Рик дал мне еще и краткую аналитическую справку о Макфарлейне. «Бад, по сути, играет роль впереди идущего. Он расположен выслушивать, но при этом не дает понять, что он думает сам о предмете беседы. Он прямая противоположность тебе. Ты эмоциональна и инициативна. Он сдержан, рационален».

Рик знал меня не так хорошо, как он думал, что знает – в данном случае – Бада. И, не наводя справки в другом месте, я уважительно адресовала свою записку: «Полковнику Уильяму Макфарлейну».

Как часто судьба кроется в деталях. Еще в бытность репортером мне приходилось видеть, как люди временами буквально леденели, когда видели свое имя написанным неверно. Я сама знаю, что когда кто-нибудь тебе скажет: «Мне нравится ваша книга», а потом неправильно напишет твое имя, то все, что он говорит, затем уже теряет значение. Уже в самолете в самый день назначенной встречи, 2 ноября, я случайно заглянула в свежий номер «Нью-Йорк таймс», который читал мой сосед, и заметила статью, озаглавленную «Военные в Белом доме». К моему ужасу одно имя выделялось на странице: полковник Роберт Макфарлейн! А вовсе не Уильям. А я-то лечу на встречу с ним! Мое сердце оборвалось. Я чувствовала, что когда он увидит, что мне нельзя доверить даже написание его собственного имени, все мои тщательно прописанные заметки разом обесценятся. Что мне делать?

Пройти в Белый дом, не важно, в который раз (оставим в стороне случай, когда это твой первый визит), – это по-настоящему круто. Во-первых, нужно пройти процедуру тщательной проверки охранниками у ворот, ответить на их вопросы, за которыми следует проверка полученных ответов по телефону, затем тебе на шею вешают официальный именной пропуск, и, наконец, ты входишь под своды офиса в цокольном этаже, где весьма прохладная атмосфера приглушенно передает ощущение невиданной власти. Все залы обрамлены большими фотопортретами улыбающегося президента с поднятой в приветствии рукой, обращающегося к толпе. Отчаянно пытаясь выглядеть непринужденно, я проследовала в кабинет советника по национальной безопасности, находившийся в цокольном этаже (позднее его переместили в более изысканные помещения Западного крыла). Там со мной приветливо поздоровалась дружелюбная женщина, представившаяся Вильмой Хэлл. Она была секретарем полковника Макфарлейна. (Вильма всегда с гордостью произносила слово секретарь, не употребляя более модное феминистское слово ассистент). Быстро сообразив, что мне надо делать, и заботясь лишь о том, чтобы мое вранье выглядело правдоподобно, я набрала побольше воздуха и сказала, надеясь, что выгляжу естественно: «Миссис Хэлл, по дороге к вам я заметила, что мой секретарь (которого у меня, конечно, не было вовсе) неправильно напечатала имя полковника Макфарлейна». Она спокойно ответила мне: «Я позабочусь об этом».

Удивительно, но ей хватило нескольких минут, которые я потратила на то, чтобы дойти от ее стола до двери во внутреннее святилище, чтобы вернуть мою записку с незаметно исправленным именем. Что было бы, если бы Вильма не помогла? Остальная часть истории вполне могла и не произойти.

Я навсегда осталась благодарна Вильме за спасение в тот мой первый день. Каштановые волосы, мягкий взгляд карих глаз и сдержанные манеры настоящей леди делали Вильму больше похожей на благонамеренную матрону из благополучного пригорода, вроде тех, на ком держится «Джуниор лига», чем на одну из наивысших по рангу представительниц неведомой, неслышной, невидимой сестринской общины невероятно эффективных профессиональных секретарей, находящихся на государственной службе. Благодаря таким, как Вильма, «Большие колеса» административной машины Вашингтона крутятся столь гладко. За годы президентства Рейгана мне довелось хорошо ее узнать, и я не перестаю восхищаться и уважать ее за такт и дипломатичность. Больше двадцати семи лет она прослужила в должности исполнительного ассистента одного из самых влиятельных членов кабинета, и в этой роли побывали и Генри Киссинджер, и Александр Хейг, и Бад Макфарлейн, и Колин Пауэлл. Она знала всех по имени и могла найти кого угодно из членов кабинета за считанные минуты. Оставаясь спокойной и приветливой, она ежедневно отвечала на сотни телефонных звонков и как-то умела дать почувствовать каждому звонившему, не важно, какое положение он занимал, что с ним готов говорить значительный человек, но, к сожалению, этот человек «как раз сейчас находится на встрече», и всегда убеждалась, что звонивший завершает разговор с ощущением собственной значимости, испытывая самоуважение.

Вильма приступила к работе в 1960 году в Пентагоне, десять лет работала у секретаря Военно-воздушных сил, потом ей предложили перейти в Белый дом, чтобы «временно» поработать с Генри Киссинджером в ночную смену – с 7 часов вечера и до половины третьего ночи, а в это время ее муж Рон, служивший главным фотографом Военно-воздушных сил, в обязанности которого входило запечатление истории ВВС, оставался дома с детьми. Ей предложили остаться в Белом доме насовсем, и в последующие годы она работала с двенадцатью советниками по национальной безопасности, как с демократами, так и с республиканцами, от Киссинджера до Бергера, являясь в 2003 году самым старшим членом этого удивительного сестринского сообщества. Свою роль она однажды описала очень скромно: «Политики приходят и уходят, но им необходимы люди, воплощающие административную преемственность. У политиков много времени уходит на то, чтобы подняться вверх и идти дальше, поэтому им нужны люди, действующие как исполнители, способные помочь им начать свою работу и делать дело». Выйдя в отставку и зная тысячи секретов, она ведет неприметный образ жизни. Она может многое поведать, но никогда ничего подобного не сделает.

Итак, спасенная Вильмой, я вошла и увидела Макфарлейна, сидящего за своим столом, низкая лампа наполовину освещала его лицо. На полках за его спиной выстроились книги по международным отношениям. Он учтиво встал и спокойным, чуть медлительным голосом поздоровался со мной. Полковник был среднего роста, c коротко стриженными чуть рыжеватыми волосами. Во взгляде его серо-голубых глаз читалась болезненная усталость. Одетый по-морскому аккуратно в синий китель, тщательно выглаженные серые брюки, в надраенных до блеска ботинках, он производил такое сильное впечатление хрустящей чистоты и свежести, словно только что вышел из душа. Подобное впечатление могут производить только военные. Пока все доказывало, что Рик был прав. Стало ясно, что передо мной вышколенный офицер морской пехоты, умеющий жестко контролировать свои эмоции, но я почувствовала в нем и честность, и спрятанную в глубине чувствительность, и это сразу меня к нему расположило. Не забывая о том, что время пошло, я приступила к хорошо отрепетированному использованию своих двадцати минут.

Я объяснила, что только что вернулась из Советского Союза и что в результате проведенных со мной бесед в Институте США я почувствовала, как чрезвычайно важно поскорее найти какие-то способы снижения напряженной ситуации. Эти разговоры дали мне некоторую надежду на то, что есть возможность вернуться к обсуждению свернутого Соглашения в области культуры. Постоянно сверяясь с часами, я закончила свою речь в точном соответствии с выделенным мне временем, но, к моему удивлению, когда я закончила, офицер не встал с кресла. Вместо этого он сказал: «То, что вы рассказали, очень интересно. Не смогли бы вы прийти к нам еще раз для более обстоятельного разговора? Не могли бы вы прийти для двухчасовой беседы?» Мне следовало позвонить Вильме, чтобы согласовать дату. И так же как и за две недели до этого, я вновь прошла в тот же самый кабинет, на сей раз чувствуя себя уже более уверенно, и мы проговорили все два часа. После нашей встречи Бад спросил меня: «Не могли бы вы изложить на бумаге все то, о чем говорили?» Я ответила, что смогу, и сделала это.

Сражаясь с непривычным для меня слогом правительственного общения и не доверяя самой себе, я позвонила сыну Бобу и попросила помочь. Ему такая форма выражения была хорошо знакома, поскольку он провел год на стажировке в аппарате сенатора Джексона и работал вместе с молодыми тогда Элиотом Абрамсом и Ричардом Перлом, которым предстояло стать настоящими светилами в политике. Все они получили хороший тренинг под руководством Дороти (Дики) Фосдик, напористой знаменитой женщины, являвшейся старшим советником сенатора по вопросам внешней политики. Боб, служивший в то время священником в храме Благодати (Грейс-Черч) Епископальной церкви в Нью-Йорке, ждал меня в скромной пиццерии недалеко от Центрального вокзала и помог отшлифовать и отредактировать мою записку. Я послала ее Баду, а вскоре мне позвонила Вильма и попросила снова приехать в Вашингтон.