ситуацию, с которой мне нужно разобраться немедленно, потому что в противном случае мир рисковал погрузиться в хаос и разруху. Со всем остальным она могла справиться сама.
– В Ёми все спокойно, Ваше Величество, – ответила она. – Сейчас Обон – а значит, мертвые наверху.
Каждый год я неизменно забывала о фестивале Обон, пока он не подкрадывался вплотную, отмечая увядание лета и уход еще одного года, за который ничего не изменилось. Сейчас этот праздник стал буддийским, но я соблюдала его как синтоистская богиня, потому что эти две религии давно переплелись в жизнях японцев. Каждый год души умерших возвращаются в свои родные земные города, следуя за зажженными огнями. Спустя три дня празднеств и танцев огонь провожает мертвых обратно в Ёми. Обычно это означает, что меня никто не побеспокоит целых три дня.
– Но в тронном зале ждут шинигами, – добавила Тиё.
– С какой целью? – Я нахмурилась и провела пальцами по мокрым волосам. Вода помутнела от крови.
– Полагаю, они надеются на перевод.
Я вздохнула, кивая и стирая со лба кровь. Моя вина, что я осмелилась надеяться, будто Обон подарит мне несколько дней покоя и тишины в Ёми. Разве я имею право на это?
– Полагаю, сказать им, чтобы они пришли завтра, ты не можешь, верно?
Когда Тиё повернулась к свету, словно обдумывая мою просьбу, ее губы дернулись в тонкой улыбке, а глаза сверкнули, точно заточенные кинжалы. Ей приходилось проявлять терпение, и я знала, что оно не бесконечное.
– Ладно, – отозвалась я, глубже погружаясь в воду, – но я не стану встречаться с ними, пока выгляжу как мокрая кошка. Так что им придется еще немного подождать.
– Разумеется. – Поклон Тиё показался мне саркастичным, хотя я не смогла бы это подтвердить. – Я позабочусь о вашей одежде и прикажу вымыть полы, – добавила служанка, поворачиваясь к выходу.
– Тиё.
Она остановилась в дверях.
– Да, Ваше Величество?
Задавая следующий вопрос, я не нашла в себе смелости взглянуть на нее, потому что знала, что легко прочту ответ по ее глазам. Вместо этого я уставилась на свое отражение в мутной воде – уродливое и грязное, прямо как я.
– Стражи нашли что-нибудь в непроглядной тьме? – спросила я.
Каждый день перед ее ответом наступало мгновение тихого ожидания, когда я затаивала дыхание, позволяя себе надеяться. Иногда я останавливала время и цеплялась за этот миг еще немного, мечтая, что, может быть, сегодня – именно тот день.
– Нет, Ваше Величество, – произнесла Тиё. В этот момент в ее голосе обычно появлялась мягкость. – Может быть, завтра.
– Да, – отозвалась я, так сильно ерзая в ванне, что отражение рябило и ломалось, – может быть.
Она снова поклонилась и поспешно вышла. Я взглянула на свое кольцо на столике и погрузилась под воду.
Я закрыла глаза, и на меня обрушилась волна свежих душ, тепло закружилось в моей крови, обжигая меня всю, от сердца до кончиков пальцев. Я всегда чувствовала, когда мои шинигами приносили свежие души. Перед закрытыми глазами проносились тысячи имен, под веками вспыхивали кроваво-красные кандзи[3]. Боль в костях немного утихла, ко мне вернулось тепло. С каждой новой душой я все меньше чувствовала себя самозванкой, которую совсем недавно протащили сквозь влажную землю и у которой болел переполненный сердцами желудок, и чуть больше – настоящей богиней.
Я вышла из ванной и направилась в свою комнату, где уже ждали слуги с чистой одеждой.
Когда я впервые села на трон, меня пытались обрядить в такие тяжелые, двенадцатислойные одежды, что я едва могла стоять.
– Императорский дзюни-хитоэ – подобающая одежда для богини, – сказала тогда Тиё.
Но я не чувствовала себя богиней ни тогда, ни сейчас. Я была просто жалкой девчонкой, чей гнев погубил сначала ее брата, а потом и жениха, и ее утешением за это стала одинокая вечность во тьме. Я не заслуживала трона и не желала его. Но это был единственный способ остаться в Ёми, на границе непроглядной тьмы, – и дальше следовало либо дождаться, пока стражи приведут Нивена обратно, либо набраться достаточно сил, чтобы сломать стену и отправиться за ним самой. А до тех пор мне придется играть эту роль.
– Я хочу простое черное кимоно, – сказала я тогда Тиё. – Меня не интересует красота – мне нужна свобода движений.
– Ваше Величество, – отозвалась Тиё, и ее лицо исказилось, – черный – это чересчур траурно для богини.
– И что с того? – Я сбросила последние пурпурные одежды на землю и осталась в нижнем белье. – Мой брат исчез, моя мать умерла, я вонзила церемониальный кинжал в сердце своего жениха. Так что я имею право носить траур, если захочу.
Тиё ничего не ответила, лишь низко поклонилась, чтобы скрыть выражение своего лица, а на следующий день пополнила мой гардероб такими же темными кимоно, как бескрайнее небо Ёми, и с тех пор я носила только их.
Слуги одели меня, туго затянув кимоно сзади. Даже сейчас все это напоминало мне о том, как один человек впервые помог мне надеть кимоно. Его руки тогда сияли, точно лунный свет, и пахли соленой морской водой.
Служанка с поклоном протянула мне часы, которые я прикрепила к одежде и засунула за оби[4]. Найти в Ёми новые часы из чистого серебра и золота было нелегко, но, как оказалось, богини смерти получают практически все, чего бы ни захотели. Я так и не нашла часы Нивена, которые выронила в тронном зале много лет назад, несмотря на то что мои слуги перетрясли каждую циновку и обшарили каждый угол дворца. Я подозревала, что Хиро уничтожил их.
Тиё попыталась помочь мне с волосами, но я отступила от нее, чтобы расчесаться самой. Слишком долго я скрывала от жнецов цвет своих волос, чтобы теперь заплетать их «подобающим» образом. Все равно ничто во мне не укладывается в рамки традиций или приличий, так какая разница, как уложены мои волосы? Я надела цепочку с кольцом, поднялась на ноги и распахнула двери своей комнаты до того, как это успели сделать слуги. Они упали на колени, рассыпаясь в извинениях, но я, не обращая на них внимания, промчалась по коридорам мимо фресок, отражающих историю Японии: Идзанаги и Идзанами, протыкающие небо копьем, рождение их первенца, Хиро, и остальных детей – божеств Солнца, Луны и бури.
