Я был старше на несколько лет, и Шурка смутился, не зная как продолжить разговор, но набрался духу и спросил.

– А как тебя звать?

– Алексей. Проще Леша. Кстати, Щурка, а ты не мог бы завтра посидеть немного, пока я нарисую твой портрет?

– Ладно. А где?

– В Поселке художников.

Сговорились. На следующий день ровно в полдень Шурка возник у калитки.

К его приходу я подготовил все для работы над первым в моей жизни натурным портретом, писанном масляными красками. Укрепил на крышке этюдника грунтованный картон, выдавил краски на палитру. По отцовскому рецепту составил растворитель из скипидара, лака и льняного масла. И мы начали трудиться. Несколько дней по два – три часа я преодолевал свою профессиональную несостоятельность. И, в конце концов, портрет был написан. Это «произведение», как помнится, не было шедевром, но Шурке понравилось.

Пока мы трудились, он поведал мне непростую историю своей жизни. Шурка родился незадолго до войны на Украине. О своих родителях не вспоминал, а вот детский дом под Житомиром запомнил на всю жизнь. Воспоминания того времени были, мягко говоря, не из лучших.

Каким-то чудесным образом после войны его разыскала родная сестра матери Шурки – тетя Катя и забрала к себе в Абрамцево. В годы войны она работала медсестрой в абрамцевском госпитале и с тех пор обитала в общежитии для сотрудников дома отдыха.

Новая, счастливая жизнь, которая так нравилась Шурке, продолжалась недолго. Родственники с Украины вернули его обратно в детский дом. Но, вкусив «вольную жизнь», Шурка бежал из детдома, сел на поезд и подался в Москву, в Абрамцево. В пути беглеца отловили и определили в какой-то спецприемник.

Мир не без добрых людей, и Шуркиной тете стало известно, что он мечтает вернуться к ней в Абрамцево. Узнав о злоключениях племянника, тетя Катя снова забрала Шурку и поселила у себя.

Жили они вчетвером: тетя, ее малолетний сын от первого брака, новый прошедший войну муж Володя и Шурка. Как и на что жили, одному Богу известно. Слева от усадебных ворот был после революции сооружен двухэтажный барак. На первом этаже размещалась милиция и почта. На втором жили сотрудники Дома отдыха. Тетя Катя с семейством занимала там маленькую комнатушку.

В свои тринадцать лет Шурка понимал, что должен помогать семье. Муж тети подорвал здоровье на фронте, к тому же с того момента, как обосновался в Абрамцеве, заболел желанием стать художником. Так что ожидать помощи от него было трудно.

Шурка устроился в доме отдыха помощником киномеханика и доставлял к киносеансам фильмы из Хотькова и Загорска[8]. Не отказывал в помощи, если кому-то она требовалась. К примеру, он порой сопровождал жену Всеволода Саввича на рынок в Загорск. В его обязанность входил утренний поход к мельнику за молоком для малолетнего сына его тети.

Остатки дряхлеющего дома в зарослях прибрежного кустарника я помнил еще с первого довоенного посещения Абрамцева. Но то, что он обитаем, было для меня полной неожиданностью. Шурка рассказал, что хозяин дома – столетний загадочный старец. Савин, как утверждали старожилы, в аксаковские времена трудился на мельнице. Жил он уединенно со своим сыном. Кормились отшельники от огорода. Держали корову. Бытовали всевозможные легенды о жизни затворников.

А вот то, что старую, застиранную гимнастерку мельника украшали два георгиевских креста, Шурка видел своими глазами.

Летом 1949 года мы с Васей Ливановым со скрипом сдали экзамены в МСХШ и были зачислены я в предпоследний шестой класс, Вася в четвертый.

Школа была основана всего десять лет назад при активном участии известного общественного деятеля, художника, академика Игоря Эммануиловича Грабаря, одного из корифеев нашего абрамцевского поселка. Против школы, на другой стороне Лаврушинского переулка, располагалась Третьяковская галерея. Учащиеся школы имели возможность бесплатно посещать галерею, чем мы и пользовались практически ежедневно во время большой часовой перемены между занятиями по спецпредметам и общеобразовательными. Нестеров, Серов, Репин, братья Васнецова, Врубель, Поленов, Левитан, Антокольский – наше великое Мамонтовское содружество было там широко представлено работами этих замечательных художников.

И в Москве Абрамцево оставалось рядом со мной.

Среди учеников школы кроме москвичей находилось много детей, приехавших из дальних закоулков Советского Союза, и даже были девочки, что во времена раздельного обучения являлось чем-то невероятным. Имели место и дети одаренных родителей. Рядом со мной, в пределах годовой разницы в возрасте, постигали премудрости изобразительного искусства дети художников Ромадина, Белашевой, Гапоненко, внук Иогансона, внук архитектора Щусева, мой друг Вася Ливанов – сын актера…

Хорошо ли быть ребенком одаренного родителя? Изначально, в детстве, однозначно хорошо. Творческая среда в доме. Круг одаренных друзей одаренного родителя. К примеру, первым домашним заданием в школе после каникул было предложение написать пленэрную композицию на основе материалов летней практики. У меня не было летней практики и пленэрных этюдов. Что делать? Отправился к соседу по отцовской мастерской, другу отца, Аркадию Александровичу Пластову.

– Дядя Аркаша, мне нужны для работы над композицией пленэрные этюды, – обратился я, робея, к великому художнику.

– Видишь большой сундук в углу? Открой и возьми, что захочешь.

За пленэрную композицию меня похвалили и выдали полноценную пятерку. Так что быть сыном одаренного родителя поначалу совсем неплохо, но, как выяснилось позже, на выходе в самостоятельную творческую жизнь это не только не помогает, а скорее мешает.

Удачный опыт с первой ученической композицией был лишь эпизодом в череде каждодневных неудач в текущих заданиях по живописи и рисунку. Я глубоко переживал происходившее. Но особенно остро страдала моя мама. Несмотря на то, что дома я тщательно скрывал свои школьные проблемы, она необъяснимым материнским чутьем с сердечной болью воспринимала мои муки творчества.

Отец первые послевоенные годы трудился над завершением иллюстраций, начатых еще до войны, к «Преступлению и наказанию» Достоевского и «Петру Первому» А.Толстого. Жизнь в Абрамцеве подтолкнула его к иллюстрированию сборника избранных стихотворений Некрасова. Он много писал и рисовал с натуры. Но главной работой того времени была работа над иллюстрациями к «Войне и миру» Л. Толстого.

Мои школьные неудачи его не слишком интересовали. Он по-прежнему сомневался в правильности моего выбора в пользу изобразительного искусства. Изначально все складывалось совсем иначе. Отец мамы был инженером, да и сама она, до моего появления на свет, училась в Московском механико-машиностроительном институте имени Н.Э. Баумана. Я в общеобразовательной школе был отличником и проявлял интерес к технике. Пропадал на свалке разбитого трофейного оружия. Занимался в радиокружке.

Как любила мама ходить на родительские собрания, где учителя наперебой хвалили ее сына. И нате же!

Обостренное юношеское самолюбие, подогреваемое каждодневным ощущением собственной творческой ущербности, демонстрируемой в присутствии ироничных талантливых девочек, делало свое дело. Помогали хорошие педагоги и главное, безмерно одаренные сверстники – соседи по классу.

Первый учебный год я окончил вполне удачно, а второй, последний, с медалью и пятерками по всем специальным дисциплинам, что давало мне редкую возможность поступления без экзаменов в Московский государственный художественный институт имени В. И. Сурикова.

Как оказалось, в тот год я был не единственным представителем Абрамцева на первом курсе факультета живописи художественного института. Мистика какая-то! Неказистый, мрачный дряхлый барак, рядом с входом в музей, в котором помещалось почта, и проживала тетя моего юного друга Шурки с мужем Володей и племянником, словно испытывал воздействие некоей таинственной необъяснимой творческой энергетики, исторического художнического духа Абрамцева. А как иначе можно объяснить тот факт, что в тесной коммунальной каморке доживающего последние дни советского барака взросли два будущих художника?