В должный срок Рук получил звание младшего лейтенанта, и его определили на королевский линейный корабль «Решимость». Сидя в тендере[7] и глядя на приближающееся судно, он думал о том, что уж теперь-то начнет все с чистого листа. Здесь никто не знал его – Дэниела Рука, умного до глупости. Вместе с новым красным мундиром и мушкетом, свисавшим на лямке с его плеча, он примерил на себя новое «я».

Волею судеб его сосед по кубрику «Решимости» оказался полной противоположностью его самого.

Тальбот Силк был невысок и подвижен, и хотя узкое лицо и на редкость тонкие губы не позволяли назвать его красивым, их совершенно преображала необычайная живость, подкупавшая любого.

– Ну что, – обратился он к Руку в день знакомства, после того как квартирмейстер выделил им гамаки и оставил заниматься своими делами. – Прошу, будь другом – сразу скажи: ты храпишь? Если храпишь, придется с этим что-то делать.

– Нет, что вы, – запнулся Рук. – То есть… не знаю, откуда мне знать? Я ведь… Пожалуй, вам придется сказать мне, храплю я или нет.

Силк искоса взглянул на него – он уже составил мнение о своем соседе и все ему простил.

– Ей-богу, Рук, я уверен: мы отлично поладим! Я сегодня нарочно не лягу спать, а утром все тебе расскажу. А теперь идем, я тут узнал, что сегодня клецок на всех не хватит, так что надо быть расторопнее, верно говорю?

Силк ни у кого не вызывал неприязни – он был приветлив, весел и раскован, всегда оказывался в нужном месте и знал, что сказать. Злопыхатели из числа сослуживцев пустили слух, что его отец – учитель танцев. В разговоре Силк и впрямь был «легок на ногу». Умел развеселить остальных забавным изгибом брови или нарочито сухим тоном, а истории рассказывал так, что даже самое обыденное событие в его устах становилось занятным.

Обаяние уже помогло Силку многого добиться: будучи старше Рука всего на два года, он уже успел получить звание старшего лейтенанта и держал на примете следующую цель. Война была для него лишь средством на пути к тому, чтобы стать капитаном Силком.

Найдя в нем пример для подражания, Рук стал работать над той версией себя, что сгодилась бы для грубой товарищеской атмосферы офицерской столовой. Научился обмениваться дежурными фразами. Набрался духу смотреть людям в глаза. Наблюдая, как офицеры играют в наперстки за общим столом, он понял, что для победы нужно попросту пропускать мимо ушей отвлекающую болтовню, и хотел было попробовать, но постеснялся.

Новый Дэниел Рук не во всем отличался от прежнего. Он был так же молчалив, предпочитал держаться в тени, а однажды вечером забылся настолько, что заключил пари, поспорив, что сможет в уме помножить 759 на 453. В академии он стал бы предметом насмешек, но на борту «Решимости» это умение сочли не иначе как весьма незаурядным.

Рук рассудил, что в их корабельном мирке выгодно знаться с обладателем подобного таланта. Подружившись с таким умником, можно было заодно с ним упиваться всеобщим вниманием к его дарованию.

За ужином в офицерской столовой Рук вместе с другими смеялся, слушая рассказ Силка о том, что вырвалось из уст боцмана, когда тот уронил себе на ногу такелажный блок. Мог оценить шутку на пару с соседом по столу – обычный лейтенант, который не прочь повеселиться. После ужина он поднимал бокал и хором с остальными произносил любимый тост младших офицеров, исполненных надежд на скорое продвижение по службе: «За жестокие войны и мор!»

«Решимость» патрулировала подходы к Бостонской бухте и бороздила Атлантику, доставляя продовольствие колониальным войскам Его Величества, но за первый год, что Рук провел на борту, судно ни разу не участвовало в сражениях. Война не требовала особых усилий, хотя юноша, умевший определять положение судна по методу лунных расстояний и хранивший экземпляр «Морского альманаха» с личной подписью королевского астронома, мог пригодиться на шканцах[8].

Руку следовало бы сразу догадаться, что корабль по своей сути – плавучая обсерватория, но это открытие стало неожиданным подарком. Будучи если не астрономом, то по крайней мере штурманом, он целыми днями возился с секстаном, а потом при мягком свете большой лампы в кают-компании высчитывал долготу и широту. Казалось, на борту «Решимости» его талантам нашлось-таки применение.

Когда корабль подошел к берегам одного из Северных Подветренных островов под названием Антигуа, Силк кое-что задумал. Он прознал, что в самом конце некой улочки на холме, за Английской гаванью, есть дом, где будут рады компании молодых и горячих британских офицеров.

– Рук, ты идешь с нами! – настоял Силк. – Если угодно, представь, что это часть твоего обучения – причем не менее важная, чем тригонометрия или греческий!

Рука не пришлось долго уговаривать. Он обрадовался возможности совершить открытия, о которых догадывался по формам сестер и их подруг, но познать которые, как он понимал, можно лишь на собственном опыте.

Они сошли на берег, и Силк так уверенно повел за собой вереницу младших офицеров, будто уже сотню раз бывал в Английской гавани и предавался местным радостям. Миновав причал, он свернул налево у дома, на белых стенах которого алыми брызгами пестрела герань, и направился к самому сердцу города.

Повсюду Руку на глаза попадались черные лица рабов, о которых когда-то рассуждал Ланселот Персиваль. В одном грязном дворе женщины, склонившись над лоханями, стирали белье, перекрикиваясь поверх плеска воды. Он остановился, чтобы послушать их язык, совсем не похожий на знакомые ему – ни на латынь, ни на греческий, ни на французский, ни один из тех языков, что он изучал в академии. Смысл этих звуков был ему немногим понятнее, чем младенцу. Он шагнул было ближе, чтобы расслышать получше, но тут его окликнул Силк: «Ну же, мистер Рук, идемте! Мы сюда не белье стирать пришли!»

По пути им попадались запряженные рабами повозки, на которых в гарнизон доставляли воду и дрова. На окраине города они увидели чернокожих мужчин и женщин, на головах у которых в такт шагам покачивались огромные охапки сахарного тростника и полные корзины ананасов. Другие горбились на полях, обрабатывая квадратные участки земли, засаженные тростником – их кожа лоснилась от пота.

Рук заметил, что рабы избегают встречаться с ним взглядом, даже идя навстречу по узкому переулку. Видимо, так их приучили: никогда не смотреть в лицо белому человеку. Их собственные черты – экзотические, выразительные – казались вырезанными из более прочного материала, нежели белые, как известь, лица англичан.

Но разглядывать их слишком уж пристально он стеснялся.

Собственными глазами увидев систему, позволявшую купить человека и сделать его своей собственностью, будто лошадь или золотые часы, Рук понял, насколько неубедительно звучали абстрактные рассуждения Ланселота Персиваля о крахе Британской империи. Рабы казались до крайности странными, их жизнь – совершенно невообразимой, но они ходили и разговаривали точно так же, как и он сам. Услышанная им речь строилась из звуков, смысла которых он не понимал, но то был язык, способный связать между собой двух людей, как и его собственный.

Он все еще не знал, что противопоставить доводам Ланселота Персиваля о крахе Британской империи, но теперь, увидев рабов собственными глазами, одно он понял точно: их нельзя равнять с лошадьми и золотыми часами.

Силк шагал вперед по узкому переулку, поднимавшемуся по склону холма за портом к скопищу неприглядных жилищ, где кудахтали куры и хромые собаки лаяли на офицеров в красных мундирах. В конце крайнего мощеного переулка Силк, не колеблясь, постучал в нужную дверь.

Женщина, доставшаяся Руку, – крупная, статная, с загорелой кожей и алыми губами – смотрела, как он сконфуженно стаскивает штаны. Он навсегда запомнил, с какой веселой хитрецой во взгляде она воскликнула: «Бог мой, парень, да у тебя хозяйство, как у коня!»