– Лекарь занят, сюда не войдет, а я за печь встану. Не стесняйся, делай, что надо, и крышкой закрой. Потом вынесу.

Марыська краснела, потела, но терпеть больше не могла – справилась и сделала все, как сказала вдовица. Та же, закончив с уборкой, сказала:

– Сейчас парней кликну, чтобы раненого в отдельную хоромину отнесли, где у нас больные лежат. Лекарь сказал, ему недели три лежать, не вставая, если не перекинется.

– Перекинется? – голос Марыськи дернулся хрустальным звоном.

– Так оборотень это, – спокойно сказала вдова, – а ты не знала?

– Да я их и не видела никогда, – растерянно ответила девушка.

– Как это не видела? А староста наш? На четверть, правда, но пару раз в год оборачивается. Да и муж мой покойный бэром был.

– Бэром? – Марыська припомнила покойного супруга Вайлы и никак не могла связать обыкновенного тощего мужика в бурой домотканой поддевке и медведя.

– Некрупный, правда, болел в детстве, но уж любил крепко, – вздохнула Вайла. – Я потому и замуж в другой раз не пошла – никто так не будет за жонкой ходить, как оборотец за своей парой! Ну, посиди чуток, я за парнями сбегаю!

Повязав поверх полотняной косынки привычный черный платок, вдова вышла, а Марыська задумалась – выходит, рядом не совсем простые люди живут? Как это она упустила? Хотя вот знала же, что староста раз в полгода в лес уходит, на охоту, и с добычей возвращается, хотя никого с собой не берет. Когда день, когда три пропадает, и жена его все на лес поглядывает. Знала, что Вайла с мужем у самого леса дом выстроили, и муж ее хорошим бортником был. Зимой только сонный ходил, но зима в деревне время тихое.

А есть ли еще странные? Вот бабка Калина – известно, что мать ее была полукровкой, сбежала от эльфов, осела в Щите и много лет травницей была. Потом ушла, поскольку не старела долго. А Калина осталась – замуж вышла, детей родила, состарилась. От эльфов только глаза изумрудно-зеленые ей достались, да умение с землей договариваться. На огороде у Калины все растет лучше всех.

Больше никого вспомнить Марыся не успела – Вайла привела сыновей старосты, и те с бережением унесли раненого в отдельный покойчик. Там стояли две кровати и небольшой стол между ними. Плотная занавеска на окне не давала закатному солнцу светить в лицо, на столик Вайла поставила кувшин с водой и пару кружек, а под кровати – горшки. Потом принесла свежее полотенце и лед и сказала, что скоро будет готов ужин.

Сидеть рядом с раненым просто так было скучно, поэтому Марыся принялась рассматривать его одежду. От рубахи остались только клочья – ни лекарь, ни вдова с одеждой не церемонились. Но было понятно, что полотно на сорочку пошло хорошее – тонкое, прочное, беленое, и швы ровные. Жилет, который парни кинули на пол, Марыська подобрала и тоже рассмотрела. Это вообще было произведение швейного искусства – внутри короткий плотный мех, а снаружи – расписанная тисненая кожа, кое-где украшенная шнуровками. Такой жилет – почти легкий доспех: точно не позволит острым сучьям скользнуть по ребрам. Штаны из тонкой выделанной замши, а под ними – чудо из чудес – полотняные подштанники!

Мать Марыськи пожила в большом городе и рассказала дочери, что приличные, с ее точки зрения, мужчины надевают под верхние штаны еще одни – тонкие, полотняные, и отдают их в стирку хотя бы через день. Деревенские же считали эту часть одежды необязательной. Летом жарко, а зимой можно нижнюю рубаху подвернуть между ног, ежели мешать будет. Так что подштанники швея шила не часто – разве что пару штук в трактир, для проезжающих через Королевский щит дворян и купцов.

Конечно, опытные путешественники брали с собой запас белья и одежды, но в дороге случалось всякое – кто бросал поклажу, лишь бы выжить, кого-то грабили, а ехать в нужную сторону все равно приходилось, а у кого-то случались курьезы в виде открывшегося в сундуке пузырька чернил или лопнувшего мешочка с перцем. Тогда и звали Марысю, или рачительный трактирщик продавал что-то из своих запасов. Порой кумушки шутили, что у старика Добса в кладовой можно всю деревню одеть.

Налюбовавшись на штаны, швея перевела взор на сапоги, которые добровольные помощники поставили у кровати. Сапоги тоже отличались от деревенских. Во-первых, они были скроены каждый на свою ногу. Местный сапожник шил сапоги и туфельки такой формы, что можно было надеть как пожелаешь, и только после длительной носки кожа обминалась под каждую ногу отдельно. Здесь же были хитро выкроенные стельки, шнуровка, высокое мягкое голенище, петельки и хитрые ремешки – кажется, для крепления засапожного ножа. Вот, кстати! А где нож?

Ножа в сапоге не обнаружилось. Как и клинка на поясе. Ножны были, а кинжала след простыл! Зато кошель висел – красивый и крепкий. Ни сыновья старосты, ни вдова его не тронули. Да и Марыська не посмела открыть, просто оценила визуально. Даже если там медь, незнакомцу хватит заплатить за лечение, а как в себя придет, может, и расскажет, кто его так.

Еще на поясе висели непонятные девушке обереги на шнурочке и мешочек непонятно с чем. Зато было множество петелек и карманчиков под что-то непонятное – узкое. Спереди весь пояс был в этих петельках, а вот сзади вился узор, похожий на голову волка. Красивый узор! Жаль, она не умеет вышивать, как матушка, она бы повторила, только чуть иначе.

Марыся рассмотрела уже все, что было у раненого, когда в комнату вошла вдова и поменяла лед на голове у мужчины.

– Не сиди так просто, – сказала она, заметив невеселое выражение лица швеи, – вон, парни твое шитье принесли.

– Так он руку не отпускает! – девушка, закусив губу, кивнула на мужчину.

– Сядь возле него так, чтобы он твое тепло чуял, и руку отпустит, – посоветовала Вайла, приставляя к постели скамеечку.

Марыся, пугливо поглядывая на незнакомца – еще ни один мужчина не был с нею так долго и так близко! – пересела на кровать, туда, куда указала вдова – почти в ноги. Поерзала, устраиваясь удобнее, а Вайла подставила ей под ноги скамеечку, приоткрыла ставень на окне, чтобы закатный свет не беспокоил стукнутого, но на шитье падал ровно, и опять ушла.

Когда Марыська забрала у незнакомца руку, тот кривился, дергался и беспокоился, а потом словно пригрелся у ее бока – засопел ровнее, и девушка увлеклась, выполняя привычную работу. Руки заняты, мысли текут плавно, вот и запела она потихонечку одну из тех баллад, что матушка певала за шитьем. Прервалась, откусывая нитку, и услышала вдруг:

– Еще!

Вздрогнула, подняла голову и уставилась в желтые глаза мужчины.

– Еще спой! – попросил он.

Марыська перепугалась, да схватила иглу неловко – укололась, вскрикнула, тут Вайла и прибежала.

– Ай, очнулся? – спросила вдова без улыбки. – Кто таков и куда шел, помнишь?

Незнакомец схватился за голову и застонал. Помощница лекаря ловко поменяла ему компресс и сказала:

– Лежи тихо, сейчас лекаря позову!

Старичок пришел не скоро. Марыська сунула уколотый палец в рот и сидела, рассматривая незнакомца. Он не походил ни на привычных ей деревенских парней и мужиков, ни на проезжающих купцов. Волосы темные, но не черные, а словно дорогой душистый перец, растертый в ступке. Брови светлее, а ресницы, обрамляющие желтые звериные глаза, совсем черные. Черты лица резкие – углы и провалы, но, возможно, это из-за удара по голове? Глаза уже обведены густыми фиолетовыми тенями, губы сухие и обескровленные…

– Посмотрим, посмотрим!

Старичок вошел в комнату, вытирая руки свежим полотенцем. Бесцеремонно заглянул раненому в глаза, приподнимая веки, поводил рукой, требуя смотреть на палец, и поджал губы, когда мужчина закрыл глаза и крупно сглотнул.

– Что ж, удар по голове будет вам аукаться еще месяц, юноша. Нельзя так бездарно подставлять голову!

Марыська поморщилась. Она-то понимала, что удар, скорее всего, был нанесен сзади и внезапно, иначе такой рослый и крепкий мужик успел бы дать отпор. Но незнакомец лежал молча, проявляя чудеса выдержки.