Прибыло три отряда геологической разведки. В стране открыли два опытных сельских хозяйства — считай небольшие станции для первичного изучения местных особенностей. Недалеко от устья Вольты строился город-порт как новую столицу их державы — Аккры на месте маленького укрепленного поселения, известного с XV века. Это оказалось ближайшее место к устью Вольты, где климат был суше и не так много мухи цеце.

К концу 1713 года здесь уже действовал кирпичный заводик с одной круговой печью. И еще один — цементный. А от города к Кумаси — столице уничтоженной державы Ашанти — потихоньку стала тянуться ветка чугунной узкоколейной дороги. С тем, чтобы после этого города, отвернуть в сторону Тенкодого через Тамале — столицу завоеванного Дагбона. Большой проект на много лет, который на выходе должен был дать ветку узкоколейной чугуннки в девятьсот километров или около того. С ожидаемым взрывным эффектом для местной экономики.

И все — под рукой Тенкодого…

А у них по сути ничего не поменялось. Вот так вот — раз и в эту глубокую по местным меркам провинцию, все это заехало. Словно свалившись с небес. «Крышу» это рвало всем… сильно… фундаментально…

Весь цвет аристократии мосси собрался в этот день на торжественный прием по случаю прибытия его внука — Иоанна. Здесь — в их новой столице — городе Аккра. Алексей все ж таки уступил просьбе Ньёньосс и отправил пятилетнего сына сюда. Чтобы представить родственникам.

Малыша чествовали.

Малыша принимали как короля.

— Мой наследник! — гордо заявлял правитель Тенкодого, не обращая внимания на сложные лица сыновей и внуков. Других.

Те, кто поумнее, понимали — если власть унаследует Иоанн — это укрепит отношения их страны с Россией. И, как следствие, поднимет и их собственное положение, несмотря на формальную уступку, и уровень жизни.

Но умных было немного. И опять же обида, зависть, амбиции…

К русским у аристократов мосси вопросов не было. Да и с какой стати? Россию воспринимались здесь как шанс, как успех, как победа. Поэтому русская культура сюда заходила семимильными шагами, вместе с православной церковью. Впитываясь местными жителями, словно сухой губкой.

Сказывался и контраст с исламом, окрестные носители которого хотели мосси именно что завоевать. А когда не смогли, долго ходили в набеги, уводя в рабство.

И общий уровень развития, который превосходил любой местный, наголову. На порядки.

И модель партнерских отношений, продвигаемая Алексеем. Да, может быть в чем-то неравноправных из-за хозяйственных перекосов, но все равно. Эффект это давало чрезвычайный! Взрывной!

Более того — входящая сюда русская культура с религией выступала своеобразным цементом, который скреплял довольно разнородную среду в некое подобие единства. Все ж таки мосси не только являлись в получившемся государством этническим меньшинством, но и не обладали уровнем развития для культурного доминирования. Да и о каком доминировании могла идти речь, если из-за особенность экономического развития они долгое время находились на ступеньку-другую ниже практически всех своих соседей. Этакие агрессивные, жесткие варвары. Так что иного путь, кроме массовой культурно-экономической и религиозной экспансии у России не оставалось в попытке создать здесь мал-мало устойчивое государство-партнера…

Очередная здравница.

И выстрел!

Кто-то шмальнул из пистолета.

Раздались крики… визги…

Часть людей обнажило холодное оружие. Послышались новые выстрелы…

— Ваня! Ваня! — крикнула Нина[2], бросившись к сыну. Он ведь стоял на самом виду у престола.

Выстрел.

Ее что-то сильно толкнуло в бедро. Отчего она развернулась и просев на эту ногу упала. Умудрившись все ж таких схватить за одежду сына и, навалившись, прикрыть его своим телом.

— К бою! — раздался окрик на русском.

Это лейб-кирасиры, которых Алексей послал сопровождать сына, включились. Их сюда не пустили по настоянию аристократов. Дескать — позор держать охрану при них и от них. Они же лучшие люди страны! Самые преданные сторонники престола!

Правитель Тенкодого горделиво уступил. У него последнее время голова настолько кружилась от успехов, что он практически не ощущал связи с реальностью. Вон он теперь лежал на своем троне залитый кровью. А из его груди торчало древко копья, которым его пришпилили словно букашку.

Началась беглая стрельба.

Прям бодрая — жуть!

Лейб-кирасиры отправились сюда не только упакованные в хорошие доспехи при добротных kriegsrapier, как их называли в немцы, в духе саксонских образцов рубежа XVI-XVII веков на поясе, но и при револьверах. У каждого на боку висела кобура как у заправского ковбоя, с полноценным револьвером 45-калибра. Капсюльным. Да с быстросменным барабаном как у Remington’а 1858 года. И в подсумке на поясе у каждого имелось еще по три запасных, загодя заряженных.

Вот из этих револьверов они и открыли поистине ураганный огонь. Во всяком случае по меркам этих лет. Буквально выкашивая всех нападающих.

Кто-то бросился бежать.

Кто-то бросился на них с белым оружием.

Кто-то растерялся…

Наконец все утихло.

Лейб-кирасиры подошли к Ньёньосс и осторожно перевернули ее на спину. Осмотрели рану. Перевязали. Пуля ударила ее во внешнюю часть бедра и ничего сильно страшного не случилось. Хотя, конечно, ранение круглой мягкой пулей 70-ого калибра — это в любом случае — крайне неприятная штука. У нее натурально вырвало кусок мясо. Однако, по сравнению с тем, что могло бы произойти, войдя пуля в кость или перебив артерию — сущие мелочи.

Иоанн отделался легким испугом и несколькими ушибами.

Он не плакал. Нет.

Просто дико смотрел по сторонам. Ваня впервые увидел трупы.

Да столько!

И вокруг кровь… все залито кровью словно кто-то несколько ведер с крашенной водой пролил — вон она всюду расползалась ручейками и пахла…

Внезапно из разных сторон этого двора выступили родичи. И не только. Вся аристократия Тенкодого и те из мосси, кто не участвовал в этом покушении, пережив его.

Они приблизились к Ньёньосс и стоящему рядом с ней Иоанну.

Лейб-кирасиры потянулись за своими Kriegsrapier, которые в России именовали армейским шпагами или просто шпагами и выхватили их.

Жутковатые на вид штуки. Особенно направленные на тебя.

Их крепкий клинок ромбического сечения имел два лезвия, заточенных под зубило. Что позволяло им при весе чуть за полтора килограмма вполне нормально рубить. Про колющие свойства военной рапиры можно было и не говорить — сказка. Считай большой штык на удобной рукоятке, которым можно было орудовать как швейной машинкой…

С завода Вайерсбергов.

На нем к 1713 году выпускалось все массовое холодное оружие России. Как для нужд собственных вооруженных сил, так и на экспорт.

Во главе угла, конечно, стоял легкий палаш, принятый на вооружение в уже далеком 1702 году. Этакий вариант русской драгунской шашки образца 1881 года, только с прямым клинком и более выраженным острием ромбического сечения.

Легкий[3]. Ухватистый. Разворотливый. И дешевый. В массовом производстве — особенно. Из-за чего его гнали просто потоком и совали куда можно. И в собственно армии, где кавалерия поголовно носила этот клинок в качестве поясного. Полиции выдавали, казакам и чиновникам, которым было положено носить клинок по статусу. Да и на экспорт их ежегодно уходило от тридцати до пятидесяти тысяч.

Куда меньшим тиражом изготавливался тяжелый палаш, представлявший собой брата-близнеца французского кирасирского палаша образца XI года. Того самого, знаменитого, который потом вся Европа весь XIX век копировала. Знаменитый трехкилограммовый «кирасирский ломик», от которого в период бытования мало что могло защитить.