"Молот Тора" может обойтись и без него, доказывал врач Павлу, в то время как…

– Вы прекрасно понимаете, что не особенно важно, где я - в космосе или на планете. Мои глаза просто устали видеть мерзости этого мира.

Врач недовольно соглашался, вынужденный признать, что определенная правда в словах командор-лейтенанта была, но оставался при своем мнении - Лазареву следует вернуться на планету. Пускай "Молот Тора" под командованием Лазарева и творил одни чудеса - все равно ни заслуженной награды, ни хотя бы обычной человеческой благодарности.

Ничего не поделаешь - война.

Но все дело было в звездах. Лазарев уже не мыслил своей жизни без них. Горящих в бездонной ночи алмазными углями дорог.

Между тем зрение медленно, но упорно ухудшалось.

Это было одно из самых грандиозных сражений за всю войну. Битва за Радугу, или, как ее позднее окрестили выжившие, Малый Рагнарек. Все даже боялись вообразить, чем же будет Великий Рагнарек.

Две волны кораблей сошлись в смертельной схватке, длившейся не более четверти минуты, а затем медленно расползлись зализывать раны.

В тот день многие не вернулись на базы, и победителей было невозможно отличить от проигравших.

Для "Молота Тора" этот бой стал последним. Мьёлльнир поразил около полудюжины кораблей противника, но сам был рассечен надвое. Когда подобрали спасательные капсулы, в живых остался лишь Лазарев, практически слепой и поседевший за четверть часа.

Где-то далеко-далеко Тор, оседлавший Ёрмунганда, с улыбкой взирал на шалости смертных. Ему было не до их смешных проблем - перед ним во всей красе расстилались звездные дороги, миллиарды сверкающих алмазов, ожидающих прикосновения божественных ног.

Все что оставалось у Лазарева, когда он получил свое новое назначение, был молоточек Тора, тихо раскачивающийся на шее. И мечта о звездах.

Мечта, всего лишь мечта.

Назначение было на наземную базу. Точнее подземную. По чьей-то иронии негостеприимная планета называлась Элладой, а прячущаяся он холодных лучей красного карлика станция носила гордое имя Афины.

Афины. Пятьсот солдат гарнизона, пара спутников слежения, да еще один крейсер и пара эсминцев на орбите - только на это приходилось рассчитывать в случае нападения. Лазарев был первым военным комендантом на планете - ранее такая необходимость не возникала.

Лазарев получил новое назначение вместе с повышением: он стал командором.

Какого-либо особого проявления эмоций не последовало. Командор должен уметь сдерживаться. Разве что пальцы выдавали его, пальцы, нервно теребившие молоточек Тора.

Только вот звезды… Командиры орбитальных кораблей получили строжайшее предупреждение пресекать в зародыше любые безумства командора, вроде желания выйти в космос, хоть на час, хоть на полчаса.

Афины стали тюрьмой командора, который уже неспособен был ничего видеть.

Если не считать цефеиды, которая, вспыхивая убийственным оскалом, появлялась в самые темные моменты депрессии. Все призывнее и призывнее настаивая, чтобы он оставил позади никому не нужные страдания.

Командор замолчал. Те чувства были еще живы. Как можно их пытаться описать - обида, гнев, абсолютная беспомощность, неспособность ничего, ровным счетом ничего изменить.

Эту синекуру командор возненавидел до глубины души; ведь сюда его определили из жалости. Но из жалости ли? Шла война, самая кровавая война в истории. И прав был принц-консорт, когда заявил: "Империи нужен каждый солдат, каждый офицер". Даже слепой, как Лазарев. И в особенности, такой же несгибаемый.

Старый Ник тоже помнил то время. Несколько смутно, с тех пор многое изменилось, в том числе он сам. Правда, тогда Нику чувства людей были безразличны.

Командор молчал. Это был конец его истории, но не конец его жизни.

– Командор?

– Не бойся, я пока еще не впал в коматозное состояние.

– Командор!

– Нет-нет, и в обозримом будущем не собираюсь.

– Спасибо, командор.

Последних слов Старого Ника командор уже не расслышал. Он вспоминал. Когда же все началось на самом деле? Когда пришел приказ об эвакуации? Наверное, именно тогда. Но это было лишь самое н а ч а л о.

Начало долгого пути по бриллиантовым дорогам. Дорогам, проложенным богами в некогда пустом безмолвии космоса.

Сейчас командор не мог с точностью сказать, сколько лет прошло со времени приказа. Вполне достаточно.

Тогда, вопреки всему, во что он верил, вопреки здравому смыслу, который еще оставался в неизведанных потемках его души, командор отказался покинуть станцию. Отказался, хотя три долгих года его единственным желанием было бежать отсюда. Куда - не важно.

И вот, когда такая возможность представилась, когда Империя вдруг вспомнила о нем, командор неожиданно понял, что ему некуда лететь. Некуда бежать, ведь от слепоты ему нигде не скрыться, и не забыть россыпь звездных дорог, по которым ему не суждено было вновь пройтись.

Не было смысла куда-либо лететь, ожидать назначения на другую станцию с ее бессмысленной суетой и неразберихой, где вдруг понадобится ослепший, но не сломленный комендант.

Тогда командор и подал в отставку. Чтобы остаться. Уже как частное лицо. А если придут враги - какая разница?

Адмирал Челини удовлетворил просьбу Лазарева, присовокупив письмо, в котором высоко оценивал заслуги командора, добавляя, что Империя их никогда не забудет. В действительности на это понадобилось также мало времени, как и обычно.

Командор остался. С горсткой таких же неудачников, которым больше некуда было идти. Станцию никто не захватил - после очередной грандиозной дислокации лишь для Старого Ника она сохраняла какое-либо значение, и то, по большей мере, чисто сентиментальное.

Старый Ник. Вскоре после того как в Афинах появился Билли, чтобы начать свой Великий Эксперимент, Старый Ник впервые осознал себя под этим именем и впервые сам обратился к командору. Который, казалось, уютно устроился в своем полукоматозном состоянии.

– Командор? Командор!

– Что, Ник?

– Вы помните?

– Разумеется, Ник. Старых друзей так легко не забудешь, особенно если они постоянно напоминают о своем существовании.