Комнин затылком почувствовал, как за его спиной напряглись верные варанги. Еще шаг, еще… стоящий справа охранник уже начал подымать секиру, когда норманны остановились.

Боэмунд на мгновение застыл, демонстративно не обращая внимания на окружающих его видных горожан и сановников, затем широко улыбнулся и склонил голову:

– Рад приветствовать тебя, кесарь! Раньше я был твоим врагом и противником, теперь же я пришел к тебе как друг твоей царственности. – Говорил он чисто, практически не коверкая слова греческого языка.

Басилевс склонил голову в ответ:

– И тебе привет, славный полководец. – Он дал варвару оценить красоту убранства главного зала дворца, после чего приступил к самой важной теме встречи: – Удачно ли прошло твое путешествие?

Принц Тарента был лаконичен:

– Да.

Алексей подождал, не будет ли продолжения, но, убедившись, что норманн собирается молчать, встал и подал руку:

– Видеть такого прославленного в битвах военачальника в стенах Константинополя – великая честь для нас! Особенно рады мы, что все помыслы таких великих воинов, которые идут к нам на зов помощи с именем Господа на устах, заключены в служении делу Церкви и только ей…

Он оценивающе посмотрел на лицо сицилийца, но своей невозмутимостью тот напоминал статую, а окружавшие его телохранители больше походили на столбы.

Алексей снова подождал, и снова ответа не было. В глубине души он чертыхнулся, но на лице это никак не отразилось. Что ж, придется растолковывать тупому варвару, чего от него жаждет Империя…

…Переговоры затянулись. Басилевс склонял сицилийца к клятве, аналогичной той, которую дал Готфрид, но невозмутимый сын завоевателя Италии только односложно отвечал, что устал с дороги, такие вещи сразу не решаются, ему надо подумать. Боэмунд не отказывался, только тянул время. Кроме немцев к Константинополю спешили французы и провансальцы. Если откажется Раймунд Тулузский, то уж с Робертами Боэмунд всегда договорится. Норманн норманна поймет!

Это предполагал и басилевс. Старый интриган, он видел также, что в нынешней ситуации одними словами сложившуюся проблему не решить. Перед ним стоял не религиозный фанатик, для которого поход – дело христианской доблести. Для второго сына не самого могущественного короля Европы это прежде всего была возможность решить свои личные проблемы. Те самые проблемы, которые уже легли незаживающими рубцами на тела средиземноморских провинций Империи. Что же, Комнин бы не стал императором, если бы не умел предусматривать таких поворотов.

С военачальником лангобардской армии кесарь прощался как с лучшим другом: лично спустился, обнял, пожелал хорошо отдохнуть.

Когда Боэмунда и державшихся рядом со своим господином рыцарей вели по переходам дворца, на глаза принцу попалась незакрытая дверь в боковую комнату. Это было уже необычно – все двери на всем пути следования всегда были наглухо заперты. Кроме того, в этом самом месте ведущий их сановник двора придержал свой скорый шаг, как бы раздумывая, каким путем вести дорогих гостей дальше. Сицилиец, ожидающий от своих врагов подвоха за каждым углом, настороженно заглянул в открытый проем и… замер, пораженный. Вся немалая территория помещения была заставлена сундуками с золотом и драгоценной посудой, груды ярких каменьев тут и там перемежались расшнурованными мешками с золотыми монетами, отрезы дорогих тканей были небрежно навалены друг на друга, так что доставали до потолка.

Как зачарованный остановился государь маленького княжества при виде такого богатства.

– Кому же… столько добра?! – смог он выдавить в конце концов. – Если бы у меня было… столько богатств, я бы… я бы… давно…

Сановник поклонился и улыбаясь прошептал стоявшему столбом сицилийцу:

– Все это станет вашим, стоит вам только согласиться на просьбу басилевса, мой принц…

У Боэмунда пересохло во рту. Здесь лежало больше, чем когда-либо было в его казне, больше, чем он мог планировать получить от всего похода, намного больше, чем стоил весь его Тарент. Принц кивнул головой. Он понял.

…На следующий день сицилийцы явились на переговоры, чуть только рассвело. И уже к полудню все необходимые клятвы были озвучены, все бумаги подписаны: все бывшие территории Византии, захваченные у нее мусульманами, после освобождения от неверных должны были вернуться в лоно Восточной империи. Принц пробовал выторговать себе титул доместика Востока, то есть главнокомандующего всеми войсками в Азии, но Комнину удалось открутиться от необходимости давать ответ на эту просьбу. Только пустые улыбки, заверения в дружбе и неподкрепленные обещания.

Басилевс улыбался, когда груженые подводы сицилийского посольства покидали пределы дворца, этому же чуть сбоку улыбался сам Боэмунд. Все были счастливы…

11 апреля 1097 года. Константинополь

Пока басилевс и принц маленького княжества обменивались любезностями друг с другом, прикидывая между улыбками, насколько стоит доверять принимаемым из рук соседа кубкам с вином, жизнь в городе, стоящем на границе Азии и Европы, забурлила с прежней силой. Осмелевшие купцы, убедившись, что толпы лангобардов не несут угрозы, снова открыли лавки, замелькали повозки окрестных крестьян, везущих на рынки ненасытной столицы результаты своих нелегких трудов, из бухты Золотой Рог потянулись в пролив рыбачьи лодки.

«Полочане», прибывшие в Константинополь морем, так и не увидели сицилийских норманнов, о которых так много говорили жители города. Когда Костя услышал, что крестоносцев со дня на день переправят через пролив, он предложил сходить посмотреть на викингов, но Улугбек Карлович сумел убедить товарищей отдать предпочтение красотам древней столицы.

Стража противилась проходу прибывших паломников в город, и за дело взялся поднаторевший в последнее время в переговорах с мытарями Малышев. Он довольно быстро уверил местных вегилов[25] в том, что их интерес сугубо купеческий. После того как небольшая сумма в серебряных монетках перекочевала в кошели хранителей покоя столицы, русичей пропустили.

Оставив воинов из своего отряда на небольшом постоялом дворе, четверка русичей пошла в поход по Константинополю. Ориентируясь на городские стены, тянущиеся вдоль залива, они двинулись в сторону основного скопления исторических и прочих достопримечательностей.

Чем ближе подходили путешественники к Буколеону, тем чаще встречались им лавки менял, в которых на всеобщее обозрение были выставлены ящики с монетами разных стран, купеческие лабазы, полные экзотических ярких тканей и диковинных предметов. «Полочане» почти не задерживались у этого великолепия, русичей манили золоченые купола храма Святой Софии.

Сомохов, бывавший в Стамбуле, уверенно утащил товарищей прочь от наружных стен, показывая то Тетрапилон, то площадь Константина, то гигантскую чашу ипподрома, где толкались сотни оборванцев и нищих, храм Святой Эуфемии, знаменитые бани, здание сената и, наконец, золоченую крышу багряного дворца самого правителя Империи. Широкие улицы были необыкновенно чистыми, дома утопали в зелени и цветах. Весь вид великого города, жители которого были одеты в чистые хитоны и тоги, являлся ярким противопоставлением грязным столицам Европы.

Конечно, побывать везде было невозможно – только в одном Буколеоне размещались сотня дворцов и более тридцати часовен. Но пройти мимо Святой часовни «туристы» не могли. Улугбек Карлович настаивал, что наряду с храмом Святой Софии это одна из главных достопримечательностей города.

Действительно, потраченного времени было не жаль. Со стен смотрели на вошедших бесчисленные реликвии в дарохранительницах, святые для каждого христианина, будь он католик или православный: куски Животворящего Креста, гвозди, из тех, которыми был прибит на Голгофе Христос, святой венец, которым Он был увенчан, плащаница, святой хитон и прочая, прочая. Ручки дверей часовни были отлиты из чистого серебра, пол покрыт необычайным белым мрамором, таким гладким и блестящим, что он казался хрустальным, а колонны искусно отделаны плитами из яшмы. Все это сверкало, повергало в трепет даже пришельцев из далекого будущего, заставляло их по-новому вслушиваться в церковные песнопения.