– Я вот тебе сейчас покажу «никогда», – показала она кулак спрятавшемуся за спину Ивана коту. Однако чувство голода пересилило желание мести, и девушка решительным шагом направилась в сторону, указанную котом.

***

Алёна зашла в незапертую избу, из сеней прошла в горницу. Оглянулась. В доме чувствовался достаток. На тёмных бревенчатых стенах висели богатые медвежьи и волчьи шкуры. Клыкастые морды и когтистые лапы убиенных лесных жителей сурово раскинулись во все стороны света. На притолке над входной дверью уютно уселось белое чучело птицы-филина. В Алёниных родных местах филины и совы всегда считались священными птицами, а уж белые и подавно. Но больно далеко они сейчас находились от дома, чтобы можно было судить о хозяевах по своим обычаям. В другой раз девушка постаралась бы и через порог не переступать там, где человек так безжалостно выставлял на обозрение чёрные творения рук своих. Ладно бы волки и медведи (отец Алёны и Ивана сам был знатным охотником и не раз в одиночку выходил на хозяина леса), но так ведь то – медведь. Мудрая сова или священный филин  – безобидные создания. Они не чета грозному властелину Самуровых лесов, опаснее которого разве что только рысичи* будут.

Иван и Алёна до хрипоты могли спорить о существовании Рысьего племени. Иван утверждал, что нет на земле того, кого никто никогда не видел. Алёна же пыталась переубедить его в обратном. Мол, вон Сим про страшных пустынных змеюк рассказывает, а видеть-то их тоже никто не видел. По крайней мере, из ныне живущих. На что Иван резонно замечал, что от пустынных змееголовов хотя бы кости остались. Алёна же не сдавалась и не менее авторитетно отвечала: «Кости у смертных тварей бывают, а рысичи бессмертны!». Сим в этих спорах не участвовал, но слушать Алёнины байки про Рысье племя любил.

Размышления Алёны были прерваны тонким протяжным стоном. Девушка вздрогнула, скинула заплечный мешок у печи и прошла в левый закут, отгороженный от горницы нарядной домотканиной с вышитыми весёлыми петухами по низу.

Картина, представшая перед её взором, была ужасающа. На низком топчанчике, устеленным роскошным куньим укрывалом, лежал бесформенный куль, замотанный в многочисленные тряпки. И по всему видать, куль этот умирал. Около несчастного дитяти на коленях стояли двое: огромный мужичина с лихим рыжим чубом и крупными конопушками на видневшейся из свободного ворота рубахи крепкой шее и хрупкая тонкокостная женщина с красивым надломленным лицом и растрёпанной косой. Мать и отец не видели незваную гостью. Их взоры были прикованы к лицу самого дорогого для них на всём белом свете существа. Существо слабо шевельнулось на своей жаркой постели и  опять издало тонкий жалобный скулёж. Сердце Алёны не выдержало, и она громким приказным тоном велела:

– Шли бы вы оба отсюдова. Чуть мальца не сгубили, – и тише добавила, – ёлкин пень вам в зад.

Когда Алёна вошла в дом, Иван приказал Симу затихариться в овине, а сам отправился к колодцу. Напившись холоднющей водицы и наполнив на всякий случай фляги, мальчик присел передохнуть в тенёчке раскидистой черёмухи, росшей у колодца. За несколько минут сидения под сладко пахнущими ветками он уже знал всё что надо.

В доме Арефы-кожемяки третью седмицу жила беда. Оленёк – единственный сын Арефы и жены его Малены кончался в этот миг в страшных муках. Только эту новость и обсуждали сейчас кумушки у колодца:

– Эхма, бабоньки, – горестно вздыхала полногрудая бабища в ярко-красном охабне с воротом, отороченном белкой, изрядно потрёпанной молью.– И за что этакая напасть на Арефов род? Ведь Малена-то, посчитай, четверых деточек друг за дружкою схоронила. И до года не доживали, кровинушки.

В ответ на её причитания чернобровая молодица, увешанная мелкожемчужными бусами в несколько рядов, и в платке, повязанном широченными концами надо лбом, громким шёпотом сообщала товаркам:

– Уж больно светел у них мальчонка-то получился. Знамо дело, что такие детки надолго туточки не остаются. Самуру Вседержителю нужны шибче, чем родным отцу с матерью.

На эту народную мудрость ни у одной женщины не нашлось возражения. Все они лишь в такт дружно закивали головами.

Ваня возвращался к избе Арефы и на чём свет держится проклинал глупых баб. Если слушать эти бредни, то получается, будто для страдающего мальчишки белую лодью* надо стругать и тут же на погребальный костёр тащить. И про Вседержителя эти нарумяненные и насурмлённые гусыни ничего не понимают. Он не нуждается в таких, как Оленёк. Будто бы делать Самуру нечего, как всячески морить хороших мальчишек. У него есть дела и поважнее. Ивану про эти дела кое-что было известно. По крайней мере, про одно важное дело точно.

Огромный белый зал освещался множеством светильников, развешанных на стенах. Было прохладно, чувствовался лёгкий сквозняк. В абсолютной тишине вдруг раздалось смачное раскатистое «а-а-апчхи!», и чей-то тихий голос пробормотал что-то похожее на «буттьтездрвы». Эхо, в испуге заметавшееся под высокими сводами, наконец-то успокоилось и снова задремало. Через несколько минут глаза Ивана привыкли к необычному освещению, и тут он заметил в самом конце зала некое шевеление. Ваня решил подойти поближе. Он несколько раз оглянулся на спасительный дверной проём, который маячил где-то вдалеке за его спиной. Прирождённая осторожность стучалась в каждую клеточку Ваниной трепещущей души и истошно вопила: «Драпай, парень, сматывайся, давай дёру, уноси ноги, навостри лыжи» и что-то там ещё. Но не менее прирождённое любопытство нашёптывало на левое ушко: «Подкрадись на цыпочках и подгляди одним глазком, чего это там творится и кто это там так здорово чихает». А ещё была фамильная гордость. Никогда Иван сын Ерёмы из рода Коростелева не испугается того, чего и девица не забоится. Здесь надо дать некоторое пояснение, что под «девицей» Иван подразумевал Алёну, тем самым совершая некоторую тактическую оплошность. Тем не менее, мальчик нашёл в себе силы после недолгих раздумий двинуться в ту сторону, которая его так заинтересовала. Осторожно приблизившись, он присел на корточки в одну из стенных ниш и начал наблюдать за хозяевами странного зала. За большим столом сидели двое. Учитель и Ученик. Почему это именно так, Иван не знал. Он лишь принял их за того, кто учит, и того, кто учится. Двое сидели молча, склонившись над массивным раскрытым фолиантом. Мальчик до этого момента никогда не видел книг. Но тут он был уверен, что перед ним именно книга. В княжестве все записи велись на пергаментных свитках или деревянных дощечках, натёртых воском. Иван разумел буквицу и численницу, но писать и считать на навощённой доске при помощи заострённой палочки ему приходилось нечасто. А про то, что на свете существуют книги, Иван знал лишь из рассказов своего учителя. Старый Дрок так и не доучил своего единственного ученика. Несчастный был обвинён в Тайных сборах, попал к пепельникам и сгинул бесследно. Было это четыре лета назад, и уже тогда в Иване напрочь засела неодолимая тяга к учению. Он хотел  знать всё. Как устроен мир, чем питается засадник болотный*, почему Алёна не смогла вылечить маму, когда отец наконец-то вернётся из своих бесконечных торговых походов. Мальчик стремился к заветным знаниям, как головастик, у которого вчера прорезались лапки, стремится в водоём поглубже, как бабочка, перелетающая с цветка на цветок в поиске нектара стремится найти такой бутон, который даст ей вкуснейший напиток на всём белом свете. Когда Иван так стремился к знаниям, он забыл об одном: бабочка, летящая на пламя, обжигает свои прекрасные крылышки и падает с небес на землю. Для него тот роковой случай на Киким-болоте как раз и стал таким… пламенным.

Иван сидел в неудобной позе, ноги его затекли, спина от холодного мрамора окоченела, но он и не думал хоть как-то улучшить своё положение. Он совершенно перестал бояться этих двоих, и понял, что они его не видят, или не хотят видеть. Просто он слушал их голоса, впитывал в себя новизну ощущений, вбирал всё услышанное и увиденное до последней капли. На каком языке общались Учитель и Ученик, Иван не знал, да ему и неважно это было. Самым важным, самым главным было то, что Иван получал Знание. Теперь он знал, что этот простуженный, хлюпающий носом старик в просторных белых одеждах и мерлушковых онучах на босу ногу пишет Книгу. А его хмурый, темнокожий, в чёрном плотном одеянии Ученик помогает ему писать. Хотя слово «писать» тут звучит как-то неверно. Правильно будет сказать, что они плетут Книгу. Каждая страничка тут соткана, сплетена, собрана, сделана из великого множества волосков. Один волосок – одна Жизнь, одна Судьба, одна Доля или Бездолье. Вот так вот. Иван не знал, сколько времени он просидел, но вдруг что-то случилось. Белый старик взял из протянутых ладоней своего тёмного ученика несколько волосков и принялся их рассматривать. Это было три волоса. Длинный русый, похоже, из девичьей косы, потемнее с рыжинкой, завивающийся непослушным колечком, в точности такой, как у самого Ивана, и опаловый жёсткий звериный, будто выпавший с чьего-то пушистого брюха. Иван потянулся вперёд повнимательнее посмотреть, что же будет делать старик. Потянулся и… проснулся. Теперь он точно знал, что у Самура Вседержителя есть одно очень важное Дело – он пишет Книгу. Вернее, плетёт, или вяжет, ну, в общем, что-то в этом роде.