Поскольку миссис Харрис не интересовалась спортом и вдобавок не располагала свободным временем, позволяющим следить за успехами футбольных команд, а также принимая во внимание то очевидное соображение, что число возможных сочетаний и перестановок было весьма велико, она заполняла лотерейные билеты, руководствуясь единственно догадкой, случаем, и вдохновением свыше. Надо было предсказать результаты – «выиграли-проиграли-ничья» – более чем трех десятков игр; и метод миссис Харрис сводился к тому, что ее карандаш замирал над очередной клеточкой, напечатанной в билете таблицы, и она ожидала, пока что-либо не подскажет ей результат. Какой-нибудь внутренний импульс, догадку. Удача, как чувствовала миссис Харрис, была чем-то вполне материальным. Она, удача, витала в воздухе, изредка падая в руки того или иного человека чем-то вроде крупных хлопьев. Удачу можно было ощутить, пощупать, схватить, откусить от нее кусочек для себя; удача в какой-то миг была здесь – а в следующий она улетучивалась без следа. И вот, пытаясь поймать удачу, флиртуя с ней, миссис Харрис как бы настраивалась на волну неведомого. И если, вглядываясь в очередную пустую клеточку, она не чувствовала ничего особенного – того, что она называла озарением, – она помечала «ничью».

Так вот, в тот вечер подруги сидели в круге от лампы, и перед каждой лежал незаполненный билет и дымилась чашка чаю. Сегодня миссис Харрис казалось, что удача сгустилась вокруг нее плотнее, чем туман за окном. Прицелившись карандашом в первый квадратик – «“Астон Вилла” – “Болтон Уондерерз”», – миссис Харрис подняла взгляд на миссис Баттерфилд и заявила:

– Это – на мое платье от Диора.

– Твое – что, милочка? – переспросила миссис Баттерфилд, которая не вслушивалась как следует, потому что сама была привержена методу заполнения таблиц в состоянии транса и уже приближалась к этому состоянию – в нем она ощущала, как что-то щелкает в ее голове, и она начинала быстро, без пауз, заполнять клеточки.

– Мое платье от Диора, – повторила миссис Харрис и добавила так истово, словно самая страстность ее слов могла помочь ей выполнить ее намерение: – Я собираюсь купить платье Диора.

– Вот как, милочка?.. – пробормотала миссис Баттерфилд; ей не хотелось выходить из своего полукаталептического состояния, в которое она и входить-то только-только начала. – Это что – что-то новенькое в «Маркс энд Спаркс»?[5]

– «Маркс энд Спаркс»? Как бы не так! – ответила миссис Харрис. – Да ты что, никогда не слышала о фирме Диора?

– Как будто нет, милочка, не припомню, – ответила миссис Баттерфилд, все еще в полутрансе.

– Это самый дорогой в мире магазин, – сообщила миссис Харрис. – В Париже. И платья там по четыре с половиной сотни фунтов.

Миссис Баттерфилд с грохотом вывалилась из своего сатори[6]. Ее рот сам собой открылся, причем подбородки сложились один в другой на манер секций складного стаканчика.

– Четыре с половиной сотни чего?! – еле выговорила она. – Милочка, да ты спятила!..

Это последнее выражение несколько шокировало миссис Харрис – но сама энергичная его грубость, соединяясь с собственным могучим желанием миссис Харрис, быстро восстановила ее уверенность. Она сказала:

– У леди Дант такое висит в шкафу. Она его наденет сегодня на благотворительный бал – специально купила. И я ничего подобного в жизни не видела, разве только во сне да еще, может, в книжках и журналах.

Она немного понизила голос:

– У самой королевы и то, наверно, такого платья нет.

И добавила громко и твердо:

– А у меня – будет!

Вызванная потрясением ударная волна в душе миссис Баттерфилд понемногу начала успокаиваться, уступая место обычному ее практическому пессимизму.

– Да откуда тебе взять такую кучу денег? – осторожно спросила она.

– Вот отсюда, – решительно ответила миссис Харрис и постучала по лотерейному билету карандашом, словно для того, чтобы удача точно знала, чего от нее хотят и не ошиблась в выборе точки приложения сил.

Миссис Баттерфилд приняла это сообщение как должное: у нее самой давно был составлен список первоочередных приобретений на случай, если ее билет выиграет. Но она имела в виду другое.

– Я хочу сказать, милочка, что такие платья – не для нас с тобой, понимаешь? Не для таких, как мы, – мрачно сказала она.

Миссис Харрис страстно возразила:

– Да какое мне дело – для нас, не для нас?! Это просто самая красивая вещь, какую я вообще видела, и я намерена добыть ее!

Миссис Баттерфилд не сдавалась:

– Но что ты будешь делать с платьем, когда купишь?..

Это заставило миссис Харрис на миг замереть: дело в том, что до сих пор она не задавалась мыслью о том, что она будет делать с таким шедевром после того, как сумеет заполучить его. Все, что она знала, – это что она хочет это платье, хочет его с невероятной силой – и поэтому все, что она могла ответить, было:

– Это будет мое платье! Оно просто у меня будет, и все!

Ее карандаш вернулся к первой клетке на отрывном купоне билета. Она сосредоточилась на этой клетке и повторила:

– А теперь – к делу…

И без всякого колебания – словно ее рука повиновалась не ей, а чьей-то чужой воле – она принялась быстро заполнять строчку за строчкой: выиграют, проиграют, ничья, выиграют, выиграют, ничья, ничья, ничья, проиграют, выиграют – пока вся таблица не была заполнена. Никогда еще она не заполняла билет так быстро.

– Вот так, – сказала она.

– Удачи тебе, милочка, – отозвалась миссис Баттерфилд.

Ее так зачаровали действия подруги, что к собственному билету она проявила лишь весьма поверхностное внимание, и тоже заполнила его довольно быстро.

Все еще чувствуя вдохновение, миссис Харрис воскликнула:

– Бросим их в ящик сейчас же, покуда я чую свою удачу!

И они надели пальто, и повязали головы косынками, и вышли в капающий дождем туман, к красному ящику, мокро поблескивающему под уличным фонарем. Миссис Харрис на секунду прижала конверт к губам и прошептала:

– На мое платье от Диора… – и решительно протолкнула конверт в щель, прислушиваясь к его падению в недра Британской почтовой службы. Миссис Баттерфилд опустила свой конверт с куда меньшей уверенностью.

– Не жди ничего и не придется разочаровываться – вот мой девиз, – сообщила она.

И подруги вернулись к своему чаю.

Поразительную новость, которая воистину потрясла мир, первой узнала в то воскресенье не миссис Харрис, а миссис Баттерфилд. Дрожа от волнения каждым фунтом своего обильного тела, ворвалась она в кухню подруги; при этом миссис Баттерфилд едва могла говорить и находилась в одном шаге от апоплексического удара.

– Ми-ми-милочка… – запинаясь, выговорила она наконец, – милочка, ЭТО СЛУЧИЛОСЬ!..

Миссис Харрис в это время как раз гладила свежевыстиранные сорочки майора Уоллеса (между прочим, это был один из методов, которыми она развращала его). Не отрываясь от тонкой работы по выглаживанию воротничка, она пробормотала:

– Спокойнее, дорогая, спокойнее, не то тебя хватит удар… И что же случилось?

Задыхаясь и фыркая, точно гиппопотам, миссис Баттерфилд помахала газетой:

– Ты… ВЫИГРАЛА!

Значение этих слов миссис Харрис поняла не сразу, потому что, вверив свою судьбу удаче, она затем выкинула лотерею из головы, но мало-помалу до нее дошел смысл выкриков, аханья и пыхтения миссис Баттерфилд, и утюг с грохотом грянулся оземь.

– Мое платье от Диора!!! – воскликнула миссис Харрис, и вот она уже обхватила талию подруги (непростая задача), и они, точно дети, закружились по кухне.

Затем, дабы не ошибиться, подруги сели к столу и, графа за графой и цифра за цифрой, сверили результаты субботних игр по своим билетам. Да, все сходилось. Не считая двух только ошибок, миссис Харрис все угадала верно. Значит, ей полагается приз. Большой приз, может быть, даже «джекпот» – в зависимости от того, угадал ли кто-нибудь столько же, сколько миссис Харрис, и не было ли еще более точных ответов. Но в одном они были уверены: платье от Диора – или, вернее, деньги на него – были у них в руках, ибо нельзя было представить, что приз за двенадцать верных ответов из четырнадцати может быть меньше нужной суммы, пусть даже большой.