Через три дня, 16 июня, в день тридцать первой годовщины казни Имре Надя оппозиция наконец провела перезахоронение останков Надя и нескольких других известных жертв революции 1956 г. и осуществила общественные похороны на Площади героев в центре Будапешта в присутствии огромной толпы, насчитывавшей, даже по официальным оценкам, 200 тыс. человек. Вся церемония была показана по телевидению, и в ней приняли участие четверо реформаторов из руководства правящей партии, во главе с премьер-министром Неметом. Но это не принесло им ничего хорошего. Двадцатишестилетний представитель «Альянса молодых демократов», ФИДЕС (Fiatal Demokraták Szövetsége, Fidesz), по имени Виктор Орбан отдал должное Надю как человеку, который хотя и был коммунистом, но «не отделял себя от чаяний венгерского народа положить конец коммунистическим табу, слепому повиновению Русской империи (sic!) и диктатуре одной партии». Указывая на четырех присутствовавших на церемонии коммунистических лидеров, он продолжил: «Мы не можем понять, как те, кто хотел очернить революцию, и их премьер-министр внезапно превратились в великих сторонников и последователей Имре Надя. Мы также не можем понять, как лидеры партии, заставлявшей нас учиться по книгам, фальсифицировавшим революцию, теперь спешат нести их гробы, словно это талисманы удачи». В ходе выступлений звучали злые ноты: замечания Орбана сигнализировали о решительном неприятии всего замысла управляемой трансформации и национального согласия, к чему стремились коммунисты-реформаторы, и самого духа умиротворения и очищения, наполнявшего венгерский политический процесс230.

Перезахоронение Надя стало катализатором сильного антисоветского, антикоммунистического национализма, выраставшего с самого низа, и сработало чем-то вроде визита Папы в Польшу, но в данном случае это происходило через политическую память, а не благодаря религиозному рвению. И та и другая политические трансформации в значительной мере определялись национальным опытом и развивались в рамках национальных границ. И хотя процессы происходили почти в одно и то же время, каждая подпитывала и влияла на другую. То, что происходило в Польше и Венгрии, было выходом из диктатуры через создание новой институциональной структуры для нового режима. В дополнение всему происходило и широкое проникновение революционных идей231, выходивших за пределы Восточной Европы. В действительности это говорит нам о том, что сторонники жесткой линии в Пекине видели в этом распространение заразы из Польши и Венгрии232. «Болезнь» экономических реформ, сочетавшаяся с политической демократизацией233, распространялась на протяжении всего года, поражая весь блок от Эстонии на Балтийском побережье до берегов Черного моря.

Зараза, поразившая множество коммунистических государств, была не единственным процессом в 1989 г. Реформа в одной из этих стран, в Венгрии, оказалась чем-то вроде растворителя для всего советского блока, да и для всей холодной войны в Европе.

Это стало очевидно, когда 27 июня 1989 г. по всему миру стало стремительно распространяться фото двух хорошо одетых мужчин, режущих ограждение из колючей проволоки. Этой парой были венгерский министр иностранных дел Дьюла Хорн и его австрийский коллега Алоис Мок, специально встретившиеся на австро-венгерской границе, чтобы послать сигнал к освобождению. Стоя бок о бок друг с другом и разрезая колючую проволоку, они, казалось, посылали добрую весть о том, что послевоенному разделению Европы пришел конец.

Конечно, это была пиаровская акция. Когда Хорн предложил провести церемонию разрезания проволоки, Немет шутливо заметил: «Давай, Дьюла, сделай это, но торопись, проволоки осталось уже немного»234. На самом деле оба правительства еще 2 мая приступили к снятию пограничных заграждений, включая наблюдательные вышки и системы предупреждения о нарушении границы, а само решение об этом было принято еще в конце 1988 г., когда Немет в рамках пакета реформ исключил из бюджета расходы на поддержание всей системы. Система предупреждения, впрочем, продолжала функционировать, просигнализировав около 4 тыс. раз за год о пересечении границы кроликами, косулями, фазанами и подвыпившими гражданами. У обанкротившегося правительства не было средств на восстановление системы охраны границы, всякие ограничения на зарубежные поездки для венгров несколько позднее в том году были полностью сняты: спустя двенадцать месяцев, к концу 1988 г. за границей (в основном на Западе) побывало 6 млн венгров235.

Свое решение о снятии заграждения вокруг страны Немет обсудил с Горбачевым, когда 3 марта приехал в Москву, и у советского руководителя не было возражений: «У нас существует строгий режим на границах, но мы тоже становимся более открытыми». Однако Немет признался Горбачеву в том, что и для Будапешта ситуация тоже достаточно сложная, потому что единственным оставшимся предназначением пограничного ограждения было недопущение незаконного пересечения границы гражданами Восточной Германии, пытавшимися бежать на Запад через Венгрию. «Конечно, – добавил он, – нам надо обсудить это с товарищами из ГДР»236.

Восточногерманский режим, с 1971 г. возглавляемый Эрихом Хонеккером, воспринял сообщения об открытии границы со смешанным чувством гнева и беспокойства. Гнев вызывало то, что венгры решились на это одни, без всякого благословения со стороны Горбачева и не советуясь с союзниками по Варшавскому пакту. А настоящее беспокойство объяснялось тем, что любой восточный немец, имеющий действующие документы, позволявшие путешествовать в Венгрию, теперь мог покинуть территорию блока и отправиться в Австрию и далее в Западную Германию, где немцам автоматически давали гражданство. Другими словами, Венгрия могла стать фатальной прорехой в Железном занавесе, за который ГДР так долго боролась, видя в нем условие своего политического существования.

Тем не менее, когда Венгрия в начале мая приступила к снятию заграждений, министр обороны Восточной Германии генерал Хайнц Кесслер, похоже, сохранял относительное спокойствие. Он сообщил Хонеккеру, что его венгерский коллега генерал Ференц Карпати заверил его, что снятие заграждений производится «по чисто финансовым соображениям», и что Венгрия, конечно, продолжит охрану границы с большего числа наблюдательных вышек и за счет «интенсификации патрульной службы» с собаками-ищейками. Карпати, конечно, следовал инструкциям, полученным от Немета, который просил его выиграть время и держать Восточный Берлин в неведении. «Стоит нам начать объяснять, какая обстановка на самом деле, и мы сразу выдадим себя, и от этого станет только хуже». В конце концов Кесслер получил от Карпати заверения и доложил Хонеккеру, что снятие 260-километрового пограничного заграждения предполагается производить постепенно в период до конца 1990 г. со скоростью около четырех километров в неделю, начав работы с участков вблизи четырех из восьми пограничных переходов. Он объяснил, что Венгрия предпринимает эту «косметическую процедуру» постепенно в целях улучшения добрососедских отношений с Австрией и в контексте общего ослабления напряженности в Европе237.

И тем не менее ежедневное снятие колючей проволоки держало Восточный Берлин в напряжении. Хонеккер послал жаловаться в Москву своего министра иностранных дел Оскара Фишера, но результатом стало лишь то, что Шеварднадзе сказал тому, что ГДР должна решать этот вопрос напрямую с Венгрией238. Так Восточная Германия очутилась в одиночестве, не имея никакой поддержки из Москвы, оказавшись зажатой между реформирующейся Польшей на востоке, своим западным противником капиталистической Германией и становящейся все более либеральной и открытой Венгрией далее к югу.