— Молодой человек, что вы так шумите? Вы же нарушаете порядок, я обязана буду вызвать милицию!
— Вы же мне из второй палаты Якименко Ирину не позвали!
— Не хочет девушка вас видеть, а я заставить не могу! Обидели наверно чем-то её? Завтра придёте, она за ночь подумает, остынет, вот и помиритесь, — строгим голосом говорила медработник.
— Тогда пропустите меня в палату. Мне очень нужно. Я только прощение попрошу и сразу уйду. — Сергей умоляюще смотрел в глаза пожилой женщине.
— Уходите, молодой человек, и не испытывайте моё терпение! — дежурная была непреклонна.
Сергей стоял ещё некоторое время под окнами, в надежде увидеть силуэт Ирины, но ожидания так и остались напрасными. Время было позднее, и жёлтые огоньки роддома постепенно гасли, унося с собой последнюю надежду. Холодный северный ветер трепал густые чёрные кудри и продувал насквозь тонкое драповое пальто. Пальцы ног онемели от холода, что бы совсем не замёрзнуть, Сергей стал притопывать, но это всё было бесполезно: мороз и ветер сделали своё дело. Сергей промёрз до костей и чувствовал, как по жилам разливается холодная кровь. Нужно возвращаться домой, только сейчас он вспомнил, что сегодня 31 декабря — всё-таки праздник.
Светлана лежала в смотровой на кушетке и с замиранием сердца ждала, какой вердикт вынесут люди в белых халатах. Время от времени мышцы живота сводила болезненная, но терпимая схватка.
Высокая худощавая женщина внимательно изучала обменную карту роженицы, большая квадратная оправа то и дело сползала на кончик носа, и ей приходилось её поправлять. Это немного отвлекало, и она начинала перечитывать заново, придерживая очки за сломанное ушко.
— Ну что же, будем рожать, — обратилась она к молоденькой акушерке, стоявшей у изголовья Светланы.
— Татьяна Петровна, а как же срок, ещё только 36 недель, — удивилась акушерка.
— Ничего не поделаешь, околоплодные воды отошли, родовая деятельность началась. Готовь женщину в родильное отделение. Я пойду им позвоню.
Родильное отделение находилось в другом крыле здания на этом же этаже. Светлана никогда не видела, что бы дверь туда была открыта. Посещая и покидая отделение, медработники закрывали за собой стеклянную дверь на ключ.
Акушерка нажала звонок. За дверью не заставили себя долго ждать — открыла пожилая женщина в маске.
— До завтра потерпеть не могла, а ещё лучше до конца срока? Ну что сейчас с тобой делать? Заходи.
Светлана растерянно пожала плечами. Чувствовала она себя как-то неловко. Можно подумать, ей самой так захотелось, родить малыша в новогоднюю ночь.
— Иди в предродовую палату, — скомандовала строгая акушерка. — Я сейчас к тебе подойду.
В отделении пахло очень сильно кварцем и детской смесью. Светлана осмотрелась по сторонам. Сразу у входа располагалась предродовая палата и род зал. В конце коридора была дверь с надписью опер блок. Слева шёл ряд палат, а справа по коридору шла длинная стеклянная перегородка с ещё одним коротким коридорчиком и тремя стеклянными боксами для новорождённых, если подойти поближе, то можно было хорошо рассмотреть малышей.
Светлана стояла у окна и вглядывалась в темноту. В свете фонарей хорошо было видно, как кружились и медленно падали большие белые снежинки. Сильный порыв ветра время от времени нарушал это спокойствие и кружил снежных мотыльков в каком-то не понятном бешеном танце, создавая столбы снежной пыли. Не смотря на то, что час ещё был не поздний, улицы были пустынны. Светлана смотрела на безмолвно застывший больничный двор и представляла, как сейчас дома хлопочут у плиты хозяйки, а детишки проверяют новогодние подарки под ёлочкой. Она даже почувствовала новогодний запах мандаринов. На каждый Новый год Володя покупал целую сетку этих оранжевых фруктов, и они вдвоём поедали их за один вечер. Она представила, как сейчас муж сидит в мягком кресле и смотрит телевизор. Светлана прогнала прочь грустные мысли. Сосредоточиться сейчас нужно на другом, более важном событии в её жизни. Сегодня она станет матерью. Столько лет они ждали с мужем этой минуты. Наконец-то её руки почувствуют крохотное, беззащитное тельце долгожданного малыша. Светлана вздохнула и положила свои руки на живот. Болезненные схватки почему-то стали реже и слабее. Она прислушалась, но той острой нестерпимой боли уже не было. Обеспокоенная Светлана выглянула в коридор. Из палат в сторону столовой медленной вереницей двигались женщины. По отделению поползли вкусные запахи ужина. Сестринский пост одиноко пустовал.
Екатерина Андреевна внесла последний штрих в оформление знаменитого оливье. Полюбовавшись на свои художества, она наконец-то присела в жёсткое чёрное кресло.
— Мария Ильинична, посмотрите, как хорошо всё получилось! Почти как дома! А вы расстраивались! У меня даже шампанское есть. Я уже давно его спрятала к такому случаю. Посидим, будто в тихом домашнем кругу, а завтра дома отметим, как и полагается.
— Любите вы помечтать Екатерина Андреевна. Вы думаете, я против этого что-то имею? Просто мне подсказывает моё сердце, что наша Лебедева не родит к двенадцати.
— Любите вы, каркать! — постучала по дереву седоволосая женщина. — После того как поставили окситоцин дело быстрее пойдёт.
— Не знаю, не знаю. Чувствую, весёлый Новый год будет! Наверно, пойду ещё раз её посмотрю. Женщина уже немолодая: тридцать лет. Тем более первые роды, долгожданные. Семь лет ребёнка ждали. — Мария Ильинична поправила шапочку и вышла за дверь.
В скором времени она вернулась и, присев на край стула, стала набирать номер на стареньком дисковом телефоне. На другом конце провода не ответили. Повторив попытку, бросила трубку на рычаг. Закрыв лицо руками, она несколько минут сидела так, о чём-то размышляла. Затем решительно поднялась.
— Ждать больше нельзя. Нужно срочно «кесарить» Лебедеву. Я думала, дозвонюсь, заведующему, но видно придётся самой. Скажи, пусть готовят операционную. Срочно! Я сейчас буду.
— Мария Ильинична, а что случилось?
— Я посмотрела внимательно эту женщину, там абсолютные показания к кесареву сечению: слабая родовая деятельность не поддаётся медикаментозной коррекции, а хуже всего то, что у плода разгибательное вставление головки и лобное предлежание. У нас мало времени, — она окинула взглядом маленький накрытый стол, манящий вкусно пахнущими салатами и добавила:
— Если задержусь, встречайте без меня.
— Да что вы! Справитесь, ещё только пол одиннадцатого, — заметила пожилая акушерка.
Мария Ильинична открыла дверь ординаторской. На глаза попался всё тот же праздничный стол. От одного только вида еды её затошнило. Стараясь не смотреть на притягивающую взгляд закуску, она схватила кусок хлеба со стола и подошла к шкафу. Порывшись в халатах, нащупала маленькую фляжку, плеснула из нее себе в пустую чашку, выдохнула и, зажмурившись, выпила обжигающую горло прозрачную жидкость.
Седоволосая акушерка зашла именно в тот момент, когда Мария Ильинична полной грудью втягивала в себя хлебный запах.
— Мария Ильинична! Ну что ж вы без закуски! Я же ничего не трогала, вас ждала, сейчас вот шампанское откроем, — засуетилась женщина.
— Не нужно шампанского, — коротко ответила врач.
— Случилось что-то? Так долго длилась операция, что я уже стала волноваться.
— Случилось. Мы эту Лебедеву чуть на столе не потеряли, пришлось жертвовать ребёнком.
— Боже мой! — перекрестилась седоволосая женщина. — Мария Ильинична, не расстраивайтесь так. Наверно суждено ему было не родиться. Лебедева молодая женщина, родит себе ещё одного. Бог дал Бог взял.
— В том то и дело, что не родит. Пришлось ампутировать матку, — тихим голосом ответила Мария Ильинична.
Наступила длительная пауза, во время которой Екатерина Андреевна обдумывала всю нелепость ситуации. Теперь можно было предположить, что все её старания пропадут зря. Стол так и манил своим изобилием, а есть в такой момент было свыше её сил. Чтобы не соблазняться и быть солидарной с коллегой в её горе, Екатерина Андреевна встала из-за стола и открыла форточку. Запах еды пропитал всю ординаторскую и предательски щекотал ноздри, вызывая обильное слюноотделение во рту.
