Вот уже хлопнула неприметная калитка, ведущая на улицу из внутреннего дворика. А я все стояла, прислонившись к калитке спиной, и трогала припухшие от такого чувственного и напористого поцелуя губы. На что ты подписалась, Диана? Забыла, какие в этом мире законы? Женщина бесправна, полностью зависит от мужа.

— Вы думаете о предложении инквизитора? — я вздрогнула, так как не видал, что Брунхильда вышла во двор.

— Вы слышали разговор? — стало неприятно, что его такое трогательное признание кто-то услышал.

— Нет, но не нужно было его слушать, чтобы понять, о чем он с вами хотел поговорить, — отозвалась женщина.

— Почему вы не вышли замуж? — я прищурилась и внимательно посмотрела на собеседницу.

— Не было достойной кандидатуры. Отец не заставлял нас выходить замуж, и мы благодарны ему за это. Когда он умер, Клотильда уже достигла такого возраста, что смогла вступить в право наследования. И потому мы не были вынуждены искать мужей, чтобы обеспечивать себе достойное существование. Отец позаботился о нашем будущем, — Брунхильда говорила это все, задумчиво смотря вдаль.

— Вы не жалеете? — я прекрасно понимала эту женщину.

— Нет, не жалею, — вот эти слова были сказаны очень уверенно. — Я не прислуга в своем же доме. Меня никто не обижает и не притесняет, а многие в городе бояться попасть на острый язык кумушек Петеголла, — на губах женщины появилась немного самодовольная улыбка.

— А наш отец? — я всматривалась в лицо женщины, чтобы уловить ее искренние эмоции.

— А ваш отец показал мне, что между мужчиной и женщиной могут быть иные отношения, — с тоской ответила Брунхильда.

— У вас в семье было иначе? — я не понимала. Женщина же с теплом отзывается о своем отце, но при этом она откровенно говорит, что боялась ошибиться и из супруги стать обычной домашней прислугой.

— Мой отец никогда не любил мою мать, — признание прозвучало как вызов. Брунхильда смотрела на меня прямо. Видимо, ожидая осуждения. Но его не последовало. — Он любил нас с сестрами, но мы видели, как он относился к нашей матери. Потому она и умерла так рано. Просто когда она заболела, он не посчитал нужным позвать лекаря. И она сгорела от жара. А это была простуда, — Брунхильда смахнула слезу, а мне стало неловко, что я лезу куда меня не звали, а именно в душу к женщине.

— Вы меня извините, — мне стало очень неловко. Хотелось обнять собеседницу. И, поддавшись эмоциям, я это и сделала. Мы простояли так некоторое время, и я смущенно отпустила Брунхильду.

— Вам не стоит извиняться. Вы беспокоитесь о душевном состоянии своего отца, и это характеризует вас как искреннюю и любящую натуру. Пусть даже папаша Джузеппе и не ваш отец, — добавила женщина, а я отпрянула от нее, тем самым выдав себя с головой.

— Откуда вы знаете? — я решила не делать вид, что не понимаю, о чем она говорит.

— Как и Сабрина, я вижу ауру. И она у вас изменилась после происшествия со старьевщиком. Но не переживайте, я не скажу об этом никому, даже Винченцо, — успокоила меня женщина. — Я не желаю вам и вашей семье зла. Я обязана жизнью вашей матушке. Вернее, матушке Дианы и Сабрины, — уточнила женщина.

— О чем вы? — я непонимающе смотрела на Брунхильду. Сегодня вечер каких-то откровений.

— За нами ходит слава сплетниц, и потому не удивительно, что это произошло. На нас наслали проклятье, которое взяла ваша матушка. Вот только она не до конца справилась с ним. И это проклятье осталось на ней, а не вернулось к тому, кто нас проклял. Она умерла из-за нас, — закончила свое признание женщина.

— Но… — я запнулась. — Вашего злого умысла в этом же не было, — понимаю, что ничего совершенного не вернуть и надо смотреть на ситуацию здраво.

— Нет конечно! Все были уверены, что проклятье должно вернуться к человеку, кто его напустил. Но что-то пошло не так, — грустно усмехнулась Брунхильда.

— Я уверена, что ни Диана, ни Сабрина не держали бы на вас зла, если бы узнали правду, — я была уверена в своих словах. — Но прошу вас, пусть этот разговор тоже останется между нами. Сабрина — ребенок, и ей этого знать не нужно. Особенно если вы станете ее мачехой, — а вот эти слова смутили младшую сестру Петеголла, и она зарделась, как юная девушка.

— Думаю, мы все уже обсудили и мне пора, — женщина обошла меня и выскользнула в ту же калитку, в которой скрылся и Винченцо. А я пошла к спящей Сабрине.

Хотелось это все обдумать, но сил хватило только раздеться и лечь под бочок к сестре и, прижав ее к себе, уснуть крепким сном.

Дни потекли за днями. Брунхильда стала частой гостьей в нашем доме. Как-то я спросила, как отнеслись сестры к ее помощи моему отцу. Та лишь пожала плечами. Это можно понять, что особого восторга у остальных кумушек Петеголла эта новость не вызвала. Но и лезть они не лезут. Как и большинство женщин в данной ситуации, они были, так сказать, в засаде. Если все получится, то они скажут: хорошо, это все у тебя получилось, потому что мы тебе не мешали. А если не выгорит, то скажут: мы знали, что так получится, просто не мешали тебе учиться на своих же ошибках. В общем, они приняли выжидательную позицию.

Отец с благодарностью принимал помощь младшей из сестер Петеголла и ласково называл ее Хильда. Это прозвище ей значительно больше шло, чем ее полное имя.

Так как я не разрешила Сабрине больше лечить мне руки, то заживление моих рук протекало, как и у обычного человека, с переменным успехом. Повязки я уже не носила, но так как кожа была в шрамах и довольно нежная, то я носила перчатки. А значит, не могла вымешивать тесто и возиться с водой. Да и поднимать тяжелые противни мне было тоже больно. Для человека со здоровыми руками эти металлические листы были не особо тяжелыми, но для меня казались неподъемными. Хильда, я тоже начала ее называть так же как отец, и Сабрина помогали в пекарне. Я лишь руководила и объясняла. Я научила их печь открытые пироги и пиццу, делать овощные салаты и запекать мясо в горшочках. А еще я заметила, что наши столики перед пекарней никогда не пустовали. Наша пекарня имела довольно неплохое расположение. Рядом был цех по выделке кожи, прачечная и салон швеи. При том популярной швеи. Бывало, что дамы, прибыв к этой портнихе, не хотели сидеть в душном помещении и ждать, пока швея освободится. Они присаживались к нам за столик. Покупали кусок пирога и морс, который я выносила бесплатно к пирогу. В прохладные вечера морс заменяла чаем. За несколько недель я превратила пекарню, в которой ранее продавался лишь хлеб, в мини-ресторан.

Пока Хильда и Сабрина хозяйничали на кухне, я занялась документацией отца. Все гроссбухи были приведены в идеальный порядок. Я выяснила, кто должен нам и кому должны мы. С прачечной я утрясла вопрос, и нам увеличили кредит, но на месяц. В конце месяца отец должен был вернуть им все. А чтобы это сделать и не задолжать в другом месте, что-то надо было менять.

Единственное, что я придумала, — это расшириться. Да, как бы это ни звучало глупо, но именно в расширении я видела решение проблемы. Отец пытался сопротивляться, предлагая экономить, затянуть пояса, как он говорил. Но куда уж было что затягивать, когда и так все затянуто до невозможности. Урсула, конечно, воровала у отца много, но большего всего убытков было от самого отца. Он был добрым и часто мог отдать хлеб просто так. Люди начали внаглую этим пользоваться. Я, конечно, не пошла отбирать у нищего конюха хлеб, что давал отец, но просила эту краюху отработать. Лишь единицы изъявили желание отплатить за многолетнюю щедрость отца. Таким образом, у нас появились два разнорабочих. Один носил за мной корзины с продуктами, когда я закупалась на рынке, помогал с тяжестями. Это был сильный, но глупый паренек. Считать-писать он не умел. Он был каким-то по счету в семье, и его отдавали в услужение всем. Вот только платить ему порой забывали. Родители махнули на него рукой и отправили его во взрослую жизнь, где он просто работал за миску похлебки. Были непорядочные люди, кто и эту миску жалел, выгоняли его после выполненной работы, даже не покормив. Я наняла его как сторожа и сильного помощника.