В голове, конечно, тоже
Ум, глаза и зубы есть.
Да вот бегать ум не может,
Чтоб догнать, поймать и съесть.
Ум иллюзию рождает,
Будто с помощью ума
Волк добычу побеждает.
И бежит она сама
И на завтрак, и на ужин,
И, конечно, на обед.
Будто только ум и нужен,
Важен ум, а ноги – нет.
Но возьми любого волка:
Кроме горя от ума.
Нету в жизни волчьей толка,
Если ногу волк сломал.
Если две сломал, то скоро
Сгинет он, могучий зверь.
Есть ли тут предлог для спора?
Так попробуй сам. Проверь.
Ум, конечно, нужен многим,
А, возможно, всем подряд.
Только кормят волка ноги.
Так в народе говорят.
Говорят в народе верно:
Ходят ноги – волк живой.
А догонит – ест, конечно,
Как и все мы – головой.
По реке, вдоль берега
По реке вдоль берега тянем сети дружно мы
И осока острая бреет ноги голые.
На сухие плечи нам песню вылить нужно бы,
Чтоб в жару полуденном по повяли головы.
Только песню общую нам покуда не дали
И несём мы в памяти каждый ту, что помнится.
А глядим мы под ноги. Нам сейчас до неба ли?
Мы давно не соколы, да уже не конница.
Нам сейчас до песен ли? День никак не кончится,
Полоса песочная за край света тянется…
Но дойдут до края-то те, кому не хочется,
Тот, кому не терпится, на песке останется.
Он врастёт коленями в берег этот проклятый.
Связанный, стреноженный собственными жилами.
Имя и фамилия, всё при нём. А проку-то?
Ведь покуда ходится, до тех пор и живы мы.
Тянется-потянется наша сеть невидная.
Можется-не можется. И без песен ходится.
Выдюжим, но только вот самое обидное,
Если рыба в речке той уж давно не водится.
Про дурака
Из какой, никто не помнит, сказки
Он пришёл с сумой через плечо.
И его насквозь святые глазки
Из лица торчали, как из маски,
А лицом – ну, круглый дурачок.
Гнать такого – вроде бы неловко:
Мы к блаженным с милостью всегда.
Бедная, безумная головка,
Тыковка, пустышка, бестолковка.
Не вложил господь ума туда.
Ох, садист ты, боже, ох, иуда,
Раз умы делил не по уму.
Раздели ты, праведный оттуда –
Не иметь ума в достатке худо –
Отними у нас и дай ему.
Чтоб не мог он вслух сказать, что хочет,
Чтобы, как и мы, имел врагов.
Чтобы сердце ныло среди ночи,
Чтоб друзей боялся, между прочим,
Больше, чем врагов и дураков.
Господи, сними несправедливость,
Дай ему, счастливому, ума.
Уравняй с людьми его на милость,
Чтобы жизнь над ним повеселилась,
А уж как – она найдёт сама.
Только зря мы глотки прокричали –
Небеса безмолвствуют, увы…
А дурак с сумою за плечами
Прёт, не натыкаясь на печали,
И лекарств не пьёт от головы…
Срок
Свой положенный срок я толково отжил:
Погулял от души, от души погрешил.
А к концу запечалилась совесть моя,
Потому как ещё не покаялся я.
Не за то, что здоров, не за то, что живой,
Не за то, что всё так же дружу с головой.
За утопших в стакане друзей дорогих
И за брошенных женщин, чужих и своих.
Грешен в том, что я жизнь проскочил, как умел.
Не боялся друзей и врагов не имел.
Я виновен безмерно и грешен вдвойне
В том, что жизнью своей я доволен вполне.
В том, что зла не держу на жену и страну,
Что у денег в плену я свой срок не тяну.
Что ни праздников я не люблю, ни наград,
И гостей не люблю, и подаркам не рад.
Ох, как сильно душа моя мается!
Жизнь кончается, всё ломается…
Надо в церковь бегом лбом удариться
И покаяться, чтоб исправиться.
В храме жарко от свечек, светло от икон,
Вон и колокол бьёт непонятно по ком.
Вот поклоны кладу, вот целую я крест
И томлюсь в ожидании гласа с небес.
И раздался мне глас, хоть крестись и божись:
«Самый тяжкий твой грех – твоя длинная жизнь.
Ты прими благодарно прощенье моё.
Отпускаю твой грех, забираю её».
Ох, как здорово всё получается:
Всё ломается, жизнь кончается.
Но самый тяжкий мой грех отпускается.
Что ж печалиться? Что ж печалиться?
Воля
Как может, живёт человек без особых примет,
Без громкого имени, славы и прочих отметин
Врагов не завёл, потому что врагам не приметен,
Друзей потому же давно и пожизненно нет.
Живёт он нигде, потому не идёт никуда.
Не надо ему – всё убого вокруг и нескладно.
Он счастлив и рад, что покуда не помер, и ладно,
Хоть жизнь без следа, так то ж ерунда, и всё ж не беда.
Вон яблоки греются в солнечном сонном саду
И пахнет смолой от недавней на дереве раны.
Такой здесь покой, что с ума от покоя сойду,
Хоть разум терять непростительно глупо и рано.
Живу, как могу, не имею особых примет
И громкого имени, славы и прочих отметин.
Узнать бы мне самую тайную тайну на свете,
Зачем я живу столько дней, столько зим, столько лет?
===
А с дикого озера дикие гуси взлетают.
Взлетают и тают в тяжёлом молочном тумане.
Их след на воде будто снегом туман заметает.
И ветер их крыльев отравой свободы дурманит,
Колдует, пугает и вдоль зачарованно манит.
И рвётся душа моя грешная, но не взлетает.
Ах, вольная воля, как горько тебя не хватает.
Как бы сентиментальные:
Ей так хорошо
Она старомодна как запах забытых «Клима»,
Она неуклюжа в век быстрый наш и угловата.
Любимое время, когда хорошо ей, зима.
И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить.
Когда-то…
Она проживает свой срок средь бессрочных вещей
Одна среди слоников белых из кости слоновой.
И то, что другими давно позабыто уже,
Ей кажется чудным, ей кажется радостью новой.
Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,
Какую всю жизнь для себя сочиняла сама.
Она обожает банальные белые розы
И несовременно от Чехова сходит с ума.
Её невозможно склонить на невинный роман
С каким-нибудь ухарем – мастером беглого флирта.
Она, как на скатерти гладь, а под ней бахрома.
И также нелепа, как свадьба без драки и спирта.
