Эмиграция — дело известное. Первые два-три года ты никто и звать никак. Общежитие Армии Спасения, пособие, курсы новозеландского английского. Пылесосы, швабры, вёдра, очистители. Грязь чужих домов, растоптанный попкорн в кинотеатрах… На культурный шок Тёма отвечал решительным алкогольным протестом. Питейный магазин The Mills удобно находился в двух шагах. Дешёвую водку и бренди там продавали в розлив. Супруги разбегались и мирились дважды. Раз — официально, другой — просто так. Глупо тратиться на развод, всё одно потом сходиться.
Мало-помалу жизнь устаканилась, перебрались в Сидней. Оперный театр напоминал глубокий вдох. Шум океана в панцире моллюска. Геометрия моста отрывалась от действительности. Мускулисто и уверенно гудели корабли. Даже небоскрёбы казались родными. Саша устроилась бизнес-аналитиком в Energy Pacific. Тёма шоферил на автобусе, мечтал переучиться на дальнобойщика. Вечерами на студии у приятеля записывал третий альбом. Халтурить в ресторанах по-прежнему брезговал, однако звали уже нечасто. Саша этого не понимала, лёгкие ведь деньги. Ну да, жрут, пьют, звенят бокалами. Можно потерпеть часок-другой. Но муж был твёрд: «я своё в кабаках отыграл». Купили участок в ипотеку, начали строить дом. С госсубсидией выходило терпимо. И дом будет новый — отдельная радость. Свежий, не пропахший чужим.
Саша вновь заговорила о ребёнке. Муж реагировал кисло.
— У нас проблем что ли мало, Саш? Дом закончить, переехать, выплатить заём. Отдохнуть где-нибудь по-человечески. В круиз смотаться хоть разок. На острова. В Европу…
— Проблемы будут всегда. А у меня возраст.
— Да ладно, возраст! Нормальный юный возраст. Вообще я не понимаю. Нам плохо что ли вдвоём? Можно кошку завести.
— Без ребёнка семья какая-то не… неполноценная.
— О, фак! Оставь этот замшелый, архаический бред.
— При чём тут замшелый, Артём? Я просто хочу быть мамой, как все. Женщины так устроены. Для них в этом есть особый смысл. Представь, какая симпатичная у нас вышла бы дочь. На тебя похожая. И на меня. Мы бы её научили…
— Мы с тобой не как все. Мы — отдельные, другие. А во-вторых, ребёнок — это огромная инвестиция с непредсказуемым финалом. Он забирает уйму времени, нервов, денег, сил. Бессонные ночи. Болезни. Ты знаешь расценки в детсадах? В хороших, не цветных? Пол моей зарплаты. Короче, двадцать лет мы горбатимся, отказываем себе в удовольствиях, путешествиях, хобби. Питаемся китайской лапшой. Ездим на консервной банке. А потом это существо вырастает и шлёт тебя на хер. Потому что ты — лузер, не купила ему новый смартфон, говоришь с акцентом. И это не самый плохой вариант. Через одного ведь жрут колёса.
— Не преувеличивай. Миллионы семей воспитывают нормальных…
— Я преувеличиваю? Ха! Покатайся на сто третьем вечерком. В пятницу или субботу. Полный автобус тинейджеров — на дискотеки едут или обратно. Все под кайфом, орут, глаза чёрные, стеклянные. И пивные банки летают по салону. Два раза полицию вызывал.
Саша бросила предохраняться. Думала: если что, скажу, таблетку забыла принять. А родится дочь, Тёма её обязательно полюбит. Так часто бывает у мужчин, она слышала. Прошёл год — и ничего. Саша записалась на обследование. Детородные органы были в порядке. «Но, — улыбнулась врач, — тянуть не стоит. Вы не девочка, сами понимаете. И мужа надо бы посмотреть».
— Это ещё зачем?! — возмутился Тёма. — С какого бодуна мне там позориться? Я здоров. И потом, ты же пьёшь эти… таблетки.
Саша покачала головой. Совершила попытку заплакать.
— Ну, блин… — выдохнул муж, — и давно?
— Полгода.
— Да… Упряма ты, мать. И скрывала ведь… — он поморщился, махнул рукой, — ладно, делай как хочешь. Только в больничку я не пойду. Со мной всё нормально. И полгода ещё не срок.
— Откуда ты знаешь, что нормально?
— Знаю. От меня по молодости залетела одна… Поклонница. Это до тебя было, при царе Горохе.
— И?
— Аборт, кажется, сделала. Я особо не вникал.
Между тем ей стукнуло тридцать, и сразу, без всякого перерыва — тридцать пять. Или семь. Время летело, точно издеваясь. Саша тихо наблюдала, как исчезает её жизнь, обваливается по краям, будто льдина весной. Повсюду чёрный холод и вода, и нет спасения. А в центре трепыхается, как заяц, одинокая душа. Саша помнила истерику, которую закатила, увидев своё фото в выпускном альбоме. «Из-за губ не видно переносицы», чёлка кривая. Трагедия, катастрофа, впору самоубиться. Прошло двадцать лет. Вопрос губ, чёлок и фотографий давно слетел с повестки дня. Загадка, которая мучила её теперь, — где? Где, чёрт возьми, где эти годы между ней тогда и сейчас? Куда провалились, спрятались, исчезли?
«Если данный момент — в числителе, а прошедшие — в знаменателе…» Эту песенку Тёма спел ей в день знакомства. Вряд ли его собственный инсайт, прочитал либо услышал, теория не новая. Субъективная длительность времени есть дробь, отношение условной единицы к прожитым годам. Год для пятилетнего человека — одна пятая его жизни. Двадцать процентов. А для пятидесятилетнего всего два. То есть. То есть. Чтобы притормозить время, надо либо уменьшить знаменатель (здравствуй, дедушка Альцгеймер). Либо увеличить числитель. Удлинить сегодняшний день, текущий месяц, год. У Тёмы для этого были его песни. Его стихи и музыка. У неё будет её ребёнок.
Когда Саша обретала цель, препятствия лишь добавляли азарта. Цель — главное, остального не существует. Пусть в «остальное» угодил твой муж. Удивительно, — думала она, запуская ноут, — даже стараясь быть как все, я иду маргинальным путём. Бороться, похоже, глупо. Когда это началось? Пальцы тем временем набирали «Как зачать ребёнка без…». «Мужчины», — подсказал Гугл. Затем «овуляции» и, наконец, «участия мужа». Чуть помедлив, она кликнула третью строку.
* * *
В детстве многим хочется скорее повзрослеть. Взрослость манит размахом жеста, соблазнами ошибок, прищуром света из-под двери, томительной иллюзией свободы. А когда за этой дверью надают по шее, люди просятся обратно. Однако многим — это значит — не всем. Саша рано догадалась, что она из «не всех». Взрослеть ей не хотелось совершенно. Когда твои годы измеряются однозначными числами, взросление — почти синоним насилия. Взять хотя бы детский садик. Там постоянно заставляли что-то делать, например, есть. Саша откусывала кусочек творожной запеканки и жевала его весь завтрак. Но ещё хуже — варёный лук в супе… бэ. А главное — масса шумных, тупых, посторонних детей.
Однажды, вернувшись с прогулки, она не смогла развязать шубку. Тесемка была сырая, а руки замёрзли. «Сама», — бросила воспитательница на ходу. Саша осталась в пустом коридоре. Хотелось плакать, но это означило бы — как все. Ах, так, — подумалось, — ну ладно. И она поехала домой.
Номер троллейбуса она помнила и дорогу более-менее. Ехала долго. Какие-то люди обратили внимание на бесхозное дитя. Сашу отвели в милицию. Но пока там выясняли, что да как, ребёнок сделал ноги. Дом был почти рядом. Только у двери сообразила: мама с папой на работе! Постучала, вздохнула и… двинулась обратно в садик.
Тем временем зажглись огни автомобилей. Будто по их сигналу в улицы проникла темнота. Сашу окружил другой город. Здания превратились в силуэты. На сугробы легли цветные пятна реклам. В садике уже все разошлись, горело только окно заведующей. Знакомая «Волга» 2410 стояла у крыльца. Из приоткрытой двери кабинета Саша услышала голос папы. И сразу увидела его — в серо-голубой шинели с красными погонами. Заведующая, Лидия Сергеевна, шмыгала в платок. Незнакомец в пальто говорил по телефону. Он первым заметил Сашу. «Отбой, майор. Кажется, нашлась».
Дома Сашу не ругали. Есть люди, особенно женского пола, на которых трудно сердиться. Их, напротив, хочется утешить. Даже если они крепко накосячили. Извиниться, как ни странно, тянет перед ними. И возраст здесь ни при чём.
— Я знаю, тебе надоело в садике, — успокаивала мама, — потерпи ещё годик, это совсем недолго. Пойдёшь в школу, и всё будет хорошо.
