В самой «Универсальной монархии», в свою очередь, также обнаруживаются фрагменты некоторых более ранних (можно сказать, черновых) текстов Монтескье. Прежде всего это относится к главе XVI, почти целиком построенной на материале статей 2, 4, 6–8 его «Размышлений о богатствах Испании»39 – уже упомянутого выше небольшого сочинения, написанного ранее 1727 г. и никогда не публиковавшегося при жизни автора. Главы XXI и XXII выстроены с опорой на фрагменты, которые были включены им в две разных рукописи, представлявшие собой своеобразные записные книжки, одной из которых он дал название «Сборник» (Le  Spicilège)40, а другой – «Мои мысли» (Mes pensées)41: собранные в них заметки самого разного содержания и характера, которые он вел на протяжении всей жизни, представляли собой своеобразную интеллектуальную лабораторию Монтескье. Таким образом, «Размышления об универсальной монархии» оказываются тесно связанными с темами, которые занимали писателя на протяжении многих лет и находили место как в его рабочих рукописях, так и в его опубликованных произведениях. Эту взаимосвязь между различными текстами Монтескье мы постарались отразить в комментариях, которые сопровождают публикуемый здесь перевод.

Термин «универсальная монархия» активно использовался в политической лексике Европы с XVI столетия. Он мог звучать вполне нейтрально, если применялся к великим империям давно прошедших эпох и обозначал народы древности, сумевшие распространить свое влияние на обширные территории, – вавилонян, египтян, персов, греков и, конечно, римлян. Однако в контексте международной политики XVII–XVIII вв. он получил отчетливо негативную коннотацию, указывая прежде всего на стремление того или иного государства изменить status quo в Европе, силой утвердить свое превосходство над соседями и играть в политических делах доминирующую роль42. В годы Тридцатилетней войны в попытках установить на континенте свою «универсальную монархию» европейцы систематически упрекали испанских Габсбургов, точнее, Филиппа IV и главного проводника его политики – всевластного фаворита графа Оливареса. Немецкий философ Самуэль Пуфендорф, названный Монтескье «Тацитом Германии»43, подчеркивал, что замысел «универсальной монархии» подпитывался потоками золота и серебра, хлынувшими в испанскую казну из Нового Света44. Французский капуцин Жозеф де Пари предъявлял своим читателям документальные доказательства «вечного стремления испанцев к универсальной монархии»45. Архиепископ Камбрe Фенелон размышлял о том, что успешно противостоять «иностранной державе, которая откровенно стремится к установлению универсальной монархии», могут только оборонительные и наступательные союзы46.

В последние десятилетия XVII столетия, когда позиции Испании были уже заметно поколеблены, а одним из главных, если не самым главным игроком на политической сцене Европы стал Людовик  XIV, европейцы дружно и не без оснований переадресовали эти обвинения французской короне. Главную роль здесь сыграло усиливавшееся соперничество между Францией и монархией Габсбургов, и не случайно именно на фоне Деволюционной войны между Людовиком XIV и Карлом II имперский дипломат Франсуа Поль де Лизола выпустил один из первых пропагандистских тестов, обвинявших Францию в гегемонистских устремлениях и макиавеллизме. «Щит государства» Лизолы47 стал началом настоящей памфлетной атаки на Людовика XIV48.

В частности, несколько полемических работ посвятил французской угрозе Лейбниц. В трактате «Размышления о том, каким образом установить внутреннюю и внешнюю общественную безопасность в Империи при нынешних обстоятельствах» (Bedencken, welchergestalt Securitas publica interna et externa und Status præsens im Reich iezigen Umbständen nach auf festen Fuss zu stellen, 1670) он прямо утверждал, «что Франция стремится к универсальной монархии»49, хотя и готов был отвести ей роль арбитра в европейских делах. В трактате «Египетский совет» (Consilium Ægyptiacum, 1672) он признавал необходимость отвлечь французского короля от его панъевропейских амбиций, для чего развивал фантастический план, который должен был подтолкнуть Людовика XIV к  завоеванию Египта. В памфлете «Христианнейший Марс» (Mars Christianissimus, 1684) Лейбниц с  язвительной иронией рассуждал о готовности «христианнейшего» короля уничтожать своих братьев по вере50. А в «Манифесте в защиту прав Карла III51» (Manifeste contenant les droits de Charles  III, roi d’Espagne, et les justes motifs de son expédition, 170 4), в разгар Войны за испанское наследство, он фактически бил тревогу: «Только небеса своим чудесным вмешательством смогут остановить универсальную монархию Бурбонов»52.

Тревожные голоса раздавались со всех сторон. Грегорио Лети, уроженец Милана, ставший официальным историографом Амстердама, призывал европейских государей к борьбе с «универсальной монархией, которую французский король уже установил в Европе»53. Пуфендорф, казалось, был несколько более оптимистичен: «Не похоже, что Франция придет к  универсальной монархии» – она, конечно, может со временем стать «самым большим королевством Европы, но все же не единственным»54. Однако и он не сомневался в стремлении Людовика XIV диктовать свою волю всей Европе. Эсквайр из Глостершира Джорж Смит размышлял о пагубности честолюбивых притязаний французского короля на европейское господство55…

С окончанием Войны за испанское наследство обвинения Франции в гегемонистских устремлениях несколько поутихли, хотя даже спустя несколько десятилетий после смерти Людовика  XIV опасения европейцев рассеялись не вполне, и  некоторые памфлетисты продолжали высказывать похожие упреки в адрес его преемника56. Но все же стоит подчеркнуть – Монтескье писал свои «Размышления об универсальной монархии» в ту пору, когда эта полемика уже потеряла прежнюю остроту и злободневность. Его брошюра ни в какой мере не являлась памфлетом – она представляла собой попытку глубокого теоретического осмысления самой проблемы политической гегемонии и, в определенном смысле, попытку анализа политических перспектив Европы.

«Может ли случиться при нынешнем состоянии Европы, что один из народов, подобно римлянам, обретет неизменное превосходство над другими»? Открывая свои «Размышления» этим вопросом, Монтескье сразу же дает на него однозначно отрицательный ответ: «Я полагаю, что такое, по-видимому, стало совершенно невозможным» (гл. I). Весь последующий текст представляет собой набор аргументов в поддержку его главного тезиса: великие завоевания, которые могли быть успешными в  древности, в современную эпоху неизбежно обречены на провал, поскольку сила всякого государства заключается уже не в его военной мощи, не в его способности захватывать чужие территории и подчинять себе более слабых соседей, а в успехах его торговли, в способности длительное время поддерживать собственное экономическое процветание.

Широта исторического материала, привлекаемого Монтескье для своего анализа предвосхищает тот метод, который он впоследствии использовал в «Духе законов». Он не ограничивается взглядом на недавно отгремевшие войны Людовика XIV, но обращается к самым разнообразным военным конфликтам, истоки или последствия которых, по его мнению, оказались особенно важными для судеб европейских государств. Он вспоминает и  о  покорении Карлом Великим варварских народов, атаковавших Европу, и  о  норманнском завоевании Франции, и о набегах татарских орд на Россию, Венгрию и Польшу, и о противостоянии между французской короной и английскими Плантагенетами, и  о  долгом соперничестве Франциска  I с Карлом V, и о событиях Нидерландской революции, приведших к свержению испанского владычества и созданию Республики Соединенных провинций, и  о  кампаниях Филиппа  IV времен Франко-испанской войны. По мнению Монтескье, все эти столкновения свидетельствовали о том, что «с тех пор, как государство римлян на Западе рухнуло, обстоятельства нередко складывались так, что казалось, будто Европа должна снова попасть под власть одного народа» (гл. IX). Однако ни одна попытка силового установления господства не принесла долговременного успеха.