Кренц был одним из немногих випов в поразительно скудном списке иностранцев, приглашенных на празднества по случаю сорокалетия КНР. Все остальные были фигурами меньшего масштаба из относительно маргинальных стран – член чехословацкого политбюро, представитель кубинской компартии и министры из Эквадора и Монголии. Советский Союз представлял заместитель председателя общества Советско-китайской дружбы. Частично по причине международного возмущения событиями 4 июня никто из глав правительств не присутствовал на торжествах. Отсутствовали даже послы многих важных стран – США, Канады, стран Западной Европы и Японии. Кренц, будучи вторым лицом важнейшей коммунистической партии Европы, вместе со своим коллегой из Северной Кореи, вице-президентом Ли Чжон Ок являлся наиболее важным зарубежным товарищем, чтобы находиться на трибуне рядом с постаревшей китайской элитой в тот момент, когда она взирала на восстановленное спокойствие на площади Тяньаньмэнь. Дэн говорил Ли: «Когда вы приедете домой, пожалуйста, скажите президенту Ким Ир Сену, что общественный порядок в Китае нормализован… То, что произошло не так давно в Пекине, было плохо, но в конце концов анализ показал, что это принесло пользу, потому что отрезвило нас». На это Ли ответил: «Я уверен, что президент Ким будет счастлив узнать об этом»368.

Высокопоставленные иностранные гости должны были наблюдать за масштабным фейерверком и красочным костюмированным представлением, исполненным сотней тысяч пионеров с цветами. Они выглядели не столько радостными, сколько вялыми. Вместо большого военного парада, как это было за пять лет до этого, мощь государства олицетворял лишь караул из 45 солдат, промаршировавших перед трибуной. Из-за жестких мер безопасности простые китайцы не могли подойти ближе чем на милю к месту празднования дня рождения их «Народной Республики». Более того, военное положение в Пекине оставалось в силе с тех пор, как три месяца назад оно было введено в момент пика студенческих демонстраций. И солдаты с автоматами продолжали патрулировать центр города. Тон всей КНР в год ее сорокалетия совсем не был юбилейным; до самого последнего времени планировалось провести это мероприятия камерным образом и скромно. Но к октябрю в партии, сумевшей вернуть себе уверенность, захотели показать и отпраздновать факт того, что у нее все находится под контролем. «Национальный день в этом году имеет необычное значение», – заявил Ли Жуйхуань, член Политбюро, отвечавший за пропаганду. Это потому, добавил он, что «мы только что одержали победу над попыткой создать хаос начать контрреволюционное восстание»369.

В то время как коммунистический Китай отметил свое сорокалетие в состоянии приглушенной определенности, пусть и потрясенной событиями 4 июня, но показавшими ясный путь вперед, их немецкие товарищи на протяжении многих месяцев планировали грандиозное празднество, и вдруг в последний момент оказалось, что они столкнулись с растущим социальным напряжением, угрожавшим потерей политического контроля. Настрой был провести 6–7 октября в Берлине огромный фестиваль с военными и молодежными парадами, пышными банкетами в сверкающем Дворце республики, и все это под бесконечные приветственные речи. По контрасту с Пекином здесь должны были присутствовать все ведущие персоны коммунистического мира, в том числе вице-премьер Китая Яо Илинь и сам Горбачев. Для Хонеккера это было огромное событие, вершина его двадцатилетнего пребывания у власти и дальнейшее признание положения ГДР в коммунистическом мире. Чтобы быть уверенным, что все идет по плану, визиты западных берлинцев на период празднеств были сокращены до минимума, в то время как была начата совместная детально «организованная и скоординированная» операция разведки и сил безопасности, чтобы любые попытки протестовать были немедленно пресечены. Короче, это была пекинская, а не московская модель370.

Сначала казалось, что все идет по плану. Когда 6 октября Горбачев прилетел в берлинский аэропорт Шёнефельд, они с Хонеккером перед камерами демонстрировали образцовую дружескую встречу. Они крепко обнялись перед тем, как отправиться в город «украшенный плакатами и сиявший под перекрестными лучами света», где они, стоя плечом к плечу, приветствовали массовое факельное шествие ста тысяч немецких комсомольцев из Союза свободной немецкой молодежи (ССНМ). Весь вечер телевидение ГДР показывало, как два лидера улыбаются друг другу и приветственно машут толпам молодежи, проходящим мимо них по Унтер-ден-Линден с флагами и факелами. Временами советский лидер слышал ободряющие приветствия в свой адрес и выкрики «Горби, Горби!» со стороны своих молодых немецких поклонников. Затем, к удивлению Горбачева, около 300 членов ССНМ принялись скандировать «Горби, помоги нам! Горби, спаси нас!» – и это стало кодовым словом для обозначения реформ, проведения которых они требовали от своего неуступчивого правительства. Хонеккер наверняка был в ярости от того, как повернулись события, но это еще было минимальное отступление от столь тщательно срежиссированного события, в котором оба лидера предстали в гармоничном единении371.

На следующее утро атмосфера была уже совершенно иной. Горбачев снова стоял возле Хонеккера, на сей раз на месте для випов на Карл-Марк-Аллее во время военного парада – ежегодное мероприятие по такому случаю было сравнительно небольшим, чтобы показать приверженность Варшавского пакта разоружению. Но советский лидер на сей раз выглядел «отрешенным и обеспокоенным» в момент прохождения мимо него военных колонн: искусственность всего празднества, похоже, становилась для него очевидной372.

После парада «Горби» и «Хонни» беседовали наедине на протяжении почти трех часов, и затем беседа продолжалась в присутствии всех членов Политбюро СЕПГ. Мало что шло по плану: фактически Хонеккер и Горбачев просто не понимали друг друга. Кончилось тем, что каждый говорил о своем. Горбачев в типичной широковещательной манере расхваливал свое новое мышление и текущую «революцию в революции» (другими словами, не опровергавшую октябрь 1917 г.), в то же время подчеркивая, что историческое соревнование коммунизма и социализма продолжается, хотя и в изменившемся мире. Хонеккер, со своей стороны, возносил хвалу ГДР как одной из самых замечательных экономик мира. В микроэлектронику было инвестировано 15 млрд марок ГДР, в том числе в огромные государственные комбинаты «Микроэлектроник» в Эрфурте, «Карл Цейсс» в Йене и «Роботрон» в Дрездене. На заводах было установлено новое автоматизированное оборудование и прирост производительности труда там составил 300–700%. Ни у кого не оставалось сомнений в том, что он намерен придерживаться старой формы государственного социализма. «Мы решим свои проблемы сами своими социалистическими способами», – настаивал Хонеккер.

Их выступления перед членами Политбюро точно так же были построены словно о разном. Но к этому времени Горбачев уже услышал достаточно. Он рассказал восточногерманским слушателям историю о шахтерах из Донецка, которые «преподали хороший урок» местному секретарю обкома: «Мы нередко видим, что кто-то из руководителей уже не тянет воз, но не решаемся его заменить, боимся, как бы он не обиделся». И он со значением оглядел членов Политбюро СЕПГ: ни у кого не должно быть иллюзий, что сказанное напрямую не относилось к семидесятисемилетнему твердолобому Хонеккеру. «Если мы отстанем, жизнь нас накажет», – резюмировал он. Позднее, обращаясь к журналистам из разных стран, его пресс-секретарь Герасимов выразил все сказанное в сжатой афористичной форме: «Жизнь наказывает тех, кто опаздывает»373.

Это были 24 часа неоднозначных сообщений. Решив в конечном счете посетить празднование в ГДР, Горбачев совершенно определенно намеревался выразить лишь четко выверенную меру солидарности своему самому ценному союзнику времен холодной войны. После появления чрезвычайных фото недавнего исхода и эскалации народных требований проведения реформ и демократии, демонстраций, прокатившихся по всем городам Восточной Германии, главной миссией Горбачева стала задача успокоить взвинченные нервы в Восточном Берлине и помочь предотвратить доведение комбинации социального разочарования и политического паралича до той точки, в которой это могло привести к дестабилизации государства Восточной Германии. В то же время Горбачев ясно дал понять, что Москва не будет вмешиваться в восточногерманские проблемы: это не только «проблемы колбасы и хлеба», как он выразился, но проблема была и в том, что люди требуют «больше кислорода в обществе». В конечном счете сам Хонеккер должен был иметь смелость начать политическую реформу. Горбачев больше не собирался поддерживать его374.