– тук-тук, – с улыбкой оповестил о своём появлении Антон, – я с дорогим гостем.

– о-о-о, – затянул Махлай и, кряхтя, поднялся со стула, – заждались, компании много не бывает, тебя, хлопец, как зовут?

– Борис. – представился гость, – я только вчера…

– так! – Махлай властным жестом прервал гостя и заторопился к телевизору, – погодь пока, моя передача начинается! – он схватил пульт и, направив его прямо в экран, начал клацать пальцем по кнопке громкости, при этом сильно тряся его в руке. На экране после вращающейся заставки появился плотный человек в сером костюме и, буравя глубоко спрятанными, немного печальными глазами зрителей, заговорил поставленным голосом:

– Европарламент, – ласково и заискивающе начал он, – сборище говорящего дерьма! – вдруг перешёл он на крик, и глаза Бориса округлились в удивлении, – как я хочу посмотреть, чтобы Урсулиха фон дер Ляля корчилась с куском беспилотника в глотке, – продолжил ведущий, – чтобы через эту глотку хлестала кровь и она дрыгала своими грязными кочерыжками и умоляла о помощи. Но Боррель не поможет, потому что он тонет в собственной блевоте и испражнениях, пытаясь собрать в себя собственные кишки, которые ему вырежут разорвавшиеся кассетные бомбы, – челюсть Бориса против воли отвалилась и он покосился на Махлая, который с блуждающей довольной улыбкой смотрел в телевизор, – Вы нелюди! Вы тварьë! – продолжал громыхать проклятиями приходящий в неистовство человек. Лицо его побелело, и контур густой растительности на лице очертился чёткой линией вокруг широких щёк, – и сколько детей вы не пустили бы на мясо, ради живой косметики в своих поганых ритуалах, сколько бы вы не продлевали свои никчемные жизни, вы сдохнете в страшных муках! Вас будут жрать черви и глисты! Заживо! Вы будете громко визжа-а-а-ть, как свиньи, и вас никто не услышит, никто и никогда, и мигранты изнасилуют ваши трупы!

– это сейчас такое по телевизору показывают? – замерев с указательным пальцем, уставленным в экран, спросил Борис.

– молодец Гришка, да? – довольно дëрнулся Махлай и подмигнул гостю, – чехвостит в хвост и в гриву. Ха-ха, мы всей деревней его смотрим.

– вы оправдываете войну против нашей страны? – продолжил мужчина на экране, снова будто заискивая, – это другое, да? Это правильная война? А вот и нет! – опять рявкнул он, – вы будете вращаться на вертелах в огне нашей ярости, как дохлые крысы! И ваш польский боевой клич: «Втикаем, панове!» разнесётся от моря до моря! И Польшу снова поделят! Пятый раздел не за горами, панове! Ждите!

Картинка снова сменилась и по экрану поползла надпись «Панорама». Появилась студия новостей с симпатичной ведущей.

– а-а-й, – махнул рукой Махлай, – новости начались. Скучно, – подытожил он и снова убрал звук до минимума, – так как говоришь тебя зовут? – вернул он своë внимание гостю.

– Борис, – произнёс тот и протянул руку.

– Витя, – ответил на рукопожатие Махлай, потом прищурился и задорно, что-то вспомнив, хмыкнул, – кабанчик у нас был, тоже Борька, мы в девяностые свиней держали. Время, знаешь, непростое было, выживать приходилось. Так этот хряк мне весь сарай тогда развалил. Двое их у меня вообще было, второй, как там его, Мишка, что-ли… – он на секунду задумался, потом махнул рукой, – не важно, помню, что с пятном на морде был. Бог, как говорится, шельму метит, – усмехнулся он, – так эти двое весь сарай мне… – хозяин печально покачал головой, – сарай, главное, крепкий был, всей деревней строили, а эти вдвоём… Ох, я бы этих свиней с удовольствием ещё раз заколол! – он оглядел мутным взглядом присутствующих и разразился удушающим смехом, переходящим в кашель, – а вы, хлопцы, садитесь, выпивайте, закусывайте.

Борис поставил на стол бутылку молдавского дивина и сел на табуретку. Махлай взял в руку бутылку, внимательно изучил надпись на этикетке и, натужно кряхтя, удалился на кухню, унося с собой подарок. Вернувшись он дрожащей рукой поднял бутылку с прозрачной жидкостью, стоящую на столе, и разлил по рюмкам резкую, отдающую сырым хлебом и нестиранными носками самогонку.

– ну что, Сашка, накатим? – спросил Махлай,

держа рюмку на уровне глаз.

– я не Сашка, я Боря, – улыбнулся Борис.

– да мне до сраки, ци ты Сашка, ци ты Борька, – пробормотал Махлай и споро опрокинул в себя рюмку горючего. Борис последовал его примеру. Дыхание сразу перехватило, и он зашарил взглядом по столу в поисках достойной закуски. Подхватив вилкой лоснящийся маслом гриб Борис, внимательно изучив, отправил его себе в рот. Гриб оказался очень вкусным, пряным и ароматным, и гость тут же подцепил ещё один.

– у меня швайка была вот такая, – Махлай развёл указательные пальцы сантиметров на сорок, – я ей прямо в сердце свинье попадал, потом уже кровь сливали, Артёмка смолил горелкой и разделывали. А разделать кабана, Сашка, знаешь, целое искусство…

Борис от скуки поднял глаза вверх. С потолка свисала коричневая липкая лента-мухоловка, свернувшаяся в спираль и усеянная чёрными тушками мёртвых мух. Одна свежевлипшая муха истошно жужжала, тщетно пытаясь вырваться из ловушки, влезала в клейковину ещё больше, погружалась в липкую массу и тонула в ней. Мерное жужжание превращалось в низкий трепет сбитого кукурузника, разбивалось на отрывки, потом стало резко и отчаянно всхрапывать и, наконец, окончательно смолкло.

– …а кишки на колбасы, – закончил рассказ Махлай. Борис тоскливо посмотрел на стол. Душу приятно окатил вид почти полной бутылки самогона. Он налил себе полную рюмку и выпил, потом ещё раз, вновь пошли в ход маринованные грибы. Махлай посмотрел на него с уважением и одобрительно кивнул косматой головой.

– Боренька, а у тебя девушка есть? – вдруг ожила хозяйка дома. Она туманно с пьяной поволокой посмотрела в глаза Борису, в её чертах ещё угадывалась привлекательная женщина, которая потерялась, спилась и стёрлась, уступая место хмельному бесполому, вечно опухшему существу среднего рода.

– я женат, – как на экзамене ответил Борис и показал обручальное кольцо на правой руке.

– понятно, -протянула женщина, вновь растворяясь взглядом в пространстве.

Борис стряхнул странный морок, накативший после вопроса хозяйки, и снова разлил по полной.

– а мне? – смотря ошалелым взглядом на собутыльников спросил вдруг оживший Артём. Борис снова взял бутылку и наполнил ещё одну рюмку. Артём, крякнув, всадил в себя очередную дозу самогона и снова опустил голову на руки.

– чего приехали то? – спросил Махлай, задумчиво разглядывая наколотую на вилку золотистую картофелину мутным взглядом.

– если честно…– Борис достиг того уровня опьянения, когда правда не желала держаться внутри и охотно слетала с губ, окатывая своей грубой жёсткостью и слушателя и автора, – от войны убежали. Ну не хочется воевать, и умирать, тем более, не хочется.

– только от войны? – спросил Махлай, прищурившись, – или от себя? – на бесконечное мгновение в комнате воцарилось гробовое молчание, Антон отстранённо уплетал со стола, Артём всё так же спал на сложенных руках, а жена Махлая стеклянными глазами изучала пространство внутри себя, – от себя всё равно не убежишь, – нахмурившись и, будто протрезвев, назидательно проговорил хозяин дома.

– от жизни убежал бы, да где там… – обречённо вздохнул Борис и, не почувствовав никакого вкуса, выпил полную рюмку терпкого самогона.

– а что так? Такая жизнь плохая? – вкрадчиво и как-то бархатно спросил Махлай.

– да нет… – задумчиво пробормотал Борис, – не плохая, но и не хорошая. Вот вам дай тарелку овсянки без масла, без соли и без перца. Это будет плохо? Нет! Это будет никак! Никак! А я хочу, как ветер петь… Или пить… – блуждающей рукой Борис словил бутылку и, разливая часть содержимого на скатерть, наполнил три рюмки самых стойких собутыльников до краёв.

– кризис среднего возраста, – вдруг выпалил Артем, оторвавший голову от скрещенных рук. Махлай в ответ выписал ему хлëсткую затрещину, и парень снова предался благостному пьяному сну.

– знаешь, когда у меня последний раз душа гуляла и пела? – Борис смотрел в упор на Махлая. Картинка разбивалась на сегменты калейдоскопа, который вращался вокруг бородатого седого старика разноцветными кусочками пёстрой скатерти, щелями тëмно-бордовых половиц и чёрными пролётами оконных рам, – я с похорон родственника ехал, – тут Борис неопределённо повёл пальцем, – не переживай, ему девяносто четыре было, – так вот, я на вокзале уличным музыкантам десятку кинул, и заказывал всё, что хотел, и пел вместе с ними. И мне было хорошо… А всё остальное, по сравнению с этим – тлен и отстой. А это было несколько лет назад, вот так вот, скука и тоска…