Выяснить нынешнюю стоимость квартиры».

К четвёртому дню тунеядства бармен стал меня узнавать. По обоюдному кивку налил мне завтрак. Выдал сухой, то есть мокрый, паёк. Затем я растворился в Surry Hills, квартале сиднейской богемы. Это не составило труда. По здешним улочкам во множестве слоняются бездельники с глазами ретрансляторов Вселенной. Рассевшись по кафешкам, до полудня тянут латте, щиплют круассаны, дегустируют мерло и шардоне. Под столиками дремлют их лохматые собаки. На что существуют эти любители медленной жизни?

— Отец небесный кормит их, — шутит жена у меня в голове, — и неплохо кормит, я тебе скажу. Угадай цену квартиры в Surry Hills размером с нашу.

— Тысяч шестьсот?

— Восемьсот с парковкой, я смотрела. А рент — от семисот.

— Богатые наследники?

— Не, вряд ли. За пару веков население сменилось не раз. Когда-то здесь была гадюшная окраина: притоны, кокаиновые войны. В начале двадцатого века проложили железную дорогу, вычистили кладбище первопоселенцев, закрыли цистерцианский монастырь и при нём больницу для умалишённых…

Голос жены приобретает кафедральную взволнованность. Он создан для акустики лекционных залов.

— У подножья холмов встал Центральный вокзал. Земля с опасным прошлым становилась городом и через полвека оказалась в тренде. В Surry Hills устремилась богема, следом — «позолоченная» молодёжь. Викторианская псевдоготика меняла хозяев и стоимость. Фанаты рифмы, кисти и мелодии платили за историю, за аромат слежавшегося времени. Глянь на эту перспективу: стена таунхаусов будто движется вверх-вниз. Вместе с ней — треугольники крыш, чугунные решётки, дымоходы, антенны торчком… На что это похоже?

— Лондон? Крепость?

— Да, но ещё — спина дракона в чешуе и амуниции…

Дракон. Не он ли — метафора этого города? Трюкач и мастер перевоплощений. Летящий, гипнотический фантом, для которого мы — обслуга, еда.

— Тебе будет сложно уехать отсюда, — произношу я вслух. Кому? Жена исчезла, а слова на воле не живут. На меня глядит терьер с бородкой разночинца. Он дожидается мамашу у салона красоты.

— Ей будет трудно уехать отсюда, — повторяю я внимательной собаке, — она будет скучать, тосковать. Думать, что мы совершили ошибку. Мы — дети больших городов, захолустье нам чуждо и прочее. Но я возьму этот груз на себя. Потому что бегство — единственный шанс сохранить двух людей, которых мы знаем. Которых я не готов потерять.

Дома я открыл свои заметки и, морщась от пошлости, выстукал: «Новые правила жизни». Дальше пошло веселей.

«Новые правила жизни:

Я не обязан соответствовать чьим-либо ожиданиям, в том числе своим.

Я свободен от сравнений себя с кем-либо, включая себя в прошлом.

Меня не беспокоят мнения людей, включая близких и умерших.

Я доволен тем, что есть.

Я не тревожусь о том, что было, будет или могло бы быть.

Никто и ничто не заставит меня работать за деньги, пока их хватает на скромную жизнь».

Перечитал. Удалил «меня» в последнем. Вставил «нас».

Добавлено в тот же файл несколько месяцев / лет спустя.

«Когда времени остаётся мало, пытаешься занять его у пространства. Идеальное место для этого — бесконечный, необитаемый пляж. Идёшь в любую сторону, отменив часы и километры, — никого. Только шум океана и небо. И песок, будто тёплый кошачий мех. Голова просторна, мысли легче облаков, цифр не существует, законы физики под вопросом. А главное, — напоминаешь себе, — ты не в отпуске. Уезжать никуда не надо. Это твоё. Поверил? Поверил».

Конформистка

Повесть

Металлический цилиндр передразнивал солнце. Из его отверстий лениво выползал дым. Сандра бросила окурок и направилась к машине, когда двери шопинг-центра плавно разошлись. И оттуда к ней беззвучно выехала детская коляска. Фирменная, не китайское барахло. Внутри спал младенец, похожий на дорогую куклу. Завернут во что-то лёгкое, бело-розовое с кружевами. Девочка. Двери сомкнулись. Вокруг — никого.

Так… — подумала Сандра Нест. (В прошлой жизни — Саша Нестерова. Ныне гражданка Австралии, тридцать семь, замужем. Фигура обычная, рост средний. Лицо скрыто элегантной панамой. Глаза — солнцезащитными очками.) Так… Камер слежения за парковкой нет. Недавно какой-то дебил царапнул здесь её авто, и она ходила узнавать насчёт камер. Свидетелей — огляделась быстро — если только в машине кто… Ребёнка — в охапку и мигом свалить. И потом всё это объяснить как-нибудь. Взять неоплачиваемый отпуск, в крайнем случае уволиться. Но что сказать Тёме? Я сумасшедшая. Даже за такие мысли надо…

Тут двери снова разъехались, и выбежала женщина. Судя по дикому, растерянному виду, — мамаша. В одной руке — пакеты, в другой — телефон.

— Ох, господи, — схватила коляску, глянула внутрь, запричитала, — спасибо вам, дорогая! Спасибо! Позвонили не вовремя, я у кассы была… И её кто-то толкнул, наверное. Оглядываюсь — нет! Я чуть в обморок не грохнулась. А если бы выехала на парковку… Слава богу, вы остановили! Есть же хорошие люди на свете.

— Я думала, это мне подарок к Рождеству, — Саша улыбнулась. — Сколько ей?

— Два месяца. А у вас дети есть?

— Нет.

— Успеете, наслаждайтесь пока. У меня эта третья, двое — погодки. Измучилась реально, ноги подгибаются, голова в тумане. Ну ладно, мы поехали. Хорошего вам дня и… удачи.

— Вам тоже.

После тридцати вопрос о детях стал неуютным. Затем превратился в болезненный. За шесть лет эмиграции она сменила три работы. Бухгалтерия, администрация — коллектив в основном женский. Тема потомства возникала чуть ли не каждый день. И когда Саша говорила «нет», в беседе ощущалась едва уловимая пауза. Может быть, только Саша её замечала? Или не было вовсе этой паузы? И взглядов не было сочувственных, фальшиво ободряющих? Так воспитанные люди смотрят на калек. И шушуканье за спиной ей тоже мерещилось? Столько лет замужем и не рожает. Больная? С мужем что-то не так? Эгоистка, любит пожить для себя? А часики-то тикают. Саша знала, что преувеличивает, однако избавиться от этих галлюцинаций не могла.

Почти у всех сотрудниц дети были. У некоторых — двое-трое. Ими хвалились, демонстрировали фото, нередко младенцев приносили в офис. Разом начинались тошнотворные «ахи» и сюсюканье. Дети оправдывали толстую жопу, зачуханный вид, нескончаемые бюллетени, опоздания, ранние уходы. Некоторые тётки попроще спрашивали без церемоний:

— Что тянешь с ребятишками?

— Так сложилось, — говорила Саша.

— Пойми, — учили её, — в твои годы этим надо заняться серьёзно. Для полноценной семьи ребёнок необходим. Я знаю хорошую клинику, сбросить тебе их контакты?

— Дура! — мысленно орала Саша. — Сбрось лучше по валику с каждого бока!

На самом деле ей очень хотелось ребёнка. У них с Тёмой получилась бы славная дочь. Ещё в России думала об этом. Но жили они тогда как-то скомканно, приблизительно. Мотались по съёмным квартирам, крутились, цены росли, денег не хватало. Потом готовились к эмиграции. Хмурые очереди в посольство. Ворох бумажек, перевод, деньги, нотариус, снова деньги…

Эмигрировали в Новую Зеландию. О, это парадоксальная страна, её толком мало кто знает. И меньше всех — те, кого угораздило там родиться. Веллингтон неприятно изумил Сашу утрированной, киношной провинциальностью. Шаг-другой от центра — и ты в колониальной фактории позапрошлого века. Облезлые двухэтажные здания. Сверху — жильё, занавески на бечёвках. Во дворах и на балконах сохнут труселя. Внизу — лавки, сэконд-хэнды, пивные с музыкальными автоматами. Фу-у… дохнуло горелым жиром — значит, рядом Charcoal Chicken или Fish & Chips. И опять старьёвки, комиссионки, развалы выцветших книг, измождённой мебели, грампластинок. Сильный ветер, переходящий в дождь. Мокрые автомобили неясных лет и окраса. Из каждой щели тянет сыростью, пылью, гнилью, нафталином… Сундуком дедушкиной одежды, который распахнули впервые за много лет. И нарядили в этот реквизит полгорода. А лица… Странные, перекошенные, дремучие. Диккенс, Брейгель и тест Сонди. Но главное, обратный билет уже не взять. Четыреста баксов на двоих.