— Ты же проходила уроки политологии. У тебя по ней были одни пятерки. Ты же прекрасно знаешь, что то, чего ты хочешь, называется социализм. Ты же понимаешь, что, если на всех распределить доступные ресурсы, их у всех будет одинаково мало?

— Но вы же просто эксплуатировали периметр!

— Нет. У периметра были все шансы чувствовать себя лучше, если бы они не строили из себя самоуверенных бунтарей.

— Неправда.

— Правда. Ты знаешь это сама. Я лишь озвучиваю твои мысли. Меня не существует. Я давно мертв.

— Ну тогда сделал бы единую власть над всем метро. К чему были эти «декорации» о свободе, которой нет? Если все равно все зависимы от Федерации.

— Катюша, будь любезна, не неси ерунды. Это уже называется фашизм. Ты тоже прекрасно знаешь, чем это плохо. А если нет, Цитадель прекрасный пример такого режима. Федерация не вела такой политики никогда. Свобода была всегда, у каждого. У всех был выбор, как жить. Если бы каждое объединение действительно хотело выйти из игры, оно легко могло бы сделать это. Или ты думаешь иначе?

— Я не знаю… — она закрыла лицо руками. — Я запуталась. Замолчи!

— Идеального общества не существует, — проигнорировал он ее мольбы. — Идеальное общество — это утопия. Но в любой ситуации у всех есть выход. Нужно лишь научится видеть его.

— Всегда есть выход… это бред! Вот какой у меня выход? Такой же, как у несчастного периметра при твоей власти. Просто добровольно прогнуться? Обалдеть, спасибо, папаша!

— Заткнись! — рявкнул он так, как умел только настоящий Хаматов. — Черт, и кого я воспитал…

— Ты только и умеешь ссылаться на воспитание, хотя ты меня даже не воспитывал. Даже сейчас ты говоришь про какой-то выход, хотя его нет.

— Уверена? — Марат посмотрел ей в глаза, а потом опустил глаза вниз, на пол.

Упрямая посмотрела туда же, куда и он. У его ног лежали осколки битых тарелок. Тех самых, в которых Пенек принес ей завтрак в первые дни. Видимо, в ярости он совершенно о них забыл, как в общем-то и Катя, которая целый месяц в упор не замечала их.

Она медленно подползла к стене. Цепь не давала подойти ближе, но она смогла дотянуться до одного из осколков клиновидной треугольной формы. Катя провела пальцем по острой грани и тут же порезалась. Острее бритвы.

— И что ты мне предлагаешь? — спросила она.

— Подумай. Ты же умная девочка.

— Я не сделаю этого.

— Воспользоваться выходом, достойным президентской дочери, или стать покорной рабыней бывшего фермера. Решать тебе.

Катя подняла глаза с осколка на Хаматова, но тот неожиданно исчез.

Нет, она не сделает этого. Пока не сделает.

Упрямая вернулась к матрасу, осторожно проделала в нем небольшой прорез и спрятала осколок внутри.

Но держаться становилось все сложнее. Последующие пару дней каждый раз, когда ее били током, после она доставала осколок и любовалась им. И с каждым разом она примеряла его на своей руке.

Стоп! Да что это она делает? Реально? Черт, Катя, на какой еще руке⁈ Ты что, и впрямь хотела вот так решить проблему? А может быть, этого Пенек и добивался? Может быть, ему не нужна никакая наложница, и он просто любил смотреть, как она страдает, а в конце сделает все сама?

Да и это ли имел в виду ее отец?

В этот момент Упрямая поняла, что этот осколок можно применить и иначе. У нее созрел план. Может быть, он имел некоторые размытые моменты, но он точно был лучше, чем то, что она собиралась сделать первоначально. Главное, стараться как можно меньше об этом думать, чтобы он не услышал ее мыслей.

До следующего визита Пенька Катя считала дни. Теперь она ХОТЕЛА, чтобы он пришел. Теперь у нее появилась надежда. И даже продолжающиеся обливания водой и удары током ее уже не пугали.

В последний день она взяла осколок и, старательно запутав волосы в грязный пучок, спрятала осколок туда. Как же хорошо, что она не додумалась сделать паж, как у Лилит, хотя очень этого хотела!

Пенек пришел к ней с опозданием в один день. Впервые за все время. Он пришел немного обеспокоенный, будто потеряв интерес. Катя испугалась этого, неужели она ему просто надоела, и он решил ее убить?

Стас молча вошел в камеру, поставил стул и некоторое время смотрел на Катю, явно находясь где-то не тут. Затем он вернулся и буднично спросил:

— Ну что тут у тебя?

Сейчас нужно включить максимальную актерскую игру.

— Возьми меня! — уверенно сказала Катя.

— Я так и… стоп, что ты сказала? — Стас явно не ожидал такого.

— Возьми меня! — еще громче выкрикнула она. — Шторм, возьми меня, я хочу!

Играть ей было не так уж и сложно. Она ведь и так почти сломалась. Только теперь у нее появилась надежда.

Пенек рассмеялся:

— Отлично! А ты говорила, что не сдашься. Видишь, это лишь вопрос времени.

— Да! Да! — она постаралась изобразить сладостное желание. — Ты прав! Только перестань мучить меня. Я согласна на все!

— Прекрасно! Но ты сейчас совершенно не аппетитная, извини.

— Сделай меня аппетитной, я очень этого хочу, сделай! — она прикусила губу.

Стас немного скривился. Видимо, он совсем не ожидал зрелища, как худая, словно скелет, и грязная, словно зассанный бомж, девица соблазнять его. Ничего не говоря, он отошел в сторону, и к Упрямой подошли два бойца. Один из них держал в руках длинную дубинку наготове «на всякий случай», пока второй отстегивал ошейник. Катя не сопротивлялась. Только бы осколок не выпал и никак не засветился!

Стоп, не думать об этом!

Так, быстро, о чем подумать, о чем? Мама, мама! Милая мамочка! Те прекрасные деньки, когда они были вместе, Катя до сих пор помнила их. За несколько дней до того, как ее отец приехал, чтобы спасти их. Нет, еще раньше. Раньше, когда отец не был злым. И это девушка тоже вспомнила. Хотя, казалось бы, откуда? Ей тогда было не больше трех.

Нет же, помнит, смотри-ка! Да, она сидит в главной комнате на полу, у нее в руках любимая розовая свинка, а мама и папа со словами «С днем рождения, Катюша!» вносят в комнату красивый цветной торт с тремя свечками! Такие молодые и такие счастливые. И такие любящие. И такие живые…

— Пошли, — сказал болванчик голосом Шторма, резко выбив ее из мыслительного процесса. Громилы, придерживая девушку, вывели ее из камеры. Пеньков все это время шел позади.

* * *

Стоя в той же роскошной ванной комнате при спальне, в которую Катю поместили в самом начале, она рассматривала свое исхудавшее тело. Выглядела она на троечку. Даже после того, как ее откормили, дали сутки отоспаться, и Эля несколько часов намывала ее в ванной, Упрямая выглядела сейчас как поношенная потаскуха из борделей Сопротивления, когда оно еще существовало.

Усиливал этот образ откровенно нелепо сидящий на худом теле вульгарный кожаный лифчик, пояс с кожаными ремешками и полупрозрачные трусики с тонкими лямками. Вкусы Пенька соответствовали его извращенности. Максимально стереотипны и тупы.

Что же, раз так, нужно усилить этот эффект.

Катя раскрыла огромную коробку с косметикой и принялась наносить такой же вульгарный и отвратительно пошлый макияж: ярко-красные губы, глубокие черные тени, немного румян… Хотя почему немного? Можно больше.

Завершив краситься, Катя посмотрела на себя в зеркало. Идеальная куртизанка. Но чего-то тут не хватало. Она подошла к небольшому шкафчику у окна, в котором лежала всякая мелкая атрибутика, и нашла там толстый кожаный чокер с огромным кольцом. Прекрасно. Заодно и закроет этот ужасный след на шее.

В конце она шлифанула облик ядреными духами, которые нашла тут же. После этого вышла из ванной комнаты.

Эля, лежавшая на кровати так же готовая ко всему, оценила Упрямую взглядом.

— Что скажешь? — спросила Катя.

— Именно то, что он любит.

— Сколько вас здесь?

— Только мы две. Остальных… больше нет. Хотя… пока он держал тебя в подвале, присоединилась еще одна. Пришла сама. Из рейдеров.

— Серьезно? Из рейдеров и вот прямо сама?