Я тщательно выбирала счастливчика из тех, кто уже проявил себя в невинных обжиманиях в машине и у меня в комнате. Выбрала самого красивого и с самым большим членом. Думала тогда, что это главное в сексе.

Он офигительно целовался, устроил мне у себя дома самую романтическую ночь. Шампанское, клубника, свечи, кровать, усыпанная розовыми лепестками, шелковое белье, нежная музыка… Я послушно надела кружевное белье, которое он мне купил и терпела всю эту хренотень, когда мне просто хотелось уже надеться на крепкий член не только ртом.

Но мы танцевали, кормили друг друга из рук, долго целовались, и я терпела, терпела, терпела… Наконец он вылизал меня всю, доведя до оргазма, но меня интересовало не это!

Когда он начал снимать с меня все эти кружева, я чуть не завопила: «Да трахни меня уже так!»

Но он был романтическим молодым человеком, и глаза его сверкали в свете свечей. Он снял с меня лифчик, лаская грудь, стянул трусики. По одному зубами снял чулки. Подхватил на руки и отнес на кровать, красиво там уложив.

Развел мои ноги… И дальше три минуты сплошного разочарования!

Марк…

Я повторяла его имя в этот месяц так часто, что папа начал что-то подозревать. Пришлось заткнуться и переключиться, заменить мысленно «Марк» на «Макс» и все прокатило. Не слишком у нас внимательный папочка. Так и думает, что я с самого начала поминала Макса. Если бы он только догадался, что мои расспросы о его делах не просто вежливый ритуал, к которому он нас всех приучил. Папочка работает и зарабатывает, папочку надо уважать и дома делать вид, что нам интересно, кто там какие поставки сорвал, у кого график вышел лучше, и кому отдали филиал.

Так папочка выболтал нам про свою Ольгу. Мы все поняли, когда ее стало слишком много в его рассказах, даже больше, чем Никиты или Жирного Виталика. И мама поняла. Только сжала губы. Только отец не заметил, как прокололся.

Но про Марка он не говорил. Как бы я ни ловила упоминания, но нет, нет, нет.

Я выносила мозг Юльке своим Марком настолько, что она даже запомнила, как его зовут, хотя всегда демонстративно говорит, что у нее столько места в голове нет, чтобы всех моих любовников удержать.

Марк стал моим безумием. Нет, я не влюбилась. Но я хотела его как ошалелая кошка, и когда мои план не сработал…

Он бросил всего один взгляд на мою задницу в сногсшибательных шортах и ушел ставить чайник, как будто какое-то хреново печенье было ему интереснее, чем мои булочки.

На его тонких длинных пальцах нет кольца. Но почему тогда он меня игнорировал?

Почему я извивалась перед ним, поворачиваясь самыми сладкими местами, а он пил свой чай и в районе ширинки ничего не шевелилось?

Как его пальцы обнимали чашку… Я представляла, как он вгоняет их в меня, как в блядских глазах плывет масляная похоть, как он шепчет мне на ухо все эти мерзкие пошлые словечки, которые мне любили шептать в клубах мужики возраста моего отца.

«Сладкая девочка», «Потрогай меня внутренней стороной щеки», «я бы тебя намотал на своего богатыря». Отвратительно, мерзко, гадко.

Но стоит представить, как это говорит Марк, усаживая меня к себе на колени, и я готова потрогать его всеми своими внутренними сторонами! Я готова слушать слюнявое «сисечки», тошнотное «пещерка» и мозговыносящее «пососи моего петушка», лишь бы он сжимал эти сисечки своими руками, вошел в пещерку петушком и трахнул меня наконец прямо на диване в гостиной!

Но даже намек о том, что никто из родни не вернется в ближайшие часы он пропустил мимо ушей!

И надо бы уже отступиться, но меня заело! Хоть разочек! Пусть хоть засунет в меня язык, пусть у него даже не стоит. Оближу вяленький и успокоюсь! Но я должна!

Меня просто потряхивало от его близости. От волос, лежащих волнами, пальцы зудели и требовали их взъерошить. От тонких твердых губ. Я грезила, как он сжимает ими мой сосок, и он по-настоящему напрягался до боли. Сильных рук, таких расслабленных. Бедер, на которые я хотела сесть сверху.

И чего-то между ними. Которого не было видно. Но мне бы хватило губ и пальцев.

Намеки не работали. Толстые намеки не работали. Моя грудь – ноль реакций. Моя попа – как будто ее нет. Мне оставался только один-единственный ход до момента, когда я признаю его импотентом.

И я просто села ему на колени. Увидела, как расширились зрачки, резко, рывком, словно сейчас он наконец набросится и подомнет меня под себя, заберет целиком. Дернулись пальцы, чуть не расплескав из чашки чай. Мои губы начали зудеть, чувствуя как их сейчас накроют невообразимо близкие его губы…

Но он попросил налить ему чаю!

Девушку, у которой между ног мокро так, что я сейчас начну оставлять влажные пятна на его джинсах! У которой соски превратились в камень!

Я сжала зубы, встала, пытаясь не полыхнуть всей своей яростью, а аккуратно сцедить ее в ядовитое и больное для таких вот, в возрасте:

– А правда, что у мужчин после сорока начинаются проблемы с потенцией?

И отвернулась, пряча победную улыбку, потому что как он скрипнул зубами было слышно даже сквозь шум закипающего чайника.

Иди сюда, жеребец, докажи мне уже, что ты еще мужик!

Анечка развернулась ко мне спиной, оперлась о столешницу и отклячила жопу, рисуя ею восьмерки в воздухе. Якобы ждет вскипающий чайник. И мой ответ. И заодно демонстрирует, что я потерял.

Я медленно встал и неслышным волчьим шагом приблизился к ней. Ее белые шортики чуть сползли, открывая ямочки на попе, ее половые губы набухли и еще больше выпирали, когда она стояла вот так, изогнувшись в пояснице. Я мог бы засадить ей прямо в такой позе.

Но я подкрадываюсь и останавливаюсь прямо за ее спиной. Она не чувствует меня, я умею делать так. Поэтому так прекрасен ее испуганный возглас, когда я говорю ей прямо на ухо, тихо, но отчетливо:

– Неправда.

Она хочет отпрыгнуть, но некуда. Я не касаюсь ее, но стою сразу позади, не отойти, если меня не отодвинуть.

Ставлю руки по обе стороны от нее, запирая как в клетке. И продолжаю:

– Ты знаешь сколько мне лет?

– Да… – в ее голосе все еще испуг, но дальше уже вызов: – Сорок или сорок пять. А что?

– А сколько тебе? – я не ведусь на детские провокации.

Ее запах кружит голову. Я не любитель малолеток, всегда предпочитал ровесниц, но сейчас понимаю даже Игната. Запах ее тела – что-то охуенное. Он естественный, не перебитый отдушками дезодорантов и духов, она чуть вспотела от возбуждения и течет. Этот запах тела молодой самки орет мне: «Трахни, трахни, трахни!!!»

Мне хочется вдыхать его, я только для этого и подошел. Слушаться своих звериных инстинктов я не собираюсь.

– Двадцать! – она гордо поднимает голову.

– Это в два раза меньше, чем мне… – я уже почти прижимаюсь к ее крепкой попке, но руки держу на столе.

– Да… – она тоже чувствует меня. Я ненавижу сильные запахи, поэтому не стал использовать никакого дорогого одеколона или духов. У меня нейтральный гель после бритья. И еще я не потею. Что-то сломалось в эндокринной системе, и это очень помогало мне сбрасывать с себя собак-ищеек в тяжелые времена. У меня почти нет естественного запаха.

Кроме тех случаев, когда я пиздецки возбужден.

– У тебя были мужчины старше тебя? – пиздец крипотные вопросы я задаю. Уже не тянет на невинный разговор коллеги отца с его дочерью. Впрочем, эта игра сломалась, когда она меня оседлала.

– Да… На шесть лет… старше, – она не поворачивается ко мне, так и стоит, когда я толкаюсь пахом вперед и прижимаюсь к ней сзади, чувствуя, как упругие ягодицы пружинят о мой распухший от крови член.

Руки. На столе. Держать.

– На шесть… – мне уже не хватает воздуха и мозгов, чтобы вести эту беседу. Но я стараюсь. – То есть, взрослых у тебя не было?

– Таких… нет, – она упирается в стол руками и чуть-чуть присаживается и возвращается обратно, организуя мне нехуевых размеров атомный взрыв в штанах.