А через год попал я в слабосилку.

Все оттого, что ты не шлешь посылку, —

пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.

Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца.

– У-у… Глаза выколю!

Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.

– Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень – меньше помнется.

– Ладно.

– Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! – крикнула бабушка маме.

– Мама! – позвала мама из кухни. – У тебя пирожки горят!

Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда…

Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.

Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.

– Убегать? – спрашивал Славин.

– Канать, обрываться.

– Правильно… Сидеть в тюрьме?

– Чалиться.

– Квартирная кража?

– Срок лепить. Статья 145-я.

– Ограбление?

– Гоп-стоп. Статья 26-я.

– Девушка?

– Маруха, шалава, шмара.

– Нехороший человек?

– Падла.

– Хороший человек?

Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.

– Сейчас… – Он нашел в книжке нужное слово. – Зараза, – прочитал он и удивился: – Да, точно, зараза!

По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский «газик».

– Очень похож! – говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.

– Поработали, – похвастал Славин. – А волосы?

– А что волосы? – не понял Бейсембаев.

– Парик! – торжествующе сказал Славин.

– Можно? – спросил майор.

– Можно, – без особой охоты разрешил Трошкин.

Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.

– Да вы сильней дергайте, – сказал Славин. – Спецклей! Голову мыть можно!

– Очень натурально, – опять похвалил майор.

– Скажите, Хасан Османович, – спросил Славин, – вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?

– Да как вам сказать… – Майор уклончиво улыбнулся. – Можно догадаться…

– Почему? – встревожился Славин.

Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:

– Этот добрый, а тот злой…

Раздвинулись массивные ворота, и «газик» въехал в тюремный двор.

– Вот ваша «палата». – Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.

– А где моя кровать? – спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.

– Нары! – поправил Славин. – Вы должны занять лучшее место.

– А какое здесь лучшее?

– Я же вам говорил – возле окна! Вот здесь…

– Но тут чьи-то вещи.

– Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?

– Помню, – с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельс.

– Ну все! – заторопился Славин. – Сейчас они вернутся с работы. – Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился. – Если начнут бить – стучите в дверь…

Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:

– Ограбление – гоп-стоп. Сидеть в тюрьме – чалиться. Хороший человек – зараза…

В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий – Доцент! Рубашки на нем не было, и все – и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.

Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.

От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.

– Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!

– Ты… это… того… – забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.

– Чего – «того»? – наступал Али-Баба.

– Не безобразничай, вот чего…

– Это ж Доцент! – вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу. – А ну канай отсюда!…

– Канай! – обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. – Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!

– Так бы и сказал… – проворчал Али-Баба и поплелся в угол.

Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.

– Мальчик, – раздался вдруг сиплый голос, – а вам не кажется, что ваше место у параши?…

Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.

– Это Никола Питерский, – шепотом предупредил Трошкина Хмырь. – Пахан. Вор в авторитете.

Заключенные замерли в напряженном ожидании.

– Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! – вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…

– Ну ты чего, чего… – забеспокоился Никола, пятясь к двери.

– Р-р-р-р! – свирепо зарычал Трошкин так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и снова подпрыгнул, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. – Р-р-р!

– Помогите! – заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. – Спасите! Хулиганы зрения лишают!

И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым.

Майор сразу понял расстановку сил…

– Извините… – вежливо сказал он, ко всеобщему изумлению жуликов, и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали. Трошкин сел на своей постели.

– Эй, Косой! – тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.

– А-а-а! – завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь. Но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. – Чего? – недовольно спросил он.

– Спокойно! – грозно предупредил Трошкин. – Куда шлем дел, лишенец? А?

Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.

– Я? – удивился Косой. – Он же у тебя был!

– Да? А тогда куда я его дел?

– А я откуда знаю!

– Пасть разорву!

– Да ты что, Доцент, – вступился за Косого Хмырь. – Откуда ж ему знать, где шлем? Ты его все время в сумке носил – как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, там, оказалось, его и нет.

Трошкин задумался.

– Сам потерял куда-то, – обиженно сказал Косой. – И сразу – Косой. Как чуть что, так Косой, Косой…

– Ты что, не помнишь, что ли? – спросил Трошкина Хмырь.

– В том-то и дело, – озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. – В поезде я с полки упал башкой вниз. Вот тут помню, – он постучал по правой стороне головы, – а тут ни черта! – Он постучал по левой.

Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.

– Побожись! – сказал он.

– Вот век мне воли не видать! – побожился Трошкин. – Как шлем взяли – помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине – как отрезало!

– Так не бывает! – не поверил Хмырь. – Тут помню, там не помню…

– Бывает! – неожиданно поддержал Трошкина Косой. – Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции – ничего не помню! Ну, думаю…

– Да подожди ты! – оборвал его Хмырь. Приблизившись к Трошкину, он умоляюще заговорил: – Послушай, Доцент! Вот ты меня мало знаешь, так у людей спроси – я вор честный. Скажи, где шлем! Мы тебе твою долю всю сохраним – век воли не видать – всю до копеечки!…

– Значит, и вы не знаете… – огорчился Трошкин. – Как же мы его найдем?… – задумчиво проговорил он.

– И как в Москву приехали, не помнишь? – с любопытством спросил Косой.

– А что в Москве? – заинтересовался Трошкин.

– Поселились в каком-то курятнике. – Косой сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.

– Ну а потом?

– Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.

– Чей дядя? – оживился Трошкин.

– Ты говорил: гардеробщиком он в театре Большом…

– А дальше?

– К барыге ездили.

– Куда?

– На бульвар, где машины ходят. – Косой показал, как ходят машины.

– Какой бульвар?

– Адреса не назову, а так помню…

– Слушайте – заткнитесь, пожалуйста! – попросил из другого угла камеры Али-Баба. – Устроили тут ромашку: помню, не помню… Дайте спать!…