Marie Vingtras

Blizzard

Перевела с французского Алла Беляк

Дизайн обложки Анны Стефкиной

© Editions de l’Olivier, 2021. Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

© Беляк А. Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2023

Я его потеряла. Разжала руку, выпустила его ладонь, чтобы завязать шнурки, и он исчез. Я чувствовала, что ботинок болтается, вот-вот споткнусь, а сейчас падать нельзя. Чертов шнурок. Могу поклясться, перед выходом точно завязала его двойным узлом. Был бы тут Бенедикт, сказал бы, что я несобранная, неаккуратная, и снова заладил бы про то, что я не довожу ничего до конца, а все надо делать четко и правильно — как он. Послушать его, так на все есть один возможный и правильный способ. Смешно. Способов столько, сколько людей на земле, но ему, наверно, спокойней думать, что он точно знает, как надо. Неважно, на сколько я отпустила его руку? На минуту? Может, на две? Когда я разогнулась, его уже не было. Я пыталась найти его на ощупь, дотянуться, звала по имени, кричала изо всех сил, но в ответ раздавался лишь вой ветра. Снег сразу набился в рот, закружилась голова. Я его потеряла, и теперь мне нет дороги назад. А тот не догадается, он не видит весь расклад, не понимает, что поставлено на кон. Если б он умел задавать правильные вопросы, если бы находил верные ответы, — он бы никогда мне его не доверил. Он решил, что лучше ни о чем не спрашивать, обманывать себя, делать вид, что я и вправду могу делать то, что он мне поручил. А я наоборот — только сделаю еще тяжелее его жизнь на этой скудной земле, где из каждой поры сочится несчастье, добавлю к картине лишний штрих. Наверно, судьба у меня такая.

Задним числом мне кажется: я чувствовал неладное. Это как вдруг замечаешь, что на ухо села букашка. Машешь рукой, чтобы ее согнать, а на самом деле это сработала тревожная кнопка, твой внутренний сигнал, установленный на самый минимум. Не так сильно, чтобы поднять с кровати, но достаточно, чтобы помешать спать. Я как раз спал и вдруг резко очнулся. Что это было: предчувствие или просто снизу потянуло холодом? Не знаю. Я так вымотался, все последние дни бегал взад-вперед, снимал ловушки, убирал все снаряжение, готовился к непогоде. Я всегда любил бури, и особенно момент прямо перед началом, когда нужно все убрать в дом, заткнуть все щели, наносить дров на несколько дней, устроить себе максимально защищенное, безопасное пространство. А потом, когда бушует вьюга, сидеть взаперти возле потрескивающей рации, греть руки о чашку горячего кофе — а в печке мечется огонь: это снег забивает дымоход и в трубу задувает ветер. Я слышу, как дом кряхтит и постанывает, как старик. Иногда он словно что-то говорит мне: может быть, он также разговаривал с родителями, а до них — с дедушкой и бабушкой, а еще раньше — с прежними поколениями, вплоть до первого Майера, обосновавшегося на этой суровой земле, решившего, что он сильнее стихии. Дом по-прежнему стоит, и я сижу в тепле, и стены бережно укрывают меня, как шкатулка — драгоценное содержимое. Только вот теперь я остался в доме один. Я спустился на первый этаж; дверь была распахнута, внутрь уже намело кучу снега. Я рассердился. Я крикнул: «Господи, Бесс, ты что, не могла закрыть эту чертову дверь? Теперь из-за тебя все перемерзнем!» — но она не ответила. И только тут увидел, что исчезли сапоги малыша, а на вешалке нет их курток. Я понял, что она вместе с ним вышла из дома, хотя даже такая странная девушка, как она, должна понимать, что никто никуда не ходит в разгар вьюги.

Если меня слышит Господь, торжественно клянусь: больше спиртного ни капли. Как трещит башка от пойла, которое наливал мне этот ублюдок. А называть его бренди — просто издевательство. Все во рту одеревенело, кишки скрутило узлом. Прямо бы монашкой заделался, да рясы не хватает. Только я выполз из туалета, где маялся с поносом от этой дряни, как вдруг стук в дверь: барабанят, как сто чертей. В такую погоду порядочного христианина на улицу не выгонишь, так что я наспех застегнул ширинку и подхватил ружье. Никогда не знаешь, кто может шляться по лесу. Я крикнул: «Кто там?» Медведь, понятное дело, вряд ли б что ответил, но снаружи так задувало, что вообще ничего не разберешь. А удары все сильнее. Ей-богу, ничего не поделаешь. Я отодвинул засов, приоткрыл дверь, подпер ногой и на всякий наставил дуло в щель. «Не стреляй, Коул! Это я!» — крикнули из-за двери.

Я узнал громкий, низкий голос Бенедикта. Его всего залепило снегом, на плечи намело целые эполеты, как у какого-нибудь потешного генерала, а ресницы покрылись инеем и сверкали, как стразы на стриптизерше. Это я говорю, потому что видел такую фотографию в журнале, который валялся у Клиффорда. Там у одной девки на кончиках накладных ресниц висели красные капли, и получался такой странный вид, как у куклы. Говорят, некоторые мужики такое любят. Бенедикт отодвинул меня, чтобы прикрыть за собой дверь. Он даже не снял шапку. Привалился к стене, провел рукой по лицу, а потом сказал таким голосом, как будто ему встретился живой мертвец: «Бесс и малыш ушли. Они где-то снаружи». Это звучало так глупо, что я даже заржал. «Брось, Бенедикт, что за дурацкая шутка», — сказал я ему. «Думаешь, я вышел из дому в такую погоду ради того, чтоб тебя разыграть?» — ответил он. Я глянул ему в лицо и сразу понял, что он не шутит, а если все так, как он сказал, то, черт возьми, ему есть о чем беспокоиться. Пацану же едва десять лет, а у этой, которая с ним, мозгов ни на грош. Я спросил: «Что будем делать?» Ответ меня не обрадовал: «А ты сам как думаешь? Искать». Оказывается, есть вещи и похуже, чем Клиффордово пойло. Может, я бы даже отхлебнул его малость еще.

Я всю ночь глаз не сомкнул с этой погодой. Ветер вокруг такой сильный, что не знаю, как еще дом стоит. Стены словно зажаты в тиски шквалом ветра и снежными сугробами. Бог знает, как мне удастся выбраться наружу, когда все закончится. В первую снежную бурю, которая случилась здесь на моей памяти, я два дня не мог вылезти из дома. За дверью намело добрых пять футов снега, а оконные ставни было никак не открыть, я их по глупости закрыл снаружи, — ошибка новичка, как сказал мне Бенедикт. Пришлось лезть под крышу — это в мои-то годы — и спускаться на веревке из чердачного окна. Операция прошла не совсем как было задумано. При падении я вывихнул плечо, но все равно пришлось взяться за лопату и грести снег здоровой рукой, пока не нашел, чем зафиксировать вывих. В этот раз я постарался все расчистить по максимуму вокруг дома в надежде, что так выберусь. До такого сам не додумаешься, это наука выживания. Там, откуда я родом, люди не беспокоятся о том, что выпадет снег и завалит выход из дома. Там не бывает снега, нет ни единой снежинки, и, если б мне дали выбор, я бы сто раз предпочел оказаться у себя, а не в этом краю, где меня замучил ревматизм. Холод, влажность не годятся для моей старой туши. И надо мне было пережить все, что выпало на мою долю, чтобы под конец замерзнуть, как сухая коряга. Что же тогда я здесь торчу? Думаю, раз Он захотел, чтобы она встретилась мне на пути и чтобы я заживо схоронил себя здесь, на краю света, на то была веская причина. Господь Бог знает, что я грешник, но если Он имеет на меня какие-то виды, буду ждать, пока не пойму. Буду мерзнуть и ждать сколько положено. Да и выбора у меня, честно говоря, нету.