– Так что же, душа моя, вас смущает? Делание добра есть высшая привилегия власти. Возьмем, к примеру, этого молодого человека. Я хочу одарить его в память о том, как он чуть не сбил меня с ног, и сбил бы, не будь я выше ростом и сильнее телосложением.

Смущенный, Федот не поднимал глаз, глядя на изящные ботинки императора, рядом с которыми переступали не менее изящные туфельки императрицы.

– Скажите, юноша, чего вы хотите более: счастья или богатства? Или, может, почестей?

– Я хочу вернуть мою жену и сына,– проговорил рыбак.

– Значит, счастья. Этого я вам дать не могу.

В окружении императора раздались сначала робкие смешки, они усиливались, и к ним стали примешиваться странные звуки, похожие на бульканье.

– Вы не люди! – закричал Федот, хватаясь за пробившийся к нему сверху тонкий, как паутинка, лунный лучик. Перед его глазами все поплыло, будто нарисованную нестойкими красками картину смывало водой: размылся государь-император, затем его свита, потом столы с драгоценной посудой, стены, канделябры и люстры, и скоро исчез дворец; остался только холодный мрак и колыхание водорослей. Морок рассеялся. Вместо нарядных господ видит Федот речных рыб, вместо колонн – коряги, обвитые водорослями. В жилище омутника, сложенном из валунов и останков затонувшей баржи, с крышей из костей лошадиных и человеческих он увидел сына, играющего рассыпанными сокровищами хозяина омута. Мешки со старинными монетами наполовину истлели, и сокровища лежат кучами, есть тут и сундуки с украшениями, и золотая посуда. Но не нужны сокровища Федоту, он пришел за женой и сыном. Взял он дитя на руки, чувствует – совсем холодный ребенок, и словно чужой: отца не узнает, к рыбам тянется. И рядом с ним Леонида, но ее лицо подернуто зеленью, а в глазах стоит ночь беззвездная, глухая, и она не слышит Федота, и не видит его, а когда он протягивает к ней руку, вздрагивает. Ее взгляд проясняется, и он понимает, что Леонида еще жива.

– Милая, пойдем домой,– напрасно умоляет Федот.

– Не отпустит водяной меня, я не вольна, – отвечает она. – Пока его нет, забирай сына и уходи. Только возьми вот этот поднос золотой да блюдо серебряное. А вместо платы отдай ожерелье, которым он меня приворожил.

Но не успел Федот этого сделать: прочь метнулась испуганной рыбиной русалка-жена, и он понял, что возвращается водяной, и что ему пора уходить. Оттолкнулся ногами от дна, и вынесла его река на берег.

Золотой лодочкой плыл по небу месяц, мигали бриллиантовые звезды, теплый ветер овевал лицо, сушил слезы рыбака. Он не смог вернуть Леониду, а сын его ни живой, ни мертвый.

– Забери свою подачку! – размахнувшись, он забросил ожерелье как мог дальше в воду и побежал к своему дому. Вдруг слышит: сзади хозяин омута за ними идет. Большой стал водяной, как великан. Где ступит – там бочага образовывается, где постоит – болото появляется. Деревья перед ним расступаются, как подданные перед царем, трава стелется, как вельможи, кусты склоняются, как фрейлины.

Что делать – не знает Федот. Надо бы у месяца спросить, да небо тучами заволокло. Все ближе водяной, того гляди, нагонит.

– Отдай сына! – кричит.

Кинул Федот за спину поднос золотой, тот упал и стал в землю уходить. Водяной его начал откапывать, а Федот дальше побежал. Вбежал в дом, дверь покрепче закрыл. Посадил сына на лавку, сам стал топор искать. А водяной уже в дверь ломится, да открыть не может. Стихло все, и вдруг окно как распахнется! Лезет в окно хозяин омута. Да только окошко небольшое было, он и застрял. Ни туда, ни сюда двинуться не может. Почернел, того я гляди лопнет.

– Помоги, Федот, – молит он. – Худо мне, сейчас лопну. Я тебе то показал, что ты мечтал увидеть – самого царя и царицу.

– Оживи моего сына и верни мою жену, тогда помогу, – отвечает Федот. – И вспомни – меня искушали богатством, а я выбрал счастье, а счастье мое – Леонида и наш сын.

– Ладно, твоя взяла. Только помоги!

– Как?

– Поднеси ко мне серебряное блюдо, которое ты забрал.

Поднес Федот блюдо водяному. Тот посмотрел в него, и рыбак увидел отразившееся лицо императора, но только на миг. Водяной стал уменьшаться, будто таял. Потом исчез, только журчание раздалось.

Оглянулся Федот: стоит его женушка, сына на руках держит. Тут ревность напала на рыбака, стал он ее укорять в измене, и прибил бы, если бы не сынишка. Помирились они тогда, когда Леонида сказала, что он сам пропадал неизвестно где много месяцев. Они уехали жить подальше от реки, Федот больше рыбачить не отваживался, сменил занятие: стал паркетчиком. А про водяного местные жители много говорили: какое-то время он пытался баб заманивать, две чуть не утонули, но с тех пор как местный батюшка в омут святой серебряный крест опустил, водяной присмирел и больше не шалил, кроме как со своими русалками, да и то только до Иванова дня, а после – ни-ни.

      Камневик, слуга Перуна

История старого музыканта

Случилось это в 1830 году. Такого жаркого лета в нашей Тверской губернии давно не выпадало: после мочницы, как у нас называют дождливую весну, ни дождинки не пролилось на истомленную почву за два месяца. Казалось, бледно-голубое небо смеется над крестьянином, засеявшем поле в надежде на урожай, а по ночам полыхали страшные зарницы и громыхали громы, пугая поселян пожарами, но обошлось, только жарынь не спадала. В эту-то пору и приехал из города Николай Федорович, жених нашей барышни, чтобы познакомиться с родственниками невесты, а сама она, видать, для приличия, осталась в городе. В усадьбе приезжему ученому не сиделось, тянуло его лирическое чувство в поля да луга, да в скалы, и все чаще видели его в разных местах, с взором горящим, и заинтересованно он что-то искал. Что его интересовало, узнал Василий Терентьев от Петра-охотника. А узнав, посоветовал Петру Евсееву от этого дела – показывать камни с рисунками приезжему – устраниться. Но Петр только смеялся и спрашивал: что худого будет в том, что барин перепишет рисунки и буквы каменных плит? Пусть прославит наши места, где раньше целые капища бывали, а теперь только каменные плиты кое-где остались, и на некоторых, как говорил барин, забытыми рунами написано.

– Видали мы эти плиты, не только ты их знаешь, у озера под скалой в расщелине лежит один камень, на нем то ли кочерыжки выбиты, то ли костыль с крюками, иные знаки на лопаты похожи, иные на вилы или ножницы. И фигура страшная с дубиной. Трудно понять, потому как пыль веков насела, мхом заросли.

– Николай Федорович прориси с таких камней делает и отсылает другому ученому, я сам в город отвозил для переправки в Петербург. Где, говоришь, камень, у озера?

Через день после этого разговора молодой исследователь древнерусской старины отправился к тому камню, местоположение которого было неосторожно раскрыто Петру его знакомцем. Из-за предстоящей жары нарядился он в свободного покроя размахайку из миткаля, надел заплечную кожаную сумку , в которой лежали: портмоне, в котором, помимо денег, он носил портрет невесты своей, а также блокнот, карандаши, большая лупа и фонарик. Вышел граф чуть свет, и не взял, вопреки обыкновению, с собой Петра, решив, что путь не дальний, место он уже облазил, и найти камень не составит труда. Он жил во флигеле, отдельно от господ, потому что сам предпочел уединенность по склонности своей к чтению и научными занятиями. Сторож пребывал круглосуточно в своем домишке рядом с воротами, и граф, найдя ворота запертыми, вошел в обиталище Аргуса. Из угловой каморки халупы доносился столь богатырский храп охранника усадьбы, что Николай Федорович пожалел того будить, увидев ключ от ворот лежащим на столе. Там же была и раскрытая книга, при внимательном взгляде на которую молодого ученого прошиб пот. Это была старинная книга заговоров, о которой он слышал, но никогда в глаза не видал, и открыта она была на заговоре для отворения камней, который сей любознательный молодой человек и скопировал, не надеясь упросить Клима продать ему книгу. Он знал упрямство и недоверие здешних жителей, из которых только один Петр помогать ему согласился, остальные же наотрез отказывались. Едва он сунул записанное в карман, как проснувшийся Аким вошелв горницу. Сторож проводил барина до ворот, отпер их и долго стоял, глядя в тому вослед, а потом направился добирать недоспанное.