– Дьявол! За нами пришёл сам дьявол!

Это слово – почти материальное, как густой клок тумана, – выстрелило над первой линией окопов, точно ядовитый плевок, и заметалось над позициями. Немецких солдат охватила немая паника. На какое-то время стало почти тихо, словно визжащий ребёнок Войны захлебнулся криком. Замолчали пулемёты и винтовки, замерла в окопах пехота, парализованная видом приближающихся чудовищ.

Громоздкие монстры медленно, но неотвратимо продвигались вперёд. Раскачиваясь и гремя, то ныряя в воронки от снарядов, то показывая из-под земли свои металлические носы, странные машины казались творением чистилища, а не делом рук британских инженеров. Они словно смеялись над шквальным огнём, ещё несколько минут назад бьющим в их неуклюжие тела, за которыми прятались английские солдаты. Пули отскакивали от брони, будто камушки от стены.

А потом чудовища – эти жуткие родственники гуляй-городов, осадных башен и туров, – закричали в ответ.

Пушками и пулемётами.

Снаряды и пули танковых орудий разорвали рассвет пополам. Небо над немецкими окопами тут же схлопнулось, расплескав огонь и жар. Пролитую рассветную кровь впитал массивный склон, дымчатый мираж на загривке боя.

Стальные гусеницы рвали и подминали проволоку. По широким дорогам, проложенным танками в проволочном ограждении, двигалась английская пехота. Вперёд, вперёд, вперёд – в орудийный рёв, в лязг, в скрежет, в дым, в грязь. Рвы качали боевые машины, словно шторм суда. Экипажи – командир, водитель, помощники и стрелки – пытались удержаться на своих местах, хватаясь за напирающие внутренности танка. В корпусе рикошетил грохот. Рука водителя взмывала вверх, пальцы обозначали передачу.

В моторах плескалось масло, в радиаторах кипела вода, мир в смотровых щелях подавался напору атаки. Немецкая выдержка дала трещину. Солдаты выбирались из окопов и бежали прочь. Выходили с поднятыми руками, вбивали их в грязные небеса, надеясь на плен, страшась надвигающегося ада.

Ничто не могло остановить бронированные машины. Несмотря на медлительность и хромоту. Так казалось…

Один из танков остановился, распахнул двери – машина дала людям передышку, возможность отдышаться от пороховой гари, выхлопных газов и паров горючего. Другой «стальной конь» замер по иной причине: отказало сердце – 105-сильный бензиновый двигатель. Ещё один попался в ловушку воронки.

Остальные продолжали проминать линию фронта…

Разговор с Максимом Тихомировым

Нурлан Измайлов / 2065

Нурлан Измайлов: Начало второго наступления на Сомме, в ходе которого английские танки получили первое боевое крещение, наполняется неповторимой энергией, поскольку снято одним планом. Так было задумано изначально?

Максим Тихомиров: Один статичный план был исходным замыслом. Но это создавало излишние проблемы из-за размаха действия, поэтому на площадке я использовал наезды и небольшие повороты камеры, но, да, при этом хронобатискаф оставался неподвижным.

Я также добавил несколько анимационных разбивок. И у меня был крупный план с двумя танками – двумя влюблёнными. Так что в сцене имеется несколько стыков, хотя у многих осталось ощущение съёмки одним планом.

Это была важная сцена. Насыщенная ожиданием после первой половины фильма. Усилия английской армии тратились напрасно, она кровоточила, пытаясь безуспешно прорвать позиции немцев. Вторая битва на Сомме начиналась по сценарию первой, но тут на фронт доставили танки. И я решил сменить интонацию ленты – растянуть ожидание перемен. Подать его через вступление в сражение боевых машин, через их путь к первому выстрелу. Перед тем самым «долгим планом» зритель видит генерала Хейга, хватающегося за соломинку. Ему говорят, что нельзя так поспешно рассекречивать новое оружие, твердят, про размоченную дождями землю, но упрямец ничего не хочет слышать. «К позициям!» – командует Хейг, повторяя ошибку немцев с поспешным применением химического оружия.

НИ: Да, это сильный момент.

МТ: И сорок девять танков ползут в ночи на зов осветительных ракет. Семнадцать машин не добрались до места сосредоточения: застряли, сломались. Трёхчасовой марш – именно здесь и понадобились склейки. А потом мы вместе с танкистами ждём рассвета. Живём ожиданием, которое густеет, пока идёт ревизия стальных коней, пока проверяются оружие и тормоза, а баки наполняют бензином.

НИ: Многие не верят, что вам удалось снять «Настоящую любовь Большого Вилли» за столь скромные деньги.

МТ: Всем известно, что создание хроноленты не требует расходов на декорации, костюмы и актёров. Историческое кино…

НИ: Вы часто говорите «историческое», но ведь это не совсем верное определение. Исторические картины снимали и до появления хронопогружений: они подражали прошлому, актёры играли вымышленные и исторические личности. Теперь всё по-другому. И такое кино называют «реальное историческое» – «реал-ист».

МТ: Мне не нравится это слово. Умники, вечно дающие новые определения, склеили два усечённых слова и получили одно старое. Ну да ладно… Историческое кино требует колоссального количества энергии – еды для машины времени. Это главная статья трат. Чем дольше вы заглядываете с камерой в темпоральные окна, тем сильней надувается пузырь бюджета.

НИ: Каково работать без актёров? Не иметь возможности подсказать, наставить, положиться на экспромт.

МТ: Когда снимаешь темпоральное кино, то избавлен от этой головной боли (смеётся). За что актёрам дают «Оскары» и многомиллионные контракты?

НИ: За достоверность.

МТ: Именно. За выдающуюся игру, за профессиональный обман зрителя. За ложь в лживом мире художественного фильма. Если актёры сыграли плохо, неубедительно – картина провалилась. Хроноленты избавлены от такого риска. Они показывают настоящую жизнь, настоящие эмоции. Это отражение, а не постановка. Да, я не имел возможности работать с актёрами, зато мог сосредоточиться на эстетике планов, выборе лучших ракурсов и фокусов.

НИ: Вернёмся к небольшому – для фильма о Первой мировой войне – бюджету «Настоящей любви Большого Вилли». Говорят, вы старались свести к минимуму скольжение по хронопотокам?

МТ: Так и есть. Многих режиссёров, хлебом не корми, дай пощёлкать рубильниками на оборудовании. Они ищут в прошлом вдохновения, толком не представляя, что и как хотят снять. А потом снимают всё подряд. Таким людям надо запретить брать в руки камеру… В нашу съёмочную группу, конечно, входило два солидных историка, но прежде чем прибегнуть к их консультациям, я дотошно изучил материал сам. Я знал, о чём хочу снимать! И набросал сценарий ещё до первого «погружения». Материал о битве на Сомме захватил меня, я нашёл всё, что смог, об этой операции и первых английских танках. Я полюбил «Большого Вилли» до того, как увидел воочию.

НИ: Голос за кадром ни разу не назвал британские танки по марке, только – «Большой Вилли». Кстати, это голос вашего сына?

МТ: Да. Димону восемь лет. Я хотел, чтобы эту историю озвучил именно ребёнок. Потому что из детских уст история любви двух машин уже не кажется просто аллюзией. Он верит в это, а, значит, сможет поверить и зритель. А что до обозначения первых марок, Мк-1… это обезличило бы главного героя. Поэтому я сохранил имя прототипа, которое более человечно.

НИ: Расскажите историю создания «Большого Вилли». Я знаю, что она отражена в фильме, но хотелось бы услышать, так сказать, акустическую режиссёрскую версию.

МТ: Ха! Акустическую версию… что ж. О прототипах танка можно рассуждать весьма условно – это и гусеничный движитель Дюбаше, и паровая гусеничная машина 1832 года, применяющаяся на разработке болотистых территорий, и паровой трактор Гиткота с гусеницами из обтянутых полотном деревянных рам, и американские тракторы начала двадцатого века. Но всё это лишь база для принципиально новой боевой машины.