Залман отошёл ненадолго, и вернулся со скляночкой. Накапав в ложечку и приняв несколько капель, сказал:

— Раз вам ведомы мои секреты, из-за которых я, видимо, не сегодня-завтра окажусь в темнице, а того хуже — на виселице, не угодно ли вам будет просто получить от меня любой, притом отличнейший боезаряд? Имеются в наличии сферические пули к ударным и кремниевым ружьям, пули Нейсслера, бельгийские пули Петерса, нарезные пули Минье, а также патроны для револьверов систем Адамса, Лефоше…

— Нет, всё не то! — перебил Фока.

— Простите, но как вообще можно удумать такое — пользоваться сильвер-патронами? Оставьте глупости! Ну что же, обойдёмся?

— Нет, — ещё раз, уже с агрессией ответил Фока. Аптекарь уже понял, что человек, одетый столь странно, давно потерял рассудок. Он только не знал, как лучше поступить — невзначай подойти к бюро, достать револьвер, и снести голову этому настойчивому гостю вместе с его чудесной шапкой, то ли выполнить его просьбу? Последнее выглядело разумнее. К чему дальнейшие разбирательства, которые не сулят ничего хорошего? Тем более, раз у странного господина имеются такие чудесные серебряные монеты, кто знает, может, он и на самом деле готов расплатиться золотыми?

— Что ж, не будем терять времени, идёмте, господа! — сказал Залман, и нажал на кнопку. Мгновение — и стёкла большого окна на входе закрылись плотными шторами. — Так и быть, я выполню все ваши просьбы. В том числе и насчёт того, что никому не открою аптеку ни сегодня, ни завтра. А там, кто знает, может быть, и никогда. Теперь можно!

Залман вновь зажёг лампу, и, прежде чем вести гостей в подвал, принял ещё несколько капель из скляночки. Евтихий в свете огонька успел прочесть на этикетке: «Laudatum opium».

Глава 10

Круг сужается

Только в глазах Есии прочитал Пётр испуг, отчаянное сострадание к матери, ибо старшие дочки смотрели на лежащую Ульяну в каком-то пустом, бесчувственном исступлении. Теперь он и сам будто отрезвел, и дошло до ума и сердца понимание — как же сильно переживала за него жена, и, видимо, в этом долгом, натянутом ожидании и страхе так быстро надорвалось её и без того шаткое здоровье.

Фёкла, недолго постояв у изголовья матери, отошла к печи, где утайкой продолжила любоваться новым нарядом. Дуняша, даже не всхлипнув, поднялась грузно, вразвалку, и села у окна. Глядя пустыми глазами на морозные узоры, достала новый леденец из кулька и засопела, причмокивая.

Отец смотрел, как Есия, не в силах удержать рыданий, гладила маму по седым волосам, повторяя что-то хорошее, тёплое, хотя и бессвязное:

— Матушка, родимая, что с тобой? Давай я тебе малинки запарю с водичкой, или мёду дам, самого лучшего, из лесу который… Как же мне тебе помочь-то?

Ульяна пыталась шевелить губами, но ответить не могла. Её голубые глаза сделались почти прозрачными, и она смотрела на потолок, и будто видела не его, а какие-то сумрачные картины. Пугаясь их, надолго опускала веки, и только по дрожанию слезинок на ресницах можно было понять, что она ещё жива.

Подавленный и злой, Пётр натянул шубу и, не застегнувшись, выбежал на двор. Тьма сгустилась, стояла звенящая, пугающая тишина, и только ведущую к хлебу дорожку хорошо освещала луна. Что же — снова нужно запрягать Уголька и мчатся в город — на селе помочь в такой беде некому. Были, конечно, старушки-знахарки, да будет ли толк от их травок и заговоров? Тут, видать, что-то посильнее нужно. Верно, если поспешить, то можно быстро домчаться до аптеки. Попросить мощное снадобье. Сегодня он не раз проезжал мимо и обращал внимание на довольно броский фасад, украшенный диковинными белыми буквами. Даже зайти туда хотелось, чтобы просто взглянуть, что да как в этой аптеке. Не думал, что повод — такой внезапный и нехороший, появится так быстро.

«Там такие порошки да мази — мёртвого с ног поднимут!» — тешил он себя.

Мысль Петра оборвалась, когда подошёл к сеннику:

— Экое безобразие! — выругался он, увидев, что какой-то баловник не только разворошил всё сено, но и разметал его по двору, перемешав со снегом. Надо бы срочно убрать, иначе схватит его морозцем, и всё… но только времени нет, надо спешить. Случись такое совсем недавно, за голову бы схватился от отчаяния, а тут — только разозлился пуще прежнего. Корм — уже не такая головная боль, ведь он вроде бы уже и не бедствует:

— Никак дух какой дворовой расшалился, а? — выкрикнул он и присвистнул, осмотревшись, не побежит ли кто прятаться.

Но всё было тихо. Какая же зараза пожаловала, из своих, сельских, на такое никто не способен… А кроме Есии из дома никто не выходил, но разве на неё подумаешь? Да и силёнок у девчушки не хватит.

— Лихо орудовал чёрт! — Пётр сплюнул. Он пошёл в хлев и не увидел, как за воротину ухватились две мохнатые лапки, а затем поднялась косматая мордочка с лошадиными ушами, на миг блеснули глаза-пуговки:

— Эх, — вздохнул Вазила. — Ишо и не так хочется побезобразничать-то…

Уголёк в стойле вёл себя неспокойно, высоко задирал голову, клацал по укрытому соломой полу подковой.

— Ты что такой тревожный? — удивился хозяин. В таких случаях Пётр и думать не смел запрягать коня. Нужно отложить любую намеченную поездку, успокоить, нашептать что-то тихое, спокойное на ухо коню, погладить, и только потом… но теперь было не до этого. Уголёк чувствовал настроение хозяина, отводил назад хвост, дёргал рывками уши, расширяя ноздри и всё больше беспокоясь.

— Уголёк, надо, надо! — Пётр коснулся напряжённой шеи, — понимаешь: лихо к нам в дом постучалось. Надо нам с тобой поспешить.

Когда они выехали, конь пошёл бойко. Выехав на главную сельскую улицу, по обе стороны которой стояли уютно спящие, укрытые шапками снега избушки, Пётр сначала и не заметил, что кто-то бредёт по краю в направлении города. Только после того, как Уголёк послушно остановился, крестьянин спросил:

— Да что там ещё такое?

— Наверное, сам бог послал мне тебя! — услышал он голос, показавшийся знакомым. Никак не мог понять в потёмках, кто же это мог быть в столь поздний час?

Человек же этот сначала забросил в сани увесистый, обитый по бокам медью чемодан, а затем неловко, кубарем запрыгнул сам. Пётр угадал, кто это:

— Барин, Антон Силуанович, вы ли?

— Да, это я, дорогой друг! — обращение показалось Петру нелепым, но что ответить — он не знал.

«Круговерть какая-то — целыми днями и ночами общаться с этими господами!» — подумал он, глядя, как молодой барин поправил рукой в тонкой перчатке цилиндр:

— Уши то не боитесь отморозить, барин? А то ведь запросто можно!

— Ничего, дорогой друг, мне бы только до станции добраться, в город очень надо бы попасть. А там, — он вздохнул и с грустью осмотрелся, будто прощался с этим милым, но так надоевшим его захолустьем. — А там — пропади ж всё пропадом!

Уголёк вновь поволок сани, и полозья заскрипели по бледно-голубому в лунном свете зимнику.

— Так, вроде бы, не положено вам уезжать отсель, барин…

— Будь что будет. Теперь мне уже всё равно, что положено, а что — нет… А ты, голубчик, уж куда так поздно?

— Да беда у меня.

— А я — не помешал ли? А то ведь сойду, раз так! И пешком мило себе доберусь.

— Сидите уж, барин. Мне и самому до города поспешать нужно.

— Ох, барин, барин… как не хочу я этого слышать! — Антон Силуанович снял перчатку, достал надушенный платок и аккуратно высморкался. — Вот увидите, мой друг, скоро все в этом мире будут на равных!

Пётр усмехнулся, подумав, когда же наступят такие деньки, и, крякнув, закрыл варежкой одну ноздрю, зычно сморкнув другой:

— Ишь ты, такой мороз, что звёзды пляшут! Вы это чего?

Пётр посмотрел на попутчика, а тот, сняв головной убор, накрылся попоной и стал похож на мешок:

— А, ну грейтесь, раз так…