Восемнадцать ноль восемь.

Блядь! Не смотри, говорю, на часы. Ты что – тупой? Сколько раз тебе повторять? Шагай. Давай! Ать-два левой. На кухню. Кругом! Ать-два левой. Левой!.. Левой… В комнату. Кругом! Левой! Может, ещё что-нибудь выпить? Левой, левой… «Кто там шагает правой? Левой, левой…»

Отравился Алексей Толстой. Тот, который Константинович. Но он был наркоманом. В молодости и Михаил Афанасьевич Булгаков баловался морфием. Чуть не погубило его баловство. Господь помиловал. А графа Толстого покарал. Радищев тоже отравился. Боялся остаться в живых. Сбежал. Самоубийство – что это, как не побег из жизни? Вот и мне бы убежать от боли и страданий…

Я остановился.

А лучше, подумал я, сбежать из этой квартиры. Что я, как крыса в клетке, из угла в угол мечусь? Я заперт. Вот что меня угнетает!

Эта сука сегодня уже не вернётся. А ночь в запертой квартире я не переживу.

Нет, нет, нет…

Я выбежал на балкон, глянул вниз… Высоковато… Даже не знаю…

Решайся!

Я вернулся в комнату. Дверь на балкон осталась открытой.

Восемнадцать пятнадцать.

С этой минуты мысль о прыжке не покидала меня. Страх отгонял эту мысль, но она упрямо и крепко вцепилась в меня и призывала всё новые аргументы в свою пользу.

Здесь ты как узник. А там – воля. Там тебе будет легче. Придёшь домой, а дома, как известно, и стены помогают. На ночь для сна можешь выпить бутылочку пивка… Холодненького… А если хочешь – рюмочку водочки или даже… Только обязательно чем-нибудь закусишь. Тебе нужно поесть. На улице свежо. Походишь по городу. Среди людей. Придёшь домой. Выпьешь. Посмотришь телик и уснёшь. А утром… Утром всё будет хорошо…

Я опять вышел на балкон. Снова глянул вниз…

Раз десять метался я из комнаты на балкон и обратно.

Наконец решение было принято. Окончательно. Бесповоротно.

Я прошёл на кухню. Вылил содержимое первого попавшегося флакончика в чашку, добавил воды и не задумываясь выпил. Для храбрости.

На балконе я закурил. С сигаретой в зубах, крепко держась за перила балконной лоджии, перекинул ногу…

Восемнадцать сорок шесть.

Вцепившись в перила, я стоял на шатком козырьке от дождя из листового железа. Собравшись с духом, я разжал одну руку и чуть развернулся. В очередной раз бросил взгляд вниз. Затем неумело перекрестился, выплюнул окурок и, разжав вторую руку, прыгнул…

Дуракам и пьяным везёт. Общеизвестное заблуждение. Но немногочисленные легенды о чудом спасшихся пьяных мужиках более живучи и поразительны, чем холодные статистические данные о замёрзших насмерть на улице пьянчугах.

Я лично знал мужика, с которым произошла прямо-таки невероятная история. Звали его Геннадий Иванович. Что, собственно, никакой роли не играет. Работал он на обувной фабрике начальником охраны. «Несуны» за вынос готовой продукции платили ему небольшую мзду. Кто деньгами, кто горючим. Он предпочитал коньяк. К концу недели у него в загашнике скапливалось бутылок пять-шесть, которые он и приговаривал с дружками и подчинёнными по пятницам после смены. Домой его привозили в «состоянии нестояния». Жена, само собой, была не в восторге.

Однажды зимой, в одну из таких чёрных пятниц, Геннадий Иванович явился снова пьяный вдрызг. Супруга вспылила. Раздела Геннадия Ивановича до трусов и вытолкнула его на лоджию балкона – протрезвиться. Балкон не был застеклён. На улице минус двадцать. С беззвёздного неба, кружась и вальсируя, сыпались крупные пушистые снежинки. Покорный муж Геннадий Иванович, прибитый чувством вины и жалостью к себе, к жене и вообще ко всему живому, даже не стучал в закрытую дверь. Принял экзекуцию смиренно. Как должное. Но прошло пять минут. Геннадий Иванович, мягко выражаясь, продрог, однако не протрезвел. Иначе не объяснишь, каким образом в его затуманенной голове родилась сумасшедшая мысль перелезть на балкон к соседу, у которого Иваныч рассчитывал переждать гнев супруги и согреться.

Естественно, Геннадий Иванович сорвался и полетел вниз. Гораздо стремительней пушистых снежинок. А этаж был восьмой…

Звонок в дверь. Надежда Георгиевна – жена Геннадия Ивановича – удивлённо посмотрела на часы: кто бы это мог быть в такое позднее время. Она отложила вязание в сторону и почапала открывать. А на пороге стоял совершенно мокрый Геннадий Иванович, дрожа, как лист кленовый на ветру.

И Надежда Георгиевна грохнулась в обморок. От счастья, наверное. А Геннадий Иванович целёхонек. На теле ни синячка, ни царапинки. Чудо, да и только.

Будучи убеждённым скептиком, я сомневался в правдивости этой истории, но Надежда Георгиевна полностью подтвердила слова мужа.

…Приземлился я весьма удачно. Лишь слегка ногу подвернул. Но ведь это сущие мелочи по сравнению с тем, что вполне мог и шею свернуть. Хорош бы я был. Прихожу в ганделык, прошу сто грамм водяры и бутербродик с ветчиной, а у самого шея свёрнута. А в то, что я даже мёртвым добрался бы до «наливайки» – в этом я нисколько не сомневаюсь.

Да-да-да! После падения с трёхэтажной высоты я первым делом похромал за выпивкой.

Нога болела. И я убеждал себя, что мне просто необходимо обезболивающее.

Нужно срочно принять сто грамм, говорил я себе. Первым делом убаюкать боль! Я требую этого как опытный анестезиолог. Хмурая толстая баба с мутным взглядом бесцветных глаз почти пролаяла:

– Что вам? Не спим!

– Наркомовские, пожалуйста.

– Чего-о? – протянула она утробно.

Под взглядом этих жутких глаз я начал уменьшаться.

– Водочки, сто грамм…

– Какой?

Я назвал марку. В голосе моём послышались нотки подобострастия. Она ведь здесь была главная. Я боялся, что она может мне отказать. Не налить по какой-то одной ей ведомой причине. Скажет: «Вот такой тебе болт!», ты возопишь: «Но почему?». А она в ответ: «По кочану! Следующий! Что вам? Не спим!»

Но она налила.

Я осмелел и попросил ещё бутерброд с ветчиной.

Скромный такой ужин. Для одинокого хромого путника-гурмана.

За вас, соотечественники!

Менты гнались за мной от станции «Золотые ворота» до улицы Артёма. Я бежал, не оглядываясь и не снижая высокого темпа, хотя двадцать лет курения очень скоро дали о себе знать. Прокуренные лёгкие издавали хрипловато-свистящий сип, слегка заглушаемый громким биением сердца.

Подгоняемый страхом, я бежал так быстро, что, наверное, бил все известные мировые рекорды, но у Дома художников меня всё-таки догнали. Вернее сказать, меня догнала пуля, толкнувшая меня в спину и бросившая меня на горячий от солнца асфальт…

До боли знакомый кошмар.

Я проснулся, весь мокрый от пота. Было три часа ночи. Следовательно, я поспал не более двух часов.

Я догадывался, мне уже не уснуть.

Первая мысль после пробуждения была привычной: а не сгонять ли в ночной магазинчик – купить джин-тоника, поправить здоровье. Но эту мысль я усилием воли похоронил на дне моей грязной души.

Включил свет. На глаза мне попалась записная книжка Танелюка.

Ну что ж, попробуем скоротать время чтением.

Я раскрыл блокнот на середине. Сразу выяснилось, что это скорее дневник…

Горестный привет из моего детства. Привёл Иванку на тренировку по айкидо. Неподалёку стоит мальчик лет девяти. Костлявенький, ручки тонкие… Рядом возвышается холодная сухая мать.

– Дима, я прошу тебя, иди на тренировку. Не позорь меня. Будь мужчиной. Что ты как баба? Иди, я тебе говорю! Вырастешь – хоть мужиком станешь. А не как твой папашка, царство ему небесное. Не реви, а то сейчас прибью! Иди, я сказала, тряпка!

Мальчик сдаётся, возможно, навсегда. Молодой тренер, легонько подталкивая в спину, ведёт его – плачущего – сквозь строй чужих глаз.

Скажите, есть ли в жизни позор хуже этого? Обида страшнее этой? Материнская обида…

В метро старушка оттолкнула беременную девушку, чтобы занять освободившееся место. Села, достала молитвенник, зашамкала одухотворённо…