И пошёл к ближайшей станции метро. Спустившись под землю, вышел на платформу. И прыгнул под первый же электропоезд.

– Не может такого быть, – Матвейчук тряхнул головой и добавил: – Даже в нашей стране. – Будучи главным редактором оппозиционного интернет-издания, он готов был поверить в самую дикую историю о беспределе, но его вера имела границы, очерченные логикой. – Тебя, Макс, дурят.

Максим насмешливо цокнул языком, в светло-голубых глазах, необычно сочетающихся со смуглой кожей и чёрными волосами, мелькнул задорно-гордый огонёк.

– Меня, Дмитрий Сергеевич, обдурить нелегко.

И то правда, подумал Матвейчук. Максим Комаров был одним из лучших его журналистов, да что там – самым лучшим. Человек как будто родился специально, чтобы вцепляться мёртвой хваткой в события и истории, выгрызать факты и разрывать в клочья недомолвки, скользкие формулировки и откровенное враньё. И он не только журналист, он настоящий писатель, просто творит в малом жанре. Пишет так, что зачитаешься. И никакого обмана, никогда. Но сегодня он пришёл и рассказал то, что даже из его уст звучало неправдоподобно. Хорошо, что кроме них в кабинете никого не было.

Матвейчук ущипнул себя за переносицу.

– Откуда у тебя информация?

– От человека, который в курсе событий. – Макс не собирался называть ни имя, ни должность, потому что обещал перепуганному информатору никому его не выдавать. (Слово «информатор» Максу не очень нравилось, оно отдавало чем-то вычурно-неестественным, но определение «стукач» тоже так себе.)

Вздохнув, Матвейчук спросил:

– Человек-то хоть надёжный?

– Ручаться не могу, раньше с ним дела не имел. Но что сумел – проверил, некоторые вещи оказались правдой, это косвенно подтверждает его рассказ.

– В такой сумасшедшей истории от косвенных подтверждений пользы мало. Вынырни из своего рассказа, посмотри на него со стороны. Ты мне тут говоришь, что не в таком уж маленьком городе и не в захолустье, а практически между двумя столицами орудует маньяк. Да такой маньяк, что Чикатило нервно курит в сторонке. Но об этом никто не знает, СМИ ни сном ни духом, а маньяка дружно покрывает вся местная полиция. Сам рассуди: ну не бред ли?

– Бред, – согласился Макс. – Понимаю, что бред, но он может быть правдой.

– Да с чего ты взял?

– Я уже говорил: некоторые мелкие факты подтвердились. Знаю, что в общем и целом это ничего не доказывает, но заставляет задуматься, разве нет?

В закоренелого циника Макс превратился лет через шесть после начала журналистской карьеры, то есть к двадцати семи годам. Сейчас ему было тридцать. Но никакой цинизм не притуплял врождённое чувство справедливости. Информатор мог что-то напутать, в чём-то не разобраться, что-то дофантазировать, мог, в конце концов, тупо наврать. Однако если его рассказ правда лишь на одну десятую, это всё равно кошмар, выходящий за пределы здравого смысла. Кошмар, от которого волосы встают дыбом. Кошмар, с которым нельзя мириться.

Матвейчук опять вздохнул.

– Давай ещё раз, Максим. О скольких убийствах твой человек тебе рассказал?

– О четырнадцати. Но их, скорее всего, гораздо больше.

– Почему вы оба уверены, что это дело одних и тех же рук? Способы, насколько я понял, разные.

– Зато жестокость одинаковая – запредельная. В феврале мужчину голым привязали к дереву в лесу – замёрз насмерть. В марте в городском парке девушку сожгли живьём. В апреле парня-студента стёрли об асфальт.

– Как это – стёрли об асфальт?

– Непонятно. По идее, должны были волочь за машиной, но есть технические несостыковки.

– И никто не слышал? И никто потом не узнал? Похоже на фантазии душевнобольного. Твой информатор на, как говорили раньше, психиатрическом учёте не состоит?

– Нет, по этой части я его сразу пробил.

Матвейчук вздохнул тяжелее, чем в предыдущие два раза.

– Замороженный, стёртый, сожжённая – это апофеоз, или меня удивит что-то ещё?

Макс посерел.

– Ребёнок. Мальчик. Одиннадцать лет. Выпотрошен. Буквально.

Кабинет заволокла тяжёлая тишина. Матвейчук нарушил её не сразу.

– Не верю, что полиция ничего не делает.

– Делает. Приезжает на место, оцепляет, никого не подпускает – мол, несчастный случай, идите своей дорогой.

– А свидетели? А родственники жертв?

– Ни одного заявления подано не было. Даже родители мальчика согласились признать, что сын попал под грузовик. По поводу свидетелей: насколько я понял, их не бывает. Полицию вызывает не кто-то со стороны. Возможно, сам убийца или убийцы.

Тишина снова сомкнулась. Каждый из них думал: неужели такое впрямь возможно? Если да, то в каком мире мы живём?

– Ты вроде сказал, что у твоего информатора и подозреваемый имеется.

– Имеется. Некто Воронов Владимир.

– Важная шишка? – Кем должен быть человек, чтобы замалчивались такие преступления?!

– Учитель.

– Кто-кто?

– Учитель. Преподаёт химию и биологию в обычной общеобразовательной школе.

– Кто родители? – Сомнительно, что сын олигарха и/или криминального авторитета пошёл работать в простую школу простым учителем, но это хоть как-то объяснило бы мощное покровительство.

– Тоже учителя, погибли в аварии. Его воспитывали бабушка и дедушка, и эти уже умерли. В собственности у него только комната в коммуналке. Он поступил на бюджет, на третьем курсе женился, после университета устроился в школу. Комнату сдаёт. Живёт в квартире жены.

– Ничего примечательного.

– И не говорите. Но мой информатор уверен, что Воронов, как минимум, связан со всеми убийствами, а как максимум – и есть убийца.

Матвейчук давно понял, что информатор – кто-то из полиции, но проговаривать это вслух не стал.

– Почему Воронова все покрывают, твой информатор не знает?

– Не знает. – Макс понимал, что начальник понимает. – Он новенький.

– Как он вообще на Воронова вышел? Откуда-то же должны были подозрения взяться.

– Сразу в нескольких делах – улики, указывающие, что Воронов был на месте преступления, но все они благополучно терялись или забывались. Когда мой будущий собеседник не выдержал и поинтересовался, а какого, собственно, хрена, ему прямым текстом сказали: не лезь и не болтай, целее будешь. – Макс немного помолчал. – Парень честный, пошёл по призванию, а не звёздочки да хорошую пенсию зарабатывать. Тыкался с донесениями и жалобами в вышестоящие инстанции, везде одно и то же: отпусти и забудь. Вот он и написал мне.

Максу много кто писал, адрес его рабочей электронной почты секретом не был. Ему присылали самые разные истории – простые, путаные, сложные, банальные, непонятные, с явными недоговорками и откровенно лживые. Историю о покрываемом маньяке Макс сначала классифицировал как откровенно лживую, но всё-таки дочитал. Перечитал. Задумался. Текст был связный, правильный, но не отдающий искусственностью. Складывалось ощущение, что писал человек, старательно подбирающий слова, но не пытающийся что-то приукрасить или надавить на эмоции.

Матвейчук проницательно прищурился.

– Хочешь в командировку попроситься?

– Хочу. Отпустите?

Прищур Матвейчука стал приценивающимся.

– Надолго?

– На две недели.

– Много.

– Меньше нельзя, там разбираться и разбираться.

Как и большинство начальников, Матвейчук не особенно любил отправлять сотрудников в командировки, по крайней мере, за счёт «фирмы». Понимал, что надо, и мирился с этим, как с неизбежной необходимостью, но если можно было обойтись без командировки либо сократить её продолжительность, Матвейчук боролся до последнего. Ему вовсе не улыбалась мысль отпустить журналиста, который пишет лучше и больше всех, на полмесяца. Вся история с мега-маньяком походила на фантазии сумасшедшего. Даже слишком – настолько, что невольно рассуждаешь: уж если бы кто-то выдумывал про убийства, постарался бы изобрести что-нибудь правдоподобнее. С другой стороны, чего ожидать от сумасшедшего? Человеческие заскоки разнообразны и непредсказуемы. Но с третьей стороны, если история – правда, а не выдумка, будет убойная статья, всем сенсациям сенсация. Коллеги по цеху от зависти удавятся. «Вдобавок, может, только мы и осмелимся такое опубликовать, другие – замнут».