Ан нет, у города велик запас причуд. Утро, еду в школу. Полупустой автобус сонно качает ландшафт: зелёный нубук холмов, ватные комки овец. Заходит молодая пара с рюкзаками — не туристы. Лица нервные, усталые. Сбросили кладь, уселись, заругались шёпотом. Светленькая девушка без видимых примет. Зато у её спутника — примет на шестерых. Стройотрядовская куртка нараспашку — в шевронах и значках. Под ней — тельняшка ВДВ, ремень РККА. Ниже — галифе с лампасами. Во, блин, чучело, — едва не вслух подумал я, — никак земляк.

Точно по заказу юноша воскликнул:

— Всё, нахер, нахер, нахер эту работу! — он резко помотал головой. — Я лучше буду пиццу развозить.

— Пф, — отозвалась блондинка.

— Что «пф»? Что значит «пф»?! Да я… — он растопырил пальцы, — вот этими руками… Я, бля, в Гнесинку полбалла не добрал! А теперь я этими руками чищу срач! Нас за прислугу держат… мать их!

— Тём, заканчивай цирк. Люди кругом.

— Какие нахер люди?! Кто нас здесь понимает?

Тёма оцарапал меня взглядом. В его лице мелькнуло что-то неотвязчиво знакомое. Я помаялся день и вспомнил. Восьмидесятые, группа «Земляне». Спецэффекты, два грифа, туман, все понты. Красавец модельного типа открывает рот под чужую фанеру:

Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе,

Земля в иллюминаторе видна…

Парень в автобусе был его клоном, хотя моя память — суфлёр ненадёжный. Хуже лиц я помню только имена. В комплекте с близорукостью — сплошные преимущества. Потребность в сочинительстве — раз. Мир, наполовину состоящий из твоих фантазий, — два. А далее со всеми остановками. Очки я бойкотирую, косые взгляды размываю, на мелкий шрифт плюю, справочники ненавижу с детства. Непонятные слова в книгах заменяю своими, они всегда точней. Однако Тёму я запомнил и при новой встрече узнал.

В русском клубе состоялась вечеринка. Праздновали двадцать третье февраля или восьмое марта, что, в сущности, одно и то же. Обычно мы с женой таких мероприятий избегаем. Они фальшивы и печальны, как бумажные цветы. Чужие притворяются друзьями, лузеры — успешными, еда — вкусной, силиконовый русский язык — весёлым и живым. Там бабушки пахнут, как шкатулки с лекарствами, и в целом атмосфера мотивирует напиться. Но сделать это трудно, ибо алкоголя меньше, чем лирически настроенных гостей.

На сцене рявкала гармонь, две пары танцевали нечто среднее между кадрилью и чечёткой. Следом кто-то женским басом декламировал Асадова. Опытная тётка-эмигрантка вторглась в личное пространство моей жены. «Вы на каких пособиях, Мариночка? — расслышал я. — Да ладно, не смешите. Умные люди здесь не работают. Я после ухода Васи оформила сожительство задним числом. Мы с ним давно фиктивно развелись, так пособие больше. Теперь имею в двух местах по утрате кормильца. Сделала нам с дочерью через посредников за бабки инвалидность, короче, шесть пособий на двоих. Институт соцстрахования, пенсионная касса, доплаты за жильё — везде капает. Страна чудес, они же лохи здесь, дебилы поголовно…» Тем временем чтицу сменил детский хор. Пятеро малышей с отвращением затянули:

Дремлет прити-и-хший северный го-о-род,

Низкое не-е-бо над голово-о-ой…

Я налил себе водки. Урок жизни рядом не кончался: «…зелень и овощи брать только на фермерском рынке. Картоху — мешками, бананы — ящиками, скидки нереальные…» Жена рассеянно кивала. Я знал, что её хватит ещё минут на пять.

«Друзья! А сейчас… — ведущий сделал паузу, — гвоздь нашего вечера, известный автор-исполнитель… Артём Самарский! Встречаем!» Возможно, он сказал «гость», но моё слово подходило лучше. Послышались разрозненные громкие хлопки. Появился чудик из автобуса с гитарой. Тёмно-красный инструмент поблёскивал значительно и дорого. Сам исполнитель предпочёл классическую гамму. Малоношеный чёрный костюм и такие же штиблеты оттеняли белизну рубашки и носков (я заметил эту милую деталь). Место галстука занял шнурок.

Он поправил микрофон и начал играть. Тишина возникла не сразу. Чистый, сильный рифф поймал людей врасплох. Профессионалы вообще удивительны, как единственная антитеза хаосу, но особенно там, где их не ждёшь. Техника его игры была такой же неуместной в этом зале, как эротическая сцена в фильме про колхоз. Мысль об эротике внушали его пальцы: тонкие, летящие, небрежные. Он вёл одновременно ритм и соло, звучали как бы несколько гитар. Вдобавок Тёма умудрялся петь. Тексты были средние, но музыки не портили. Пара мелодий стырены, и ладно, шансон вторичен по определению. Но игра… Я не верил, что слышу это живьём.

Пока он выступал, кто-то доел мой винегрет. Хуже того — прикончил мою водку. Неужели я сам? Трюк бессознательного странным образом вернул меня в юность. Реальность сдвинулась, мир был загадочен и нов. Душевный подъём толкал на глупости. Я вышел на крыльцо, достал сигареты.

— Брат, огоньку не найдётся?

Это, разумеется, был он. Ощущение гостя в чужом сценарии не покидало меня. Я чиркнул зажигалкой.

— Классно играешь, давно такого не слышал. Фингерстайл?

— Ого! — удивился он. — Спасибо. Ты сделал мой вечер. Артём.

Он протянул руку.

— Макс. А Самарский это псевдоним?

— Почти.

— Земляки что ли? Я на Химзаводе жил.

— Сто шестнадцатый. То же отверстие, но вид сбоку.

— Во, блин…

Он на секунду задумался.

— Слушай, я диски продал, восемь штук, есть идея.

— Я участвую. С женой.

— Не вопрос. Будут два парня со студии, впятером уместимся. Предупреждаю: у меня срач, везде коробки…

— Переезд?

— Ага. Развод. Его и отмечаем.

Разводился Артём трижды, женат был четырежды. Первые три раза на Саше, блондинке из автобуса. Второй развод окончился третьим браком, после чего мы задружились семьями. Сейчас приятельствуем с экс-супругами отдельно. В эмиграции непросто развестись по-человечески. Невозможно хлопнуть дверью и уехать к маме или на время зависнуть у друга. Друзья такого качества остались в прошлом. Мамы нет, и средств на две квартиры тоже — приходится мириться.

Саша долго мирилась с увлечениями Артёма. Кроме поэзии и музыки он увлекался историей, алкоголем, коллекционированием и ношением военной формы разных стран. Работал клинером, маляром, стекольщиком, электриком. Отношения с коллегами везде не задавались. Английский он знал худо, новозеландский сленг — тем более, за что был унижаем в трудовых коллективах, особенно представителями народа маори. К несчастью, в этих коллективах преобладали именно они. Артём зверел, спасался музыкой. По выходным в гараже у приятеля записывал третий альбом. Возвращался ночью, ошибаясь то подъездом, то квартирой.

Вдобавок Артём не хотел зарабатывать тем, что реально умел. Что не требовало беглого английского, собеседований, дипломов. Только гитары и рук. Так нет же. «Я по кабакам налабался досыта, — сказал, как рояль захлопнул. — Чужого больше не исполняю».

К тридцати годам Сашу накрыл материнский инстинкт. Лет через семь он превратился в манию. Это муж ей поставил диагноз. Лично его родительский инстинкт не беспокоил. Детей он считал нонсенсом, а их отсутствие — бонусом. Сашу задолбало ждать чудес природы. Она тихонько сделала ЭКО. Или не ЭКО, а кто помог? Короче — чей ребёнок, сука? Болезненный вопрос, ставший поводом их третьего, финального развода. Произошло это в Австралии, куда супруги двинулись за госпожой удачей и где её со временем нашли.

Саша родила здоровенькую умненькую дочь. Выскочила замуж за богатого еврея. Дом с верандой, гости, селфи, барбекю. Не семья, а украшение фейсбука. Тёма женился на разведёнке с идеальным комплектом детей. Мальчик и девочка называют его папой. Он бросил пить, увлёкся индуизмом, работает на фабрике дверей. У него всё хорошо, только песен не сочиняет. Да и бог с ними, при чём тут песни? Главное — жизнь удалась.

Веллингтон не держится за людей. Он холоден, самодостаточен, далёк от желания всем нравиться. Покинул его и Юрий Лашков, специалист по трансгенным москитам, завлаб и кандидат биологических наук. Сходство между Артёмом и Юрием исчерпывалось тем, что оба оказались в этом городе случайно. Дальше начинается существенная разница. Юрий прилетел сюда не из авантюризма или тяги к перемене мест. Жена и дети были только поводом, отношения там давно закисли. Без семьи в Новосибирске Юрий обходился превосходно. Без лаборатории — не смог.