И они вышли под руку на Тверской бульвар, и прошлись немного в сторону площади Пушкина до перехода, чтобы сквозь два потока транспорта пересечь бульвар. И только ступили на мостовую, не сделали и пары шагов, и едва успели отпрянуть: на огромной скорости, чудом не задев, промчалась мимо темная машина и стремительно исчезла вдали. Было страшно…

Они застыли на тротуаре. А полукругом сзади прохожая публика недолгое время обменивалась впечатлениями, разделив ситуацию на аспекты: кто-то благодарил судьбу, что такая видная пара избежала гибели; кто-то клял лихача. И общее мнение было, что таких мерзавцев надо лишать прав и сажать. Только «видная пара» не стимулировала незадачливых сострадающих. После недолгих минут оцепенения пара выбралась из сочувствующей кучки и все-таки пересекла проезжую часть до бульвара. Встревоженные сердца бились в унисон. И через площадь на них дружелюбно смотрел Александр Сергеевич…

– Выходи за меня, стань мне женой. – Максим держал Марину за руки. И крепко обнял, когда она прижалась к груди…

То ли в продолжение хода событий, может, вследствие стресса. Или всецело захватило чувство. Но в этот вечер они стали любовниками. Ромин был изумлен и, невольно, испуган, осознав, что ласкает в объятиях девственницу. Но Марина, с огромным доверием и всем пылом юности, приняла акт физической связи с Максимом, как законный этап их духовной любви. В отношениях появилась нежность и, явственно читаемая на лицах, общая тайна.

– И я тебя познала, как ты познал меня. Песнь песней. Двадцать первый век.

– Ты как Катрин Денев в молодости, моя невеста, девочка моя.

– А я-то думала, что я Венера Боттичелли, или Николь Кидман на худой конец… Максим, ты – не как кто. Ты – это ты. Не Брэд же ты какой-нибудь Пит, и, слава Богу, не Том Круз. Давай завтра никуда не пойдем. И за день просмотрим множество книг с иллюстрациями и журналов, и определим, как кто мы или как никто.

– И так ясно: ты умная, как Софья Ковалевская. Самая умная.

– А ты, как Аполлон – древний человек, названный так за красоту.

Но, между тем, такие содержательные беседы длились недолго. Бизнес Максима требовал постоянного участия, а он, так сказать, несколько «отпустил бразды правления». Да и у Марины занятий никто не отменял. Супружество не обсуждалось, воспринималось как нечто последующее.

– Я хочу познакомить тебя, представить всем мою невесту.

И они стали выезжать. Гости, рестораны, тусовки, походы в концерты, «где надо быть». Марина не была дикаркой, но круг общения Максима – бизнес партнеры с супругами и подругами – был ей чужд и не нравился. И это напрягало. Хотя, ради Максима, она старалась быть любезной и общительной. Правда выходило, что статус «невеста» практически определялся как должность, с полномочиями и обязанностями, и Максим в светской жизни существовал в другом образе – казался деланным, жестким, чужим.

– Это временно, – все повторял он. И, как-то, Марина не выдержала.

– Что временно? Самодовольные полудурки с Альбинами, Кристинами, Элеонорами Яковлевнами?

– Нет, то, что ты встречаешься с ними. Ну, может, придется пригласить кого-то на свадьбу. А потом мы будем жить своей жизнью. Но для того, чтобы нормально шли дела, требуется имидж. Никому не нужен партнер – загадка.

«Может, оно и так. Жизнь покажет. Любовь не вечный праздник», – думала Марина, – «и я не Софья Ковалевская».

На факультете, помимо занятий, Рябинину еще попросили помочь американским исследователям древнерусской литературы – два преподавателя с переводчиком. Нагрузка дополнительная. Благо переводчик – Алик, Маринин ровесник, был из русских переселенцев. Москву прекрасно знал, по городу их таскать не надо было.

Чудной он был, этот Алик, занятный. «Пойдем, говорит, старушка, я тебя кофеем напою». «Да мне некогда, прости». – «Уж куда там когда, если дядя поджидает каждый день. Кто он тебе – муж?». «Да нет». – «Ну, вот это и славно. А то запер бы тебя в клетку, а ты птица свободная, да?». – «А что это ты за птица, что вопросы задаешь не по теме? В древнерусской литературе нет страниц моей истории». – «Все в ней есть. «Все было в старь, все повторится снова»… Приезжай летом в Нью-Йорк, я тебя на «Феррари» покатаю. Любишь скорость?» – «Какой русский не любит быстрой езды?» Но больше я люблю «Житие протопопа Аввакума». До завтра».

А Тина все спрашивала: «Замуж – не замуж…, понятно. Но ты говорила, ему танец нужен для фильма. Вот и приходите, познакомишь с женихом».

И вечером, – Марина напомнила, Максим загорелся, – поехали они к Тине на занятия, в студию.

По дороге Максим рассказывал о разработках сценарного плана, что они с Федоруком (режиссером) придумали:

– Так вот. «Картинки с выставки» у композитора завершаются безумно торжественно. Апофеоз называется «Рассвет над Москвой-рекой». Или «Богатырские ворота». А Федорук предложил – сделать на эту часть зарисовки нашей свадьбы, потом кадры с Игорем, – еще подумать надо – как? А потом – уход камерой на природу. Я думаю финал правильный, от частного к общему и вечному? Ну, что ты молчишь?

– Да, да, решайте, это ваши планы, – Марина соглашалась, не моргнув. А в голове, все, знай, крутилось: «тачает сапоги пирожник и кружева прядет сапожник… Что он о свадьбе, да о свадьбе. Нет, чтоб я слушала слова любви».

– Ну как ты, такой одержимый Тарковский, контроль ведешь строительным подрядам? Коррекцию проводишь разным сметам? Все это успеваешь и умеешь, мой ненаглядный господин Максим Петрович? – и она вопросительно вглядывалась в жениха, пока он парковался.

– Потому, что я люблю тебя. Your love has given me wings – и они поцеловались. И, в обнимку, подошли к подъезду с лаконичной вывеской «Студия современного балета». Марина постаралась отстраненно объективно оценить спутника. Он как раз посерьезнел перед знакомством с лучшей подругой невесты. И решила: – «Да!». Тине позвонили на мобильный, она вышла навстречу. Волосы лентой подобраны со лба. Балетная репетиционная экипировка. Накинутый махровый халат, чтобы «не остывать». – «У нас „классика“ заканчивается» и «Очень приятно», – Максим встретил прямой и оценивающий взгляд. Тина казалась маленькой, пониже Марины, тем более без каблуков. Но встреча с ней сразу делалась событием. Вас захватывала энергия, переполнявшая Маринину подругу. Энергия доминировала, в голову не приходило оценивать Тину по степени различных достоинств. «Артемида, кажется, охотница… На нашей почве. Огонь» – пронеслось в голове у Ромина. Из зала доносился широкий вальс и убедительный женский голос, вдохновенно диктующий последовательность движений.

– Сейчас будет перерыв, я вас познакомлю, и переговорим, – Тина адресовалась к обоим, но смотрела теперь на Марину, глаза в глаза. А у Максима зафиксировалось: «Тина красивая…, смугляночка,… Но не проста…», – и он с теплотой посмотрел на невесту, чуть сжал ей локоть.

Рояль отзвучал, в зале неровно зааплодировали – так балетные благодарят педагога за урок. Распахнулась дверь, кто-то вышел. Тина сказала: «Подождите», и буквально через минуту пригласила войти.

– Да, проходите, – балетмейстер стояла у рояля. Что-то писала и не двинулась навстречу. Только, когда гости прошествовали вдоль зеркала через весь зал, женщина подняла голову, и обнаружилось, что она молода. «Лет двадцать семь», – подумал Ромин, а Марина – «да ей не боле тридцати пяти».

– Меня зовут Елена Ниловна, я преподаю в театре и в студии. Тина рассказала о вашем предложении, я знаю музыку. – И, вопросительно, взглянула на Максима.

Елена Ниловна, она умела слушать. Слегка отвернув голову в сторону и как бы уйдя в свои мысли; чуть опустив веки, так что прикрывались глаза. А у Максима было ощущение, что не он один рассказывает замысел. А, будто ведут они обсуждение с этой необычной (такое впечатление) балериной Еленой Ниловной, что рассказ приобретает образность. И какие-то дополнения продолжали вертеться в голове, когда он смолк.